Павел Анненков - Записки о французской революции 1848 года Страница 20

Si l\'anarchie travaille au loin, si les influences sociales pervertissent le jugement en trahissant le voeu des masses dispersées et trompées par l\'éloignement, le peuple de Paris se croit et se déclare solidaire des intérêts de toute la nation!» [153]

Поднялся сильный шум, