Алексей Бердников - Жидков, или о смысле дивных роз, киселе и переживаниях одной человеческой души Страница 20

Когда в строках подробен твой отчет,

И чувствую сердечное влеченье

Туда, где жизь нескованно течет.

А иногда такое мне мученье -

Чуть вспомню дни прожитые невсчет,

Особенно предлагерные годы,

Когда тебе я дал одни невзгоды.

Я, знаешь, все же рад, моя любовь,

Что столько мук изнес в неволе клятой,

Что до сих пор терплю позор и боль.

Все это мне должно служить расплатой

За пытку, выносимую тобой

В теченье лет от мужа и от ката.

А вот ведь и мучитель твой, и он -

Унижен, обесправлен, оскорблен.

Как медленно тянутся годы

Бессилья, зависти и слез,

Сознанья смутного свободы,

Ночей без сна и сна без грез.

Да вот беда, что не с кем здесь делиться

Моей тоской -- у всех своя печаль.

Попробуешь кому-нибудь излиться -

А он и сам уж хмур, его уж жаль,

И сам слезами норовит залиться.

Одна утеха тут -- уходишь в даль,

В леса, и бродишь там вдали от прозы.

Да нынче в лес ведь не уйдешь -- морозы.

Натерпишься -- к ребятам и пойдешь,

И с ними и затянешь, да такую,

Что по лопаткам пробегает дрожь,

А голосом и ною, и ликую.

Они: "Начальник, здорово поешь!"

И невдомек ребятам, что тоскую,

Что плакать хочется, что наизусть

В знакомой песне выложу всю грусть.

Опять и о себе -- о чем бы кроме?-

Сдал двести километров полотна.

Все было в точку. Первым по приеме,

Еще и ветка в строй не введена,

Прошел правительственный поезд Коми.

Теперь огрехи завершим и на -

Как это говорилось в старых одах -

Заслуженный наш еженощный отдых.

Нас шестьдесят. Мы сорудили дом.

Он деревянный. Он обмазан глиной.

Мне выделена комнатенка в нем.

В ней что-нибудь семь метров с половиной.

Живем мы в ней с десятником вдвоем,

Хоть не таким, как я, но все ж детиной.

Немного тесновато, но ишшо

Живем мы даже дюже хорошо.

Разденешься пред тем, как спать ложиться -

Какой в одежде был бы отдых, но

Не каждый день приходится умыться:

Наруже нынче больно холодно.

Но в комнате светло, и протопится,

Так даже мухи тычутся в окно.

И мотылек откуда-то явился

Да уж от ласк моих ноги лишился.

Теперь вот вьюга за окном метет

И масляная пыхает коптилка,

А я пишу и думаю, что ждет

Меня в Коряжме милая посылка.

И время как-то медленно течет,

И думаю, как исцелую пылко

Тряпицу каждую вещей моих,

Касавшуюся пальчиков твоих.

И станет сладко так и тяжело мне

От запаха сиреневых чернил,

От аккуратно сложенного, помня,

Какую боль когда-то причинил.

Ужели даже каторжным трудом не

Загладить то, что так в тебе убил

Когда-то кат, а ныне горемыка:

Взывающий к тебе -- твой бедный Ника.

* * *

Сегодня новость рассказали мне.

Вот смех-то жуткий, просто па-дэ-катэр! -

Что Емельянов-то тогда, в тюрьме,

Был подсаднаа утка, провокатор.

Узнай, душа, не по его ль вине

Был взят на подозренье Улан Батор.

Открытым текстом не пиши сюда.

Я тут неподцензурен, а ты -- да.

* * *

21 ноября 1940

Коряжма от меня как ни близка

И как мои стремления ни пылки, -

Не видно ни волов и ни возка,

И нет следов желательной посылки.

Отсюда видь заботу о З/К.

Не знаю также, долго ль быть мне в ссылке

И скоро ли отмоюсь от клевет

И... получу ль от Берия ответ.

* * *

30 января 1941

Здоров. Подавленное настроенье.

Ибо все выхода не нахожу

Я из создавшегося положенья.

И оттого трудом себя гружу,

Чтоб как-нибудь уйти от размышленья.

Лишь за одною почтою слежу.

Жду от тебя я писем, как бывало.

А вскрою -- утешительного мало.

* * *

16 февраля 1941

Сегодня получил ответ от Берья

И от Президиума Верхсуда.

В обоих письмах нет ко мне доверья.

И говорят -- мол правильно сюда

Ты сослан, поделом тобе, Лукерья.

На днях я снова напишу туда,

Да вот добьюсь ли пересмотра дела?

Жду перемен. Все гнусно до предела.

* * *

12 апреля 1941

Моя единственная, дорогая

Иринушка! Какая ерунда.

Я письма шлю, тебя не достигая.

А что пишу их редко -- не беда.

Работа у меня теперь другая,

Я зону инспектирую труда, -

Брожу на воздухе, что неизменно

Мне по душе и для здоровья ценно.

На Север наконец пришла весна,

Мы крепко чувствуем ее дыханье.

