Василий Белов - Когда воскреснет Россия? Страница 20

Чепчики над столицами взлетали в прямом смысле, звучало «ура» могильщикам единства России. Какое трагическое заблуждение!

Казалось бы, что одно лишь чувство самосохранения должно бы насторожить европейцев, поскольку микробы государственного разложения одинаково опасны для всех. Заразу нельзя ведь удержать в пределах национальных границ. А тут и границы почти исчезли, не нужны стали ни таможни, ни пограничники. Началась гуманитарная помощь, которую никто, кроме предателей, не просил. Увы, совесть оболваненных не меньше нашего европейских народов молчит, как молчала она прежде, когда европейские правители пропускали в Россию пломбированные вагоны с международной шпаной, когда платили деньги нашим доморощенным башибузукам. Молчала совесть народов и тогда, когда Гитлер морил голодом наших военнопленных, а «Смерш» вылавливал русских по всем западным закоулкам, когда английские солдаты по приказу из Лондона штыками отгораживали от обреченных на смерть хваленую западную свободу. Чуть не полвека прошло, а мы и не знали об этом. Только сейчас начали узнавать про такую западную свободу, про такую европейскую совесть. Да и что толковать о том, что было полвека назад? Совесть народов не проснулась и во время недавней «бури в пустыне» от грома международных ракет, обрушенных на иракских детей, женщин и стариков.

«Внемли себе, чтобы знать тебе здравие и болезнь души», — говорит православный святитель и продолжает: «Праздной и беспечной душе свойствен этот недуг — в бодрственном состоянии тела видеть сны».

Увы, не внемлем. Совесть и на Западе, и у нас молчит, души беспечны, они витают во сне. Чтобы не пробуждаться, людям хочется быть обманутыми. Одна шутливая строчка А. С. Пушкина говорит об этом просто и ясно: «Ах, обмануть меня не трудно!.. Я сам обманываться рад».

Поэт шутит. Конечно, это шутка, поскольку никогда и ни в чем он не хотел обманываться и быть обманутым. Иначе спокойно бы выбросил гнусный анонимный листок и сделал бы вид, что все ерунда и не стоит внимания. Но душа Пушкина никогда не была беспечна…

И, размышляя о совести европейских народов, равнодушно, а то и с ехидством взирающих на российские беды, я снова вспоминаю слова святителя: «…перестань со тщанием наблюдать порок в другом, не давай занятия помыслам испытывать чужие немощи, но себе внемли, то есть обрати душевное око на собственное исследование себя самого».

Быть может, это высказывание обращено только к отдельной личности и слова о внутреннем внимании неприменимы к народам и государствам? Но разве неправда, что жажда общественного самообмана свойственна не одним нам, что она характерна для любого общества? Это она, жажда самообмана, родила и вынянчила диктатуру вселенской лжи. Но то, что ложь всемирна и что у целых государств и народов совесть в дремотном состоянии, никак не оправдывает мою личную ложь, не облегчает моей души, моей собственной совести. Такие слова как совесть и ложь не употребляют во множественном числе. Они, эти понятия, не имеют ни степеней, ни градаций. Вселенская ложь и ложь персональная — не одно ли и то же? (Ведь соль одинаково солона, что в многопудовом куле, что в крохотной отдельной щепотке.) Совесть[4] у человека либо есть, либо ее нет, либо она спит, либо она разбужена. Но, разбуженная, она требует от меня немедленных и вполне определенных действий, действовать же в этом дьявольском мире бывает страшновато. Либо вообще лень. И вот я снова возвращаю себя в прежнее, дохристианское, состояние, я самоуспокаиваюсь, самоусыпляю свою совесть, иными словами, совершаю самообман.

Восторженные любители домашних животных (тоже своеобразное проявление неоязычества) знают, что делает блудливая кошка, пытаясь на виду у всех стянуть лакомство. Она тянет лапку, закрывая глаза. Ей кажется, что если не видит она, то и никто не видит. Она занимается самообманом. Точь-в-точь так же и я закрываю свое духовное око, прощая себе дурной поступок. В этом случае я обманываю себя сам. И оттого еще тщательнее гляжу на других, сваливая свою же вину на них, оправдывая свое поведение внешними обстоятельствами.

