Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №12 (2003) Страница 20

На смерть И. С. Аксакова откликнулся не только славянский мир. Немецкая “Allgemaine Zeitung” писала: “К выдающимся людям России, которые были похищены смертью в последнее время, принадлежит, бесспорно, Иван Сергеевич Аксаков. В славянском вопросе Аксаков вовсе не был приверженцем теории внешнего единства славян, которое достигалось бы путем принудительного давления на отдельные племена, теоретически он признавал за каждой народностью право на самостоятельность и стремился главным образом ко взаимному нравственному сближению и солидарности... Он верил в осуществление этого соединения”. И еще эта газета отмечала: “Со своими противниками он всегда боролся средствами благородными и чистыми, почему даже его непримиримейшие враги не могли касаться чистоты и честности его характера. Повторим эти слова, как и другие: “Честен, как Аксаков, — это была почти пословица”.

Очень трудно коротко рассказать об И. С. Аксакове, так насыщена его биография. Принципиальный государственный чиновник: уже в молодости ходили легенды о его беспримерной честности, его назначение “заставляет трусить каждое присутственное место”. Талантливый поэт, хотя сам он невысоко ставил себя как литератора, но кому в России неизвестны были ставшие хрестоматийными строфы из поэмы “Бродяга”, которая, несомненно, была предтечей некрасовской поэмы “Кому на Руси жить хорошо?”. Блестя­щий публицист, но почти все его статьи, оригиналы которых, к сожалению, не сохранились, были подвергнуты цензурным искажениям, и мы не прочтем их в полном виде. Пытливый ученый-исследователь: за описание украинских ярмарок — а он любил Украину, наверное, не меньше России — ему была присуждена Константиновская медаль Географического общества и Деми­дов­ская премия Академии наук. Председатель Общества российской сло­весности. Бесстрашный издатель, каких было немного на Руси: первый же выпуск его “Московского вестника” обратил на себя внимание не только читателей, но и цензуры. А второй выпуск вообще был запрещен, а сам И. С. Аксаков лишался “на будущее время права быть редактором какого бы то ни было издания”. И так будет до самого последнего дня. Не случайно его потом назовут “страстотерпцем цензуры всех эпох и направлений”. Возмутитель общественных устоев, к сведению нынешнего опереточного Дворянского собрания: будучи потомком старинного дворянского рода, был автором письма-проекта к государю: “Чтобы дворянству было дозволено торжественно перед лицом всей России совершить великий акт уничтожения себя как сословия...”.

Осенью 1854 года началась героическая оборона Севастополя, и И. С. Аксаков записывается в Серпуховскую дружину Московского ополчения. Он не верил в возможность отстоять Севастополь, но сделал этот шаг. Он писал родным: “…Мнe было бы совестно не вступить. Все идет глупо, но, тем не менее, люди дерутся и жертвуют”. Иван Сергеевич был не просто штабс-капитаном Серпуховской дружины, а квартирмейстером и казначеем ее. После окончания кампании он сдал в казну крупную сумму сэкономленных денег, что вызвало не то чтобы недовольство, но смущение начальства: он ставил, мягко говоря, в неловкое положение интендантскую службу всей армии. Этот факт послужил основанием для назначения его в комиссию князя В. И. Васильчикова по расследованию интендантских злоупотреблений во время войны.

В 1857 году Иван Сергеевич едет за границу. Но заграница его тянула не модными курортами, хотя потребность в том была, — он стремился глубже понять суть происходящих там событий, особенно в славянском мире. Оттуда яснее виделось и происходящее в России. Вернувшись, он начинает издавать газету “Парус”. 22 июня 1858 года он пишет М. Ф. Раев­­скому, на которого в 1856 году, после окончания русско-турецкой войны, русским правительством была возложена забота по устройству церквей и школ в Болгарии, Боснии, Герцеговине, Албании и Черногории (забегая вперед, скажу, что с 1860 года он станет в славянских странах представителем возглавляемого И. С. Аксаковым Московского славянского благотворительного комитета): “После долгих хлопот удалось, наконец, возвратить себе граждан­ские права в литературе, которых я был лишен покойным Импе­ратором. Я получил дозволение и с сентября сего года начинаю издавать от своего имени еженедельную газету... Интересы славянские, само собой разумеется, будут играть в этой газете важную роль... Мне необходима еженедельная коррес­понденция из славянских стран, так чтобы в одном было письмо из Сербии, в другом — из Болгарии, в третьем — из Богемии, в четвертом — из Далмации, в пятом — из Галиции и т.д., только таким образом славянский вопрос приобретет популярность в России. Сделается вопросом, близким нашему купечеству и вообще грамотному простому люду…”.

