Савелий Дудаков - Этюды любви и ненависти Страница 20

Мне уже приходилось писать о том, что в 1881 г., после убийства Александра II, по югу России прокатилась волна погромов, равно как о двух братьях – "добром" Александре I и "злом" Николае I. Продолжу эти сравнения.

Александр II характером более походил на дядю, чем на отца, с явным интересом относился к еврейству. В поездках по империи свободно, без охраны, посещал синагоги и жилища этой части своих подданных. В начале сентября 1858 г., на следующий день после Иом-Кипура (Судного дня), государь впервые после коронации прибыл в Вильно, а в 11 часов утра в сопровождении свиты и виленского генерал-губернатора В.И. Назимова посетил раввинское училище, где около двух часов беседовал с учениками старших классов. Затем император прошел в молельню, где послушал пение ученического хора под управлением выпускника Петербургской консерватории М.А.

Натансона. После осмотрел кухню, столовую, спальни учеников и лазарет. Перед отъездом император обратился к учащимся с такими словами: "Учитесь, дети, старайтесь принести пользу отечеству, тогда будете полезными и самим себе и своим семьям". Государь поблагодарил директора училища Павловского за службу и на следующий день в Дворянском собрании (!) наградил его прилюдно орденом1.

Выслушав от приятелей этот рассказ, юный Марк Антокольский решил отправиться в столицу, заручившись рекомендательными письмами В.И. Назимова и его жены Анастасии Александровны баронессе Эдите Федоровне Раден и великой княгине Марии Николаевне, активной стороннице всяческих преобразований. Кроме того, Назимовы дали будущему скульптору денег на дорогу. Протекция помогла: Антокольского приняли в Академию художеств без экзаменов. Характерная деталь: он никогда – ни до, ни после не учился рисованию и не мог научиться за отсутствием способностей, что же касается ваяния, то, как говорили собратья по цеху, Антокольский "родился с глиной в руке". И вообще, в Академии его любили. Это было время общих надежд, духовного и интеллектуального подъема; "о каком бы то ни было национальном антагонизме не могло быть и речи", – писал в мемуарах скульптор Илья Гинцбург2.

Роль В.В. Стасова в становлении Антокольского как художника вряд ли можно преувеличить. За свою долгую жизнь Стасов написал о нем множество статей, в которых всегда защищал от нападок черносотенной прессы. Вот краткий перечень этих статей: "По поводу статей Опекушина", "Новые работы Антокольского", "Художественная катастрофа", "Еврейское племя в создании европейского искусства", "25 лет русского искусства", "25 лет русской выставки", "Тормозы русского искусства", "Петербургская выставка Антокольского" (1893), "Торжество Антокольского в Мюнхене", "Ответ Суворину", "Еще ответ Суворину" и "Итоги трех нововременцев", "Новейшие подлоги Буренина", "Выставка Антокольского в Париже" (1892).

Окружение Антокольского в Академии вряд ли нуждается в представлении: Репин, Мусоргский, Крамской, Верещагин и многие другие не менее замечательные и талантливые художники и музыканты. Виктор Михайлович Васнецов (1848-1926) вспоминал 70-е годы: "Жаргон его нас нисколько не смущал, а произношение русского языка было ужасно. Но мне даже нравился его жаргон… Нравилась мне в Антокольском его необычайная любовь к искусству, его нервная жизненность, отзывчивость и какая-то особая скрытая в нем теплота энергии. Любил он говорить, кажется, только об одном искусстве; всякие отвлеченные рассуждения и философствования сходились в конце концов все к тому же искусству"3.

Передвижнику Васнецову вторил Илья Ефимович Репин. Увидев в лепном классе "иностранца", похожего на Люция Вера, Репин с ним заговорил, но поначалу плохо понимал его русский язык и едва мог сдержаться от смеха, но затем попривык и стал понимать.

Этот странный еврей из Вильны помог ему овладеть элементарной техникой ваяния.

Удивлению Репина не было границ, когда он узнал, что Антокольский – некрещеный еврей. Поговаривали, что он вынужден будет креститься, так как иудею нельзя заниматься пластическим искусством. "Не сотвори себе кумира", – думал Репин, глядя на Антокольского. Но взаимная симпатия одержала верх над доводами разума, и однажды между художником и скульптором произошел такой диалог:

– А как Вы смотрите на религиозное отношение евреев к пластическим искусствам?..

– Я надеюсь, что еврейство нисколько не помешает мне заниматься моим искусством, даже служить я могу им для блага моего народа.

Он принял гордую осанку и с большой решительностью во взгляде продолжал:

– Я еврей и останусь им навсегда!

– Как же это? Вы только что рассказывали, как работали над распятием Христа.

Разве это вяжется с еврейством?..

– Как все христиане, Вы забываете происхождение вашего Христа: наполовину его учение содержится в нашем Талмуде. Должен признаться, что я боготворю Его не меньше Вашего. Ведь он был же еврей. И может ли быть что-нибудь выше его любви к человечеству?

Его энергичные глаза блеснули слезами.

– У меня намечен целый ряд сюжетов из Его жизни, – сказал он немного таинственно. (Антокольский сдержал слово: "Христос перед судом народа" – одна из вершин его творчества. – С. Д.). – У меня это будет чередоваться с сюжетами из еврейской жизни. Теперь я изучаю историю евреев в Испании, времена инквизиции и преследования евреев4.

В итоге Репин и Антокольский подружились и три года жили в одной комнате. Затем, с "техническим" ростом, Антокольский переселился в соседнюю комнату той же квартиры. На одном из рисунков Репин изобразил Антокольского в талесе во время утренней молитвы.

Илья Гинцбург, наблюдавший дружбу этих столь разных людей, писал, что впервые понял, что различие в происхождении и вере не могут помешать добрым отношениям, если люди любят друг друга. Искусство было их общей религией и отечеством. Чтоб резче оттенить эту связь, Гинцбург приводит пример иного отношения к ближнему: художник Генрих Семирадский отказался признать однокашника товарищем, ибо тот был русским, а он поляк: "…вот Ковалевский действительно мне товарищ, мы одной веры, одной национальности"5.

Взаимовлияние Антокольского и Репина, без сомнения, было очень значительным.

Репин стал интересоваться еврейством, что в связи с его "туманным" происхождением представляется весьма симптоматичным. В одном из писем другу историку искусств и археологу Адриану Викторовичу Прахову* Репин почти целиком цитирует стихотворение Генриха Гейне "Иехуда бен-Халеви":

***

* Подробнее о нем см.: Дудаков С.Ю. Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России. М., 2000. С. 430.

***

И герой воспетый нами,Иехуда бен-Халеви –Тоже пламенно любилДаму, избранную сердцем. …Нет! Раввин любил другоеИ печальное созданье –Грустный образ разрушенья,Он любил Ерусалим!С юных лет носил он в сердцеТой любви печальной образ,В душу с именем СолимаПроникал священный трепет. …Есть в судьбе поэтов сходство –Только равви ИехудаУже в старости маститойСовершил свой путь далекийИ к ногам своей избраннойПал он. Тихо недвижимоУмирал, главу склоняя,Он у ног Иерусалима! …И взмахнул копьем блестящимГрудь певца он (араб) им пронзилИ пропал крылатой теньюВ облаках горячей пыли.И лилася кровь раввина;Тихо-тихо допевал онПеснь свою и этой песниВздох последний был: "Солим"! ….Пусть прильнет язык к гортаниИ отнимется десная –Если я тебя забуду, Град святой, Ерусалим!

Репин добавляет: "Этой страшной клятвой начинается поэма"6.

И.Е. Репин не раз выступал в защиту Антокольского от клеветы черносотенных изданий. Например, он счел своим долгом лично обратиться к А.С. Суворину со следующим письмом:

Воскресенье (февраль) 1893, Петербург

Многоуважаемый Алексей Сергеевич,

Только сегодня удосужился, чтобы написать Вам это неприятное письмо. Мне будет полегче, если я Вам напишу откровенно, что меня продолжает возмущать вот уже несколько дней. Как Вы могли допустить в Вашей газете такой бред сумасшедшего, как статья "Жителя" (псевдоним А.А. Дьякова. – С. Д.) против Антокольского?! Антокольский – уже давно установившаяся репутация, европейское, всесветное имя, один из самых лучших, даже, отбросив скромность, лучший теперь скульптор… Да что говорить про это – Вам все известно… На Вас лежит ответственность. Вы же не можете не видеть, что "Житель" Ваш – совершеннейший профан в искусстве… Вы это видите и чувствуете хорошо и – допускаете на страницы. "Житель" произвел жалкое, гадкое впечатление. Эта взбесившаяся шавка, выпачканная вся в собственной гадкой пене, бросается на колоссальную статую Ермака и на бронзовые изваяния Христа, в поту, во прахе прыгает эта куцая гадина на вековечные изваяния, в кровь разбивает себе бешеную пасть и корчится от злости; визжит от бессилия укусить несокрушимое, вечное…7 Впрочем, от "полуантисемитских" выпадов даже друзей Антокольский не был защищен.