Как хочется спросить молодую раскрашенную даму, что у нее на уме, когда она, уронив на цементный пол банку сметаны, ретируется на улицу. Неужели так трудно убрать за собой хотя бы осколки? Другая женщина, поскользнувшись, падает на эти осколки. Дама не внемлет ни себе, ни другим. Она уходит. Но, обвиняя ее, я если не забываю, то затуманиваю собственные дурные поступки. Говорят, что однажды Л. Н. Толстой, мучимый совестью, так и не осмелился войти в келью оптинского старца. По другим слухам, старец сам не пожелал встретиться с великим писателем. Один нынешний не великий, но, как говорят, большой писатель, вернувшись из какой-то поездки, с восторгом рассказывал, как лишил невинности девушку. Что было делать нам, его друзьям? Присоединиться к его восторгу? Промолчать? Обличить? Михаил Булгаков, создавая могучие дьявольские образы, осмеливаясь на интерпретацию Евангелия, наверняка знал, что он делает. Но как быть верующему христианину, читающему роман? Неужели надо прощать? Или просто не читать? Внемли себе, говорит православный святитель…

Существуют, вероятно, два вида лжи: когда ты обманут другими и когда обманываешь себя сам. Если ты обманут другими, совесть твоя не страдает… Она точит твое сердце тогда лишь, когда ты допускаешь самообман. Опасность и состоит как раз в том, что, заглушая свою совесть, ты незаметно для себя впадаешь вначале в самообман (как та самая кошка, которая, воруя лакомство, жмурит глаза), а затем легко позволяешь уже и обмануть себя, и даже втайне от себя тебе хочется быть обманутым.

Тогда мы не внемлем себе… Совесть наша молчит, мы закрываем глаза на правду, нам кажется, что так легче жить, что все другие живут не иначе… И уже не хочется верить в то, что человек, живущий по совести, счастливей тебя!

Не знаю, можно ли говорить об иерархии, о степени самообмана. Конечно, дитя, которое скорей-скорей забывает про свой нехороший поступок, все же одно, а взрослая девушка, убегающая от разбитой кефирной бутылки, другое. И уже совсем иное — мужчина, ворующий с места работы автомобильную часть, заглушающий совесть и оправдывающий воровство житейскими трудностями, малым заработком, дефицитом в торговле и т. д.

Ложь есть ложь, в каком бы возрасте ни проявлялась. Я лгу сам себе, когда из-за лени после завтрака оставляю посуду немытой. (Да, да, все начинается с оторванной пуговицы, с грязной сорочки, с нечищеных башмаков, с неметеной лестницы.) Заменив глагол «воровать» глаголом «уносить» (так в советской печати внедрилось безобидное словечко «несуны»), работник прячется от собственной совести. Жена, покрывающая мужнино воровство, делает самообман уже семейным явлением. Такая семья, не задумываясь, простит соседней семье такой же, а то и больший грех, и вот самообман с торжеством начинает свое паскудное шествие, и, может быть, целый народ становится жертвой самообмана, когда прощает себе дурные привычки. Читатель жаждет «конкретики» (словечко из горбачевского словаря?). Что ж, вот она: русские, например, прощают себе пьянство, цыгане — воровство. Не будем вспоминать, что прощают себе евреи, поляки, армяне. Примеры заглушенной национальной совести при нынешних межнациональных сварах особенно обильны. У всех на виду вспышки национального эгоизма, окрашенного и пропитанного кровью. Всеобщий самообман присутствует и в безудержной гонке за комфортом. Люди обманывают сами себя хотя бы и теми же успехами так называемого прогресса. Никто, в сущности, до сих пор не знает, что такое прогресс! Если это техническое, научное движение к какому-то техническому, научному самоустройству мира, то мы на такое движение уже нагляделись. Научно-технический Янус не однажды оборачивался к людям своей хиросимско-чернобыльской образиной. Поистине дьявольский вид! Его медицинские, к примеру, ухмылки не лучше технических. Генная инженерия и создание в колбах живых существ, искусственное размножение людей, эксперименты с пересадкой чужих органов и переменою пола не вызывают почему-то отвращения, они поставлены в один ряд с истинно человеческими, нравственно оправданными достижениями науки. Большинство ученых, даже самых гениальных, во имя научного прогресса изо всех сил отстаивают свое нейтральное положение относительно нравственного закона. Если же прогрессом называть духовную либо религиозную поступь народов, то и в этом случае понятие «прогресс» самоуничтожается. Далеко ли продвинулось человечество, то есть велик ли прогресс в религиозном, например христианском, смысле? Сравните нынешних верующих с первыми христианами. Тот, кто бывал в римских катакомбах, по одним лишь настенным рисункам легко может уразуметь разницу в мироощущении воина Иоанна и папы Павла II. Поставив знание впереди веры, люди за две тысячи лет не только не приблизились к Богу, но, кажется, вообще от него отвернулись, и лишь малая их часть, по преимуществу православные верующие, понимает, кто придумал и подсунул им это понятие: прогресс.