26 августа он снова писал М. Ф. Раевскому: “Пожалуйста, завяжите сношения “Русской беседы” с Венгрией. Кажется, мадьяры начинают сознавать, что их политическое бытие тесно связано с независимостью славянских племен... Старайтесь славян наших из области ученоотвлеченной перевести на живую почву, заставьте их изучать не только памятники древней славянской письменности, а живой народ, его обычаи, предания, верования. Вот что важно...”.

Но уже 13 апреля следующего года письмо его к М. Ф. Раевскому полно горечи: “Первые два номера “Паруса” произвели шум и гул страшный. В публике было сочувствие огромное, и нет сомнения, что через год славянский вопрос сделался бы популярным в России... И только тогда сочувствие к славянам было бы действительно и принесло бы плоды... если бы не запретили “Паруса”... Вы не можете себе представить, как вообще Петербургу ненавистна и подозрительна Москва, какое опасение и страх вызывает там слово: народность. Ни один западник, ни один русский социалист так не страшны правительству, как московский славянофил. Никто не подвергается такому гонению... “Парус” запретили, но министерство иностранных дел тотчас же спохватилось, что запрещение “Паруса” в то время, когда его воспретили в Австрии и когда наша политика предписывает нам дорожить сочувствием славян, — весьма несвоевременно, что такой орган славянской мысли, который был бы центральным славянским органом, был бы весьма полезен... Всего проще было бы не запрещать “Паруса”, или разрешить его вновь, но государь никак на это не согласился, а велел Ковалевскому предложить кому-либо из московских славянофилов, только не Аксакову, продолжить “Парус” под другим названием...”.

Только не Аксакову! Увы. Сколько раз это было в России! Чтобы угодить чужим, оскорбляли своих! Били по своим!

Лишенный возможности говорить с братьями-славянами через газету, И. С. Аксаков решает говорить с ними глаза в глаза. 10 января 1860 года, немного оправившись после смерти отца, он сообщает Раевскому: “Мой план таков: весною, в начале мая явиться к Вам в Вену и там представить на ваше высочайшее благоусмотрение план моего окружного путешествия по славянам, на что я полагаю посвятить месяца три или четыре...”.

И поездку эту он совершил. Полностью осуществить план помешала смерть брата, Константина Сергеевича. Потому Раевскому одна за другой идут посылки: “На днях Вы получите от меня 80 экземпляров стихотворений Хомякова, изданных под моим наблюдением; возьмите экземпляр себе, дайте Кузмани, Криницкому, Ловацкому, пошлите в Прагу, в Белград — обществу, митрополиту, консулу, кн. Михаилу, Груичу, Илличу, проф. Сретковичу, Любиму Ненаджовичу, в Читалиште, в Бану, Матичу, Блайковичу, и 10 экземп­ля­ров митрополиту для раздачи кому найдет приличным... в Рагузу Петковичу, графу Поцца, в Загреб — Шпуну Можуравичу, Мирко Бого­вичу...”. Он посылает в славянские страны сборники сказок Афанасьева, сочинения  Пушкина и Гоголя, всевозможные словари...

В то же время его гнетет духовное одиночество, слишком мало единомыш­ленников, слишком мало людей в славянском мире, кто его понимает. К тому же: “Безумствуют славяне на западе и на востоке. Безумствуем и мы... Славяне могут нам рассказывать, что у них скверно, и ожидать от нас помощи. Нам же рассказывать, как у нас скверно, не приходится. А кроме скверного нечего и рассказывать!”.

Все это подтачивает его здоровье, как и смерть одного за другим родных. 5 августа 1861 года он делится с все тем же М. Ф. Раевским своим горем: “Родные мои сестры не выходят из траурных одежд. Три года сряду смерти: 1859 г. — отец, 1860 г. — брат, 1861 г. — сестра! Маменька очень ослабела... Тяжело, болезнь и кончина сестры помешали мне объявить о моей газете, и хоть я не оставляю такого намерения, но трудно, признаюсь, мне теперь отдаваться газете, когда на руках моих вся семья, и все женщины!”.

Но уже через месяц его письма полны заботой о самом главном деле: “Пусть каждый славянин пишет, что имеет сказать в пользу своей народности”. Иван Сергеевич помышляет о развитии славянского экономического учения, он сближается с группой промышленников, в которую входили И. Ф. и Н. Ф. Мамонтовы, А. В. Третьяков, В. А. Конорев, К. Т. Солдатенков, И. В. Щукин. Он  горячо интересуется самобытными сторонами промышлен­ности и сельского хозяйства в славянских странах.