Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6408 ( № 11 2013) Страница 20

И где-то - в Оклахоме ли, Дижоне ли -

утешат разве девичьи сердца

десятки тысяч копий, так дешёвеньких,

для них недостижимого кольца?

И вовсе не считается провинностью,

что, словно символ редкостных минут,

торговцы где-то в аглицкой провинции

в бутылках воздух свадьбы продают.

Я вспоминаю свадьбы сорок первого,

как я плясал для плачущих невест,

а смерть уже глядела, как соперница,

на их забритых женихов отъезд.

Хочу вкатиться в моё детство кубарем,

чтоб в нём воскресла вся моя родня,

и мы бутылку горькую откупорим

с тем воздухом, что вырастил меня.

Николай ЗИНОВЬЕВ (1960)

КОРЕНОВСК, Краснодарский край

* * *

Стихи должны быть с тайным смыслом,

Чтоб строчка каждая в них жгла,

И чтобы баба с коромыслом

К колодцу с песней тихо шла.

И чтоб в них не было печали,

И чтоб печалили до слёз,

И чтоб стояли за плечами

И смерть сама, и сам Христос.

Чтоб в них и плакалось, и пелось,

И чтоб шумела в них листва,

И чтоб была в них неумелость

Та, что превыше мастерства.

Дарья ИЛЬГОВА

ОЛЬХОВАТКА , Воронежская обл.

* * *

Троекратно ура, в воздух летят монеты.

Лето. И площадь переполняют люди.

Где это было? Когда это было? Где ты?

Как это можно было забыть. Забудем.

Если я утром отправлюсь прямым маршрутом -

За пределами счастья. Пропахла

 октябрьской пылью -

Ровно к обеду я буду у института.

Как это можно было забыть. Забыли.

Всё суета. В пять тридцать звонит

 будильник.

Новая жизнь. Другие миры и войны.

Только провал - от памяти подзатыльник:

Не забывай никогда. Никогда. Помни.

Мы атланты - на наших плечах и лежит небо.

Делаешь в сторону шаг - и трещит шарик.

Сдаться сейчас было бы так нелепо.

Я никогда не сдамся. Я обещаю.

Виктор КИРЮШИН (1953)

МОСКВА

ГЕРАНЬ

Памяти мамы Серафимы Никитичны

И всё же рай не за горами,

Как нам порою говорят,

А там, где мамины герани

На подоконниках горят.

Сентиментальностью и грустью,

И беззащитностью пьяня,

Цветок российских захолустий,

Ты вновь приветствуешь меня.

Таится серое предместье,

В тумане улица и храм,

А ты пылаешь в перекрестье

Дождями выбеленных рам.

Картинка северного лета

На краски ярые бедна,

Но сколько нежности и света

Идёт от этого окна!

Так вот он, рай,

Не за горами,

И лучше сыщется навряд,

Покуда мамины герани

На подоконниках горят.

Вячеслав СЫСОЕВ (1941)

МОСКВА

К СЕБЕ

Скажи себе: не обессудь,

Что ныне дни твои влачатся,

Что редко знаешь ты участье

И труден твой вседневный путь.

Смирись, себе уж не помочь,

Везенье, радость ходят мимо,

И многое недостижимо -

Надежда не заменит мочь.

Давно, недавно ли другой

Твои дороги, стёжки топчет;

Захочет - и удачи тотчас

К нему бегут наперебой.

Не ты ли, вспомни, не робей,

Когда-то чьё-то занял место?

Двоим на нём вам было тесно.

Он уступил его тебе

Василий ГАЛЮДКИН (1950-2011)

ЯРОСЛАВЛЬ

***

Тёплый ветер. Тихо Волга плещется.

Блещет солнце, небо окровя.

Кровная земля. Моё Отечество.

Родина безмолвная моя.

Русофобов всех перекосило

Оттого, что в сборниках моих

Царствует рефрен - моя Россия,

Не модерн, не шифр - славянский стих.

Никогда я не был на Канарах

И Босфор увидеть не стремлюсь.

Мне близка Есенина гитара.

Я люблю никитинскую Русь.

Я горжусь своей великой нацией.

Как Тарас, предателей стыжусь.

Как Остап, перед администрацией

Всех времён я льстиво не склонюсь.

Если будут деньги, купим лодочку.

Берег Волги! В сказочном краю

Выложим селёдочку и водочку,

Выпьем за империю свою.

Новелла МАТВЕЕВА

МОСКВА

* * *

Шагнув за Гулливером, - не о том

Я думаю - как много всякой жути

Он встретил на пути своём крутом,

Столь безотрадном

и глухом по сути;

Я, как ни странно, думаю[?] о ртути

В термометре! О Веке золотом,

Что изобрёл барометр, метроном,

Часы на металлическом прикруте,

Лот, компас[?]

И душа невольно рада,

Что где-то у скитальца за спиной

Встаёт цивилизация стеной,

Спасающая мысли от распада,

А значит, есть у горемыки друг

Меж грозных травль

и безразмерных мук.

Наш друг Земан

Наш друг Земан

ТЕЛЕповтор

В январе чехи выбрали президентом Земана. Милоша Земана. И он вдруг заговорил по-русски, да ещё и нашёл несколько добрых слов о большом северном соседе. А мне вспоминается другой Земан - чехословацкий майор Пронин, пражский комиссар Мегрэ, Шерлок Холмс с берегов Влтавы, добрый телевизионный домовой социалистического содружества. Этот телесериал снимали с 1974-го по 1979-й. Первую серию приурочили к тридцатилетию освобождения Праги войсками Красной армии, а всю эпопею - к юбилею доблестного Корпуса национальной безопасности ЧССР. Как полагается, почти за каждым преступлением маячил шпионский подтекст: холодная война, противостояние систем, разгар тайной борьбы в Восточной Европе. И - история республики с 1945-го по 1973-й.

Сорокалетний актёр Владимир Брабец, кажется, всегда готов к любому возрастному перевоплощению. Молодой рабочий, солдат, наконец, рыцарь правопорядка, седовласый начальник пражского уголовного розыска - все маски сидят на нём как влитые. Как-никак один из последних истинных джентльменов Европы! Этот элегантный, простодушный коммунист тридцать лет нёс богатырскую службишку. Не забыт он и в современной Чехии - многие хотели бы помножить на ноль эту "коммунистическую пропаганду", но[?]

У нас в семидесятые годы такого нарядного, цветного, размашистого сериала не было. Примерно в те же годы (1974-1977) выходила на экраны "Рождённая революцией" - и здесь нетрудно разглядеть сюжетную перекличку. Но стилистические различия важнее фабульных совпадений! Наша история суровее, а чёрно-белая плёнка иссечена морщинами. Атмосфера сериала - строгая, аскетическая. Чешские товарищи воспроизвели более уютный мир - цветной, глянцевый. Режиссёр Иржи Секвенц решил на всю ивановскую (или Вацлавскую?) продемонстрировать высокий уровень жизни, достигнутый под руководством КПЧ.

В советском искусстве таких перехлёстов опасались. Приукрашивались характеры, создавались модели идеальных взаимоотношений между небывало благородными, безгрешными людьми. Преувеличивались способности советского человека к платоническим отношениям. Такой лакировки хватало. А вот показывать жизнь разительно зажиточнее, чем она была, опасались. Опасались народного неприятия. Только в послевоенный период Пырьев смело, с вызовом идеализировал сельскую жизнь, создавал сказку для израненного поколения, которую многие приняли с благодарностью, - но это исключение из правил. Даже в приключенческом кино у нас старались избегать явного глянца.