Игорь Фесуненко - По обе стороны экватора Страница 20

В этом же плебейском крыле «Сан-Жорже» на третьем этаже жила мулатка Мария — объект самого горячего внимания мужской половины дома и неусыпного интереса женской его части. Внимание мужчин объяснялось общеизвестными, когда речь заходит о настоящей мулатке, достоинствами ее женской стати. Интерес женщин мотивировался тем, что Мария жила здесь на каком-то странном положении приживалки-экономки при дряхлой старухе, которая никогда никуда не выходила. Женщины «Сан-Жорже» с нетерпением ждали, когда старуха помрет и наследники — два племянника, живущие где-то в Сан-Пауло, — незамедлительно выгонят из квартиры ненавистную Марию.

В коридорах, подъездах и лифтах нашего дома можно было встретить штурмана дальнего плавания Томаса Рошу и его приятеля, перебивающегося случайными заработками журналиста Саржио-Энрике, изгнанного из газеты «Диа» после переворота 1964 года. Он отнюдь не отличался слишком уж левыми взглядами, но вскоре после тех мрачных событий опубликовал язвительную заметку об одном из высокопоставленных гражданских участников путча, который заявил, что, по его мнению, «все, что хорошо для Соединенных Штатов, хорошо и для Бразилии». Высокопоставленное лицо действительно сказало эти слова, но позволивший себе якобинский сарказм вольнодумец Сержио-Энрике вынужден был с тех пор пробовать свои силы в уголовной хронике на радио «Глобо».

Его соседкой по этажу была «мисс Паула», увядающая труженица балета с площади Тирадентес, где обосновались театры и театрики, культивирующие искусство стриптиза. В свое время Паула была звездой этого жанра в театре «Рекрейо», что означает в переводе на русский «Отдых», и за кратковременный период творческого взлета успела скопить денег на первый взнос за самую скромную двухкомнатную квартирку в «Сан-Жорже». Вскоре, однако, безжалостная судьба в лице импресарио Коле-и-Фильо оттеснила Паулу с залитой светом авансцены «Рекрейо» во вторую шеренгу «кордебалета», то есть нестройной толпы выходящих в тираж девиц, и это самым катастрофическим образом отразилось на ее актерской ставке. И тогда перед ней во всей своей жестокой обнаженности встала банальная проблема: где взять деньги для уплаты очередных взносов? И разумеется, Паула вынуждена была прибегнуть к неизбежному для представительниц ее профессии решению…

Этажом выше, прямо над Паулой, снимал такую же двухкомнатную квартирку низенький, толстенький, обросший волосами чуть ли не до пояса Марчело. Вообще-то его звали «Марсело», но «Марчело» звучало на итальянский манер, поэтому он требовал именовать себя только так. Принадлежавший к крайне неопределенной возрастной категории «вечных мальчиков», но уже седой Марчело подвизался на пиве музыки: был ударником ансамбля йе-йе-йе с бессмысленным, но весьма звучным названием «Рокс-э-Бокс». Он приходил с работы под утро, спал до двух, а то и трех часов дня, потом бежал на пляж, благо для этого нужно было только пересечь четыре ленты автомобильных дорог, отделявших наш дом от набережной залива Ботафого, окунался в теплую и грязную воду, а затем отправлялся на репетицию, провожаемый восхищенным взглядом племянницы сеньора Перейры четырнадцатилетней Марилене, кроткой ученицы англо-американского колледжа, который находился через два квартала от нашего дома. В свою очередь, Марилене была объектом тайного внимания со стороны окномоя и уборщика Жоана. Он ночевал где-то в фавеле «Санта-Марта» но весь день проводил в «Сан-Жорже», который требовал постоянного ухода: с утра, задолго до того, как проснется встававший раньше других сеу Жоаким, Жоан начинал мыть коридоры. Двенадцать коридоров, длиной метров по сорок каждый. Как тут Жоан умудрялся выкраивать время, чтобы вздыхать по Марилене? Тем более, что отвлекаться от исполнения своих обязанностей ему было трудно, ибо работал он под бдительным контролем портейро Браза, боцмана нашего Ноева ковчега. Браз жил в маленькой однокомнатной квартирке над гаражом, вставал даже раньше сеу Жоакима, и поскольку над столом, за которым он сидел в холле центрального подъезда «Сан-Жорже», висел никогда не смолкающий транзисторный приемник «Филипс», портье, приветствуя по утрам выходящих жильцов, сообщал каждому из нас о важнейших событиях дня. Причем эта информация была избирательной и направленной. Сеньор Перейра узнавал от Браза о том, что на подходе к Рио находится очередное судно линии «Че» с туристами из Европы. Карвальяэсу портье докладывал о том, как подскочили цены на земельные участки южного побережья после недавнего сообщения о предстоящей прокладке прибрежной автострады между Рио и Сантосом.

