Елена Прудникова - Ленин — Сталин. Технология невозможного Страница 20

«Германцы на востоке должны быть подлинными викингами, и все низшие расы должны быть уничтожены. Мы не имеем права на мягкость и малодушие».

«Евреи — это свиньи, и уничтожать их — проявление культуры».

Ладно, допустим, это теория. В России власть имущие тоже много чего декларировали, но далеко не все делали. А как насчёт практики[51]?

«В одной деревне мы схватили первых попавшихся двенадцать жителей и отвели их на кладбище. Заставили их копать себе просторную и глубокую могилу. Славянам нет и не может быть никакой пощады. Проклятая гуманность нам чужда».

Это они разминаются перед большим делом. А вот так развлекаются.

«Я видел на окраине одной деревни близ Белостока пять заостренных колов, на них было воткнуто пять трупов эюенщин. Трупы были голые, с распоротыми животами, отрезанными грудями и отсеченными головами. Головы эюенщин валялись в луэюе крови вместе с трупами убитых детей. Это были жены и дети наших командиров».

«Этих девчонок мы связали, а потом их слегка поутюжили нашими гусеницами, так что любо было глядеть».

А так злятся на неуступчивость противника.

«Солдаты стояли большим плотным кругом и что-то рассматривали. Протиснувшись в середину, чтобы посмотреть, чем возмущены наши солдаты, я от ужаса попятился назад. Передо мной лежало огромное, еще не погасшее пепелище, на котором фашисты заживо сжигали военнопленных красноармейцев и мирное население. Вперемешку с пеплом лежало множество еще не догоревших человеческих костей и черепов, немного в стороне несколько обугленных трупов: каждый был связан по рукам и ногам обыкновенной телеграфной проволокой — еще живыми их бросали в костёр…»

А вот уже политика в действии — уменьшение числа славян.

«Когда открыли вагоны, военнопленные жадно глотали воздух открытыми ртами. Многие, выходя из вагонов, падали от истощения. Тех, кто не мог идти, немцы расстреливали тут же, у будки обходчика. Из каждого эшелона выбрасывали по 400–500 трупов. Пленные рассказывали, что они по 6–8 суток не получали в дороге ни пищи, ни воды».

«Я вышел наружу и увидел, как стоящие недалеко две или три зенитные батареи ведут огонь прямой наводкой по находившимся в накопителе пленным… Как я узнал позднее от караульных, в результате было убито или тяжело ранено около 1000–1500 человек».

«Мы стояли в Ровно. Однажды утром, проснувшись, я услышал, как тысячи собак воют где-то вдалеке… Я позвал ординарца и спросил: „Шандор, что это за стоны и вой?“ Он ответил: „Неподалёку находится огромная масса русских военнопленных, которых держат под открытым небом. Их, должно быть, 80 тысяч. Они стонут потому, что умирают от голода“.

Я пошёл посмотреть. За колючей проволокой находились десятки тысяч русских военнопленных. Многие были при последнем издыхании. Мало кто из них мог держаться на ногах. Лица их высохли, глаза глубоко запали. Каждый день умирали сотни, и те, у кого еще оставались силы, сваливали их в огромную яму».

Между прочим, с взятыми в плен европейскими военнослужащими обращались согласно Женевской конвенции. Их не гоняли пешком, а возили на машинах, нормально кормили, позволяли писать письма домой и пр. И условия оккупации для европейцев были совсем-совсем другими.

«Обыкновенно забирали с собой мужчин и женщин в тюрьму или префектуру. Там их избивали до полусмерти; издевались самым рафинированным образом, заставляли мужчин и женщин раздеваться догола и совокупляться и после этого убивали, так что из тюрьмы, а чаще всего и из префектуры никто живым не возвращался; их увозили в Бикернский лес и там убивали. Таким образом, в течение 2–3 недель было уничтожено около 12 000 евреев и примерно столько же главным образом русских».