В Коряжме объявилася она

Сегодня в полночь в Северном сияньи,

Да так, что рот раскрыл я сполусна -

Свеченье, шастанье и полыханье.

Вообрази прожекторов пятьсот,

Их свет торопко по небу бредет -

Все на Восток, а то -- назад с побыва.

А то в каком-то месте вспыхнет свет -

И так и ждешь неслыханного взрыва,

Но только тишина и весь ответ.

Одно безмолвие велеречиво,

Ему, пожалуй, и названья нет,

Я ничего не знаю в этом роде -

И все при мягкой, в общем-то, погоде.

И вот стоишь в снегу, и целый час

Тебя фонтан небесный услаждает,

Как сумасшедший по небу мечась,

Он вдруг к Звезде Полярной воспрядает,

Вдруг застывает, в вышине лучась,

И вдруг уходит, то есть пропадает,

Как будто ты вообразил себе.

И мысль ко мне приходит о тебе -

Как будто из небесных ты явлений.

Иду в барак, ложусь в постель и сплю -

Но нет тебя средь прочих сновидений,

Которых я с досадою терплю,

Покамест утро не придет для бдений

И печку берестой не оживлю,

И, всей великой Родине на благо,

Не встанет населенье желдорлага.

Затем я ухожу чинить набег -

Следить, чтоб зэки воровали в меру,

И заключенный тоже человек,

И с вольного он перенял манеру

Что плохо -- утянуть и спрятать в снег,

Чтобы, перепродав, проесть, к примеру.

Меня тотчас манят к себе в жилье

Завхозы, там, и прочее жулье -

Кормить ворованным и утаенным.

Но я, Иринушка моя, стыжусь.

Когда не я -- то кто же здесь закон им?

И вот за стол я с ними не сажусь.

Я, хоть наголодался всласть по зонам,

Здесь общим столованьем обхожусь.

А жил бы я и здесь по-человечьи,

Когда б смотрел вполглаза штучки где чьи.

У них и водочка припасена,

А раз сморгни -- дойдет и до жаркого.

Да мне она вот так-то не нужна,

И молочком собьюсь -- ну что ж такого!

Но, милая, какая здесь весна!

Как тянет воздушком с края родного!

Весенним солнушком одним с тобой

Дышу -- моей мечтою голубой.

Когда бы ты могла теперь поверить,

Как с каждым днем мне здесь все тяжелей

Свободные снеги шагами мерять,

Как холодней -- чем в воздухе теплей,

Как исстрадался, извелся я -- смереть!

Как боль, нещадная из всех болей, -

Отсутствие тебя, твое безвестье -

Меня томит, как страшное предвестье.

Могу ль, Иринушка, забыть сейчас

Я праздник наш -- Парижскую коммуну!

День достопримечательный для нас.

Ах, все я потоптал, подобно гунну,

Напасти сколько для тебя напас!

Кому повем теперь мою тоску, ну,

А были ведь и радости! Как быть,

Но только их нельзя никак забыть!

Путь, нами пройденный, воспоминая,

Я резко осудил себя особ,

Иринушка моя, моя святая,

За пошлую размену на особ,

За ложь раба привычки Николая -

Когда б не каторжное колесо б,

Как смыл бы я теперь с себя все пятна -

И горестно то мне и непонятно!

Теперь поверь, что нет меня честней, -

Но как проклятье прошлого искупишь,

А здесь я изведусь всего верней,

Теперь и в Партию назад не вступишь -

Смотри, ведь провинился и пред ней,

А в чем -- не ведаешь, лишь очи тупишь

С сознательной, нелегкой простотой

Перед тобой -- оболганной мечтой.

Так, исключен из жизни, исковеркан,

И не Максимов, а ходячий труп,

Событьями, что бритвою, исчеркан,

Весь обесцененный, что рваный руп, -

Взирай теперь небесный фейерверк, он,

Хоть и красив, -- не стянет рану в струп.

Не правда ли -- не в свете светопада ль

Ты человек, а в остальном ты падаль.

Тяжел я духом, Ира, как больной,

На мне все лихорадкой истомилось.

Скажи -- ведь это правда -- ты со мной?

За что, за что же мне такая милость!

Ведь ты не канешь, точно сон хмельной?

Зачем тогда мне жизни сей унылость?

Как жить? -- все недоверье по пятам.

Так хоть одна ты веришь мне, а там...

К чему и жить! Так жизи мне не будет.

Жизь без доверья мне не по нутру.

Ну ладно -- пометался я -- и будет,

Нахохотался -- слезы вон утру,

А коли вытрусь весь -- так что убудет?

Ночь истекла, и нет препон утру,

За им же встанет вскоре день обычный,

И затружусь. Твой Ника горемычный.

* * *

1/4 мая 1941, Виледь

Благодарю тебя за теплоту -

Ты лгать не станешь и тебе не надо.

Проходит капля горечи во рту

От строк твоих внимательного взгляда.

Я их не раз, раз десять перечту.

С исчадьем слез совсем не будет слада -