Умберто Эко - Полный назад! «Горячие войны» и популизм в СМИ Страница 20

Ну ладно, возвращаемся к игре. Прочитав тот номер газеты от корки до корки, я нашел в большинстве статей сведения, указывающие на глубинное изменение людской природы на данном этапе развития человечества. Игра в качестве незаинтересованного опыта, полезного для тела и, как утверждали богословы, изгоняющего уныние, вызванное работой, опыта, несомненно изощряющего наш ум, такая игра всегда присутствовала в быту и в жизни, но как исключение. Игра была перерывом в изнурительном дневном старательстве, будь то тяжкий физический труд или философская беседа Сократа с Кебетом[112].

Одна из положительных сторон «felix culpa»[113] состоит в том, что если бы Адам не согрешил, он бы впоследствии не оказался вынужден зарабатывать в поте лица своего хлеб свой, — то есть, слоняясь круглыми днями по Эдему, он так и остался бы великовозрастным обалдуем. Думаю, следует сказать спасибо змею.

Во всех обществах несколько дней в году отводится под сплошные игры. Это период, когда все позволяется; в нашей культуре он зовется карнавалом, а в других культурах он называется или назывался иначе. Во время карнавала все развлекаются безостановочно, но чтобы занятие это не превратилось в обузу, оно должно быть недолгим. Написав эти слова, умоляю газету «Репубблика» не начинать на этом месте новую долгую дискуссию об «эпохальном высказывании Эко», ибо литература по вопросам карнавала совершенно необозрима.

Так вот, одна из новых характеристик общества, в котором мы живем, — стопроцентная карнавализация жизни. Не то чтобы работать начали как-то сильно меньше, не то чтобы многие виды труда как-то уж очень передоверили машинам (стимулирование досуга и планирование свободного времени были священной заботой и при диктатурах, и при либерал-реформаторских правительствах). Дело в другом. Карнавализация в нашу эпоху охватила и всю сферу рабочего времени.

Мало того, что видно при самом поверхностном наблюдении — сколько часов проводит средний гражданин перед экраном телевизора. А телевидение, за исключением краткого времени, отведенного информации, у нас полностью развлекательное, причем среди всех возможных развлечений на телевидении предпочитаются те, которые представляют нашу жизнь как сплошной карнавал, где шуты и прекраснейшие девицы швыряются не бумажными ленточками, а миллионами евро, и всякий может заработать в игре все эти миллионы! (А мы потом удивляемся, с какой стати албанцы, соблазнившись именно этим изображением Италии, лезут к нам через границу всеми доступными способами — лишь бы протыриться в этот круглосуточный луна-парк).

Мало того, сколько времени и денег отводится массовому туризму — сказочные острова по скидочным ценам, добро пожаловать в Венецию на карнавальный уикэнд, чтобы в лагуне остались банки, скомканные обертки, огрызки хот-догов, кляксы горчицы, как и положено в конце всякого порядочного карнавала.

Но не сразу заметно, что уже целиком карнавализован и процесс работы. Полиморфные орудия, услужливые роботы, выполняя за человека его труд, создают такую атмосферу, как будто все время работы — это время игры.

Карнавальной стала жизнь клерка, в чьем компьютере, по секрету от начальства, кишат ролевые игры и фотографии из «Плейбоя». Карнавально вождение машины, с той поры как она научилась разговаривать, выбирать маршрут и доводить нас до аварий, приглашая давить на разные кнопки в поисках информации о температуре, запасе бензина, средней скорости и средней продолжительности избранного маршрута.

Переносные телефоны, эти «обереги» третьего тысячелетия, должны были бы быть орудием работы тех, чья профессия требует немедленного реагирования — врачей и водопроводчиков. Лицам иных профессий следовало бы звонить по мобильникам лишь при экстремальных обстоятельствах, когда вне дома они вступают в срочнейший контакт, к примеру оповещая об опоздании, о том, что поезд налетел на столб, или случился потоп. Если бы подход был именно такой, то у всех, кроме самых кошмарных неудачников, мобильный телефон представлял бы собой предмет, задействуемый никак не более двух раз в день. А вместо этого 99 % тех, кого мы видим с притиснутыми к уху «предметами обожания», играют. Ублюдок, который с соседнего с вами сиденья в поезде визгливо проводит по телефону банковские платежи — дикарь, токующий среди своих собратьев в разноцветном плюмаже и с яркими кольцами на пенисе.

Игрой пронизано все наше время, проводимое в супермаркетах и в ресторанах на скоростных шоссе, где выложены радужные россыпи абсолютно ненужных вещей. Заскочив за пачкой кофе, мы блуждаем не менее часа и после кассы обнаруживаем, что приобрели в нагрузку четыре коробки собачьего печенья… собаки, разумеется, у нас нет. Но если бы она имелась, это был бы зашибенный Лабрадор, наимоднейшая порода, которая сторожить не может, охотиться или искать трюфели не может, обцеловывает бандита, вонзающего в нас кинжал, но являет собой потрясный статус-символ, особенно в плавающем виде.

Я помню, как в семидесятые годы прозвучало революционное предложение группы «Потере Операйо»[114] — отказываться от работы, поскольку совсем уж скоро триумфальное внедрение роботов приведет к отмиранию суровой необходимости вкалывать. Тогда, я помню, звучали возражения, что если рабочий класс и впрямь откажется от работы, то кто же будет внедрять автоматы? В определенном смысле революционная группа «Потере Операйо» была права. Автоматы, как мы видим, повнедрялись сами собою. Беда только, что результат получился не такой, как утопически сулил нам Карл Маркс (облагораживание рабочего класса и возможность для каждого волшебно преображаться в рыбаря, охотника и т. д.). Напротив, на рабочий класс хищно спикировала карнавальная индустрия, превратив рабочего в среднестатистического потребителя. Рабочему сегодня есть чего лишаться, кроме цепей. Сегодня (если б случилась революция и вырубили свет) рабочему предстояло бы лишиться очередного выпуска передачи «Большой брат»[115]. Поэтому рабочий обязательно будет голосовать за тех, кто света ему не вырубит и «Большой брат» ему покажет. Рабочий вполне согласен работать и приносить прибавочную стоимость тем, от кого поступают развлечения. — индустрией. В спорте уже не имеет значения игра играющих (ставшая вдобавок настолько нагрузочной, что ее не выполнишь без наркотиков), а имеет значение карнавальная колготня перед соревнованиями, за кулисами соревнований, после соревнований. По-настоящему играет не тот, кто играет, а тот, кто днем и ночью с утра понедельника до вечера воскресенья безостановочно пялится на играющих.

Карнавализовалась политика, к которой теперь постоянно применяется определение «политика-зрелище». Все больше дискредитируется парламент. Все чаще политика вершится в телестудиях, подобно гладиаторскому бою. Чтобы упрочить реноме премьер-министра, его приглашают на телевстречу с Мисс Италией. Мисс Италия вдобавок приходит не в одежде нормальной женщины (хотя говорят, что она вполне нормальная девушка, и даже достаточно смышленая, по впечатлению довольно многих зрителей), — она приходит переодетая в Мисс Италию. Скоро ради повышения престижа премьер-министра мы будем требовать, чтоб его переодевали премьер-министром.

Карнавализована религия. Когда-то мы улыбались, наблюдая в фильмах, как цветные люди в цветном убранстве отплясывают чечетку с выкриками: «Oh yes, oh Jesus!» A труды, труды-то где? — недоумевали мы, католически воспитанные, видя эти пост-протестантские карнавалы приплясывающих вер. Сегодня, absit iniuria[116], многие шествия Юбилея 2000 года под музыку рок страшно напомнили мне дискотеку.

Гомосексуалисты настаивают: в порядке сатисфакции за тысячелетия гонений они имеют право на карнавальный парад «Gay Pride». В контексте этого парада гомосексуалистов допустили в общество, потому что общество в периоды карнавалов допускает все что угодно. Допускается даже голый пуп у певицы, выступающей перед Иоанном Павлом II (не притворяйтесь, будто вы уже забыли. Эта сцена действительно имела место, причем лишь немногие из зрителей сочувствовали страдающему благородному старцу).

Будучи по определению существами игрового плана, потеряв всякую меру в играх, мы тонем в тотальной карнавализации. Но и у человеческого рода много резервов. Можно предположить, что человечество мутирует и сумеет даже извлечь из этого непривычного положения кое-какие духовные преимущества. Может, и хорошо, что в наши времена работа перестала быть проклятием, что можно не посвящать все дни жизни упражнению в «доброй смерти» и что рабочий класс наконец-то пойдет в рай[117], улыбаясь и хохоча. Возликуем же!

Вероятно, со всем остальным разберется История. Одна приличная мировая война с положенными причиндалами типа обедненного урана, одна хорошая озоновая дыра, и карнавалу — каюк. Характерно, в частности, что тотальная карнавализация никого не насыщает, а только разжигает аппетит. Доказательство — дискотечный синдром: наплясавшись и наслушавшись диких децибел на танцплощадках, выходя после ночи утром, ненасытные разгоняют машину и устраивают на скоростных дорогах опьяняющие гонки смерти.