Иногда они пытались экономить патроны…

«Мы выгнали женщин и детей в болото, но это не дало должного эффекта, так как болота были не настолько глубоки, чтобы можно было в них утонуть».

Впрочем, много ли могут войска? Планы «обезлюживания» разрабатывались организованно, как государственная политика.

Из протокола заседания экономического штаба «Ольдендург»:

«Войну можно будет продолжать только в том случае, если все вооруженные силы Германии на третьем году войны будут снабжаться продовольствием за счёт России. При этом, несомненно, погибнут от голода десятки тысяч человек, если мы вывезем из страны все необходимое для нас».

Из директивы экономического штаба «Ост»:

«Выделение черноземных областей должно обеспечить нам при любых обстоятельствах наличие более или менее значительных излишков в этих областях. Как следствие — прекращение снабжения всей лесной зоны, включая крупные индустриальные центры — Москву и Петербург… Несколько десятков миллионов человек на этой территории станут лишними и умрут или будут вынуждены переселиться в Сибирь. Попытки спасти это население от голодной смерти путем отправки туда излишков из черноземной зоны могут быть осуществлены только за счет ухудшения снабжения Европы. Они могут подорвать возможность Германии продержаться в войне и ослабить блокадную прочность Германии и Европы».

Не зря они заговорили про Европу. К ней отношение было совсем другое. Например, оккупация Франции лишила Германию половины стратегических запасов зерна — французов надо было кормить.

«В этом году в России умрет от голода от 20 до 30 миллионов человек. Может быть, даже хорошо, что так произойдёт; ведь некоторые народы необходимо сокращать».

Фото: какая-то небольшая воинская часть. Офицеры сидят, нижние чины стоят сзади. Перед ними вытащенная из класса доска, на которой написано: «Русский должен умереть, чтобы мы жили».

Это не сорок второй, не сорок третий год, когда немцы уже озверели от неудачной войны. Это первые недели. Они — победители, торжественно марширующие по захваченной земле. Мы ещё ничего им не сделали.

Война жестока сама по себе, и говорить о том, что одна сторона лучше, а другая хуже — некорректно. Как правило, некорректно — но не в этом случае. Есть ведь рассказы и иного рода. Вспоминают немецких солдат, делившихся своим пайком с русскими детьми, защищавших местное население от собственных сослуживцев. Есть и рассказы о жестокости наших по отношению к немцам. Но, во-первых, пропорции — один к ста, к тысяче… А во-вторых, само понятие жестокости было разным. Очень жестко и наглядно это показано в интервью петербургского священника о. Вячеслава Харинова, который всерьез занимается историей войны.

«Помню встречу с одним старым немецким офицером, будто вышедшим из карикатурного советского фильма про фашистов: весь такой сухопарый, характер нордический… Он мне сказал: „А у меня никакого раскаяния перед русскими нет. Иван воевал очень жестоко. Мы всю Европу прошли, соблюдая Женевскую конвенцию. Но когда вступили в Россию, наш санитарный батальон тут же вырезали подчистую: русские зарезали раненых и фельдшеров, словно баранов. После этого командование, которое до того на Ленинградском фронте сдерживало нас, сказало: ответим русским тем же! Больше пленных не берём. Через месяц мы уже сами не могли остановиться“.

На меня эти слова старого фашиста крепко подействовали. Я не знал, чем ответить на этот жуткий упрёк…»

Это тоже разница между нами и ими. Русский священник, который отлично знает, что творили оккупанты на нашей земле, не задаётся вопросом: что увидели наши бойцы перед тем, как вырезать санитарный батальон? Выжженные деревни с заживо сожжённым населением? Порезанные из пулемёта семьи комсостава? Замученных женщин и расстрелянных детей? Он не обращает внимание собеседника на то, что наши солдаты зарезали немецких раненых, а не замучили — не вспарывали животы, не выкалывали глаза, не жгли живыми. Он чувствует вину даже за это. Но потом…