Николай Каманин - Экспериментальная космическая станция на орбите Страница 2

«Юноша без мечты – что птица без крыльев: в полет не годен», – сказал однажды писатель Борис Горбатов. Владимиру Шаталову иногда кажется, что эти слова запомнились ему с самого мальчишества, с той далекой поры, когда с блуждающей у Северного полюса льдины Кренкель радировал: «Все в порядке»; когда тень чкаловских крыльев пробежала с континента на континент; когда Коккинаки поднял рабочий потолок нашего неба до стратосферных высот…

И Владимир мечтал. Вместе с дружком своим Олегом Корытовым, с которым с первого по шестой класс просидели на одной парте, мечтал о том времени, когда кончат они школу и станут взрослыми, самостоятельными людьми. Олег бредил больше морем, а Володька всегда оставался верен пятому – воздушному – океану. Сейчас трудно вспомнить, с чего эта приверженность началась, но даже во сне он слышал рокот моторов и наслаждался их полетом.

Наверное, главная причина в отце и его рассказах. В годы гражданской войны Александр Борисович работал механиком в авиационном отряде. От него и наслышался сын о «фарманах» и «ньюпорах», об удивительных историях, которые случались с летчиками на земле и в небе.

Володькиным кумиром в то время был Чкалов. Портреты летчика, вырезанные из газет и журналов, он хранил как самые дорогие реликвии. Когда услышал по радио весть о трагическом испытании, он заплакал молча, как плачут настоящие мужчины.

Потом достал лист пергамента и вывел детским почерком: «Сегодня погиб великий летчик нашего времени Валерий Павлович Чкалов». Бумагу аккуратно свернул, вложил в стеклянную трубку и, обжигая огнем пальцы, запаял с двух концов.

Эта ампула бережно хранилась многие годы. И только в войну, когда их семья уезжала из осажденного Ленинграда, трубка пропала… Но в памяти она жива, как и те годы, когда мальчишки из спецшколы ВВС, худые, в солдатских гимнастерках, до хрипоты спорили о новых марках самолетов, зачитывались рассказами о подвигах летчиков военных времен, считали высшим проявлением авиационного ухарства умение разобрать пулемет ШКАС за сорок секунд… Тогда окончательно и окрепла эта мечта о небе, бескрайней голубой стихии, покоренной мужественным народом, называемым пилотами.

Качинское училище… Сколько воспоминаний связано с ним! Учился Владимир Шаталов на круглые пятерки, и летал он, прямо скажем, здорово.

Об инструкторе своем, Владимире Ларионове, и сейчас вспоминает с неподдельной теплотой: «Он мне небо открыл», – и тут же рассказывает о случае, который подстерег их обоих в самом первом полете. Ларионов, тогда совсем молодой, первый раз вылетал за инструктора. Для Володи то был первый провозной.

…Зима. Искрятся снежинки и, кажется, тают на лету. «Контакт!» – «Есть контакт!» – отрывисто звучит на морозном ветру. Вот тут-то и поторопилась, поспешила молодость. Волнение поначалу сковало движения, притормозило рассудительность, потом породило излишнюю торопливость, суету, так что забыли переключить питание на основные баки. Взлетели. Сделали круг. Только успел Владимир выполнить команду инструктора и найти внизу «пятачок» аэродрома, как мотор чихнул раз-другой и стал…

Сели поперек полосы. Сели без поломок и повреждений. Выслушали нотацию, опустив головы и пряча глаза. Вздохнули, как это бывает у мальчишек, и подумали каждый про себя: «Вот те и начало летной карьеры».

А быть может, именно такое и закаляет характер летчика? Может быть, именно после такого они и стали «звереть» в хорошем понимании этого слова? Может быть.

В воздухе порой есть лишь два выхода: или выиграть, или проиграть. Найдешь волю – станешь победителем, нет – пеняй на себя, будешь всегда бояться неба, как раз тонувший боится воды.

Прошли годы. Владимир окончил училище по первому разряду и стал инструктором. И вот его тоже, как когда-то Ларионова, подстерег такой же «черный случай». То был один из первых его полетов с курсантом. Взлетели. Пошли на первый разворот. Высота небольшая – 150 метров. И вдруг машина начала «коптить», потянула за собой черный дымный след. Стрелка бензиномера заметалась по шкале и упала, вздрагивая, к нулю. В ушах на резких нотах прозвучали перебои мотора…

С земли по радио передали: «Самолет горит!» И там тревога, волнения.

Волнуется руководитель полетов. Он не новичок, он герой, случись с ним подобное, он проделал бы все хладнокровно, спокойно. Но сейчас в самолете молодой инструктор. Справится ли?

Владимир тоже не забыл о недавнем прошлом, даже зрительно представил, как все это происходило. Бывает же так, что в один миг в голове столько мыслей и дум промелькнет, что в другой обстановке часов не хватит, чтобы все это переварить и осмыслить, а там, в воздухе, хватает даже коротких секунд.

Первое, что ощутил, – не один в машине. Стало быть, в ответе за двоих. Даже за троих: самолет для летчика тоже одухотворенное существо. «Можно воспользоваться парашютом, и спасительный купол доставит нас на землю. А самолет? Взметнется вверх столб взбесившегося бензина, и даже обломки вряд ли расскажут о причине остановки двигателя».

И тут же строгий приказ курсанту: «Ничего не делай! Я сам». Он не узнал собственного голоса: хрипловатый, срывающийся, подумал: сейчас надо быть особенно хладнокровным и решительным. Прыгать они не будут. Они сядут. Обязательно сядут.

Внизу сад и длиннющая канава. Совсем некстати трактор попыхивает прямо под носом. Самолет не держится, самолет тянет вниз. «Только бы не задеть за что-нибудь, только бы заставить его скользнуть о эту узенькую полоску, ни выше, ни ниже, ни вправо, ни влево, иначе – труба…»

Вылез из кабины побледневший. Под машиной – огромная лужа бензина. На Владимира смотрят удивленно, вопросительно, а он пожимает плечами: «Сели, и все тут».

Их было трое закадычных друзей: Владимир Шаталов, Валентин Мухин и Евгений Кукушев. Вместе окончили училище, вместе работали год, Потом второй. Провели одну группу курсантов через серию ЯКов. Получили другую. Начинай сначала. Как будто попали в какой-то заколдованный круг. Год за годом. А что же дальше? Размышления об этом нагоняли грусть, и снова будоражила сознание мысль о строевой части. А тут еще начальник школы летчиков-испытателей приехал. Поговаривали, что он якобы отбирает кандидатов в школу.

Как-то вечером сидели вдвоем с Мухиным в своей холостяцкой комнате, слушали приемник, «толковали за жизнь». Владимир не выдержал:

– Пойдем к начальнику, побеседуем, расспросим…

– Ну зачем! – буркнул Валентин. – Подождем! Вызовут, если нужны будем.

Владимир настоял на своем. Начальник встретил их приветливо. Расспросил, что и как, записал фамилии в блокнот, рассказал о том, что ожидает их в будущем, но авансов, как говорится, не выдавал.

Когда прощались, лейтенанты замялись немного. Стоят, не уходят.

– Еще что-нибудь есть? – спросил приезжий.

– Есть. Просьба большая есть. Трое нас. Запишите, пожалуйста, еще и Кукушева Евгения.

Начальник училища удивленно посмотрел на них, словно что-то припоминая, потом полистал блокнот и вдруг расхохотался.

– Постойте, постойте. Так он уже побывал у меня, тоже в испытатели просился и вас просил записать…

Он уехал, а через некоторое время всех троих вызвал начальник училища.

– Бежать собрались?

Трое молчат. Трое не знают, что ответить. «Откуда известно стало?» – думают.

– Вот любуйтесь, телеграмма пришла.

Трое улыбаются, подталкивают локтями друг друга, незаметно пожимают руки. Но хмурится начальник.

– Вот ответный текст. Не отпустим.

И снова растерянность на лицах троих. Улыбки как ветром сдуло. Неужто и впрямь не бывать им испытателями?

Потом двоих все-таки отпустили. А Владимира оставили. Оставили учить курсантов летать, но уже не на поршневых, а на реактивных самолетах.

И снова все пошло в прежнем ритме: занятия в классах, тренировки и… полеты, полеты, полеты.

Пришла пора, и Владимир Шаталов женился.

– Жену я подобрал на катке, – шутит он и рассказывает историю знакомства с Музой Андреевной.

…Это было зимой. Скрежет коньков наполнял воздух веселым металлическим звоном. Деревья стояли припорошенные снегом, и их ветви, казалось, были окутаны легкой, чуть приметной для глаз голубой дымкой. Владимир любил каток, любил мчаться по зеркалу льда, хватая полной грудью морозный воздух, смотреть, как пестрая толпа, заглушая музыку говором и смехом, струится, словно ручей. Влиться в его поток, разогнаться до большой скорости и лавировать между одиночками и парами, пугая их неожиданностью и стремительностью появления, – удовольствие огромное. Озорство? Может быть. Но ведь жизнь отсчитала всего двадцать две весны.

Вот в такой бешеной гонке и сбил он однажды темноволосую девчонку. Услышав сзади испуганный голос, вернулся, торопливо помог встать, отряхнуться. Хотел было ехать дальше, но… Глаза той девчонки, разгоряченное лицо, молчаливый укор и обиженные губы остановили его.