Приветствуя особенно почтительно сеу Жоакима, портье со ссылкой на только что переданное радиостанцией «Бандейрантес» сообщение доверительно информировал его об аресте еще двух активистов Национального союза студентов. Марилене Браз радовал слухами о возможном закрытии на неопределенный срок всех лицеев и школ Ботафого в связи с нехваткой воды, вызванной очередной засухой. А со мной вел нескончаемые дискуссии на международные темы. Его интересовало абсолютно все: от японо-китайских отношений до сенсационных диверсий, учинявшихся террористами «тупамарос» в соседнем Уругвае. «Как бы не перекинулась эта зараза и к нам!» — озабоченно качал он головой, услышав об очередном похищении американского дипломата в Монтевидео. В отношениях со мной Браз всегда был крайне предупредителен и почти дружелюбен. Но я чувствовал, что где-то внутри его естества постоянно кипит мучительная борьба: «С одной стороны, — думал он, — этот русский — „красный“, следовательно, потенциальный враг, и поэтому с ним нужно держать ухо востро». Но, с другой стороны, Браз не мог не признать, что в отличие от многих жильцов «Сан-Жорже» я самым аккуратнейшим образом в точно назначенные сроки выплачиваю как арендную плату владельцу арендованной мной квартиры, так и взносы за коммунальные услуги, из которых идет зарплата самому Бразу, ночному охраннику, уборщикам и «гаражисту», следящему за порядком в гараже. «Весь дом, — рассуждал Браз, — относится к этому русскому вполне дружелюбно. Даже сам сеу Жоаким здоровается с ним за руку и беседует подолгу. А уж сеу Жоаким хорошо знает, кого следует приветствовать, а с кем можно не церемониться».

Было и еще одно весьма важное обстоятельство, которое подняло мой авторитет в глазах Браза на недосягаемую высоту: я ездил на «мерседесе»! Конечно, это была не самая последняя и не самая шикарная модель: «Мерседес-180» считался машиной весьма скромной по шкале оценок шестьдесят седьмого года. Но в Бразилии немецкие автомобили вообще, а «мерседесы» — в особенности всегда пользовались особой популярностью и уважением. И обладание любой машиной этой фирмы считалось неоспоримой приметой как имущественного благосостояния, так и политической благонадежности. Поэтому даже когда год спустя я сменил эту старушку на американский «аэровиллис», кредит доверия, заработанный «мерседесом», не иссяк и продолжал, во всяком случае во взаимоотношениях с Бразом, приносить мне дивиденды.

На втором этаже жил Пауло Пратини, молодой чиновник СУРСАН — департамента санитарно-технических и коммунальных служб, — с женой, которую звали довольно странно: «Вина», и пятилетней дочкой, которая была самым беспокойным ребенком не только в «Сан-Жорже», но наверняка и во всем Ботафого. Не раз ее жизнерадостный голосок, раздававшийся внизу, в песочнике, приводил в трепет и дрожь наши оконные рамы на одиннадцатом этаже.

Самым близким другом Пауло в нашем доме был бесшабашный и безалаберный балагур, пилот Ариэл Палма. Он жил на четвертом этаже с молчаливой и строгой супругой и еще более молчаливой и строгой дочкой-дошкольницей. С семейством Палма мы быстро подружились. Дружба эта покоилась на прочном фундаменте, который Ариэл называл «голос крови»: его жена Эужения, которую мы, естественно, стали звать «Женя», оказалась дочерью русских эмигрантов, приехавших в Бразилию еще до революции. Старики доживали свой век где-то в глухой провинции на юге страны, именно там Ариэл, как он сам говорил, и «заарканил» Женю. Ариэл был южанин — из Рио-Гранди-ду-Сул. И поэтому с гордостью именовал себя, как и все южане, «гаушо». Чуть ли не в первый же момент нашего знакомства он сообщил мне, что гаушо — это «супербразильцы», самые достойные сыны великой нации. Гаушо — это вам не жалкий сибарит кариока, бессмысленно прожигающий свою жизнь на пляжных лежбищах Копакабаны и Ипанемы, и не скучный работяга — паулист, лишающий себя всех радостей жизни в погоне за лишней монетой. Гаушо — это Человек с большой буквы, Робин Гуд XX века, рыцарь без страха и упрека, словом, существо высшего порядка, которое по всем показателям — от стрельбы из седла по движущейся мишени до умения в считанные минуты повергнуть к своим стопам самую неприступную красавицу — далеко опережает всех остальных соотечественников. Доблести гаушос (во множественном числе это слово произносится именно так: гаушос), кодекс поведения этих выдающихся сынов нации, их бесчисленные добродетели и их славные пороки (ибо настоящий гаушо велик во всем, даже в своих слабостях!) были излюбленной темой нескончаемых монологов Ариэла, когда мы заглядывали к нему вечерком по-семейному «на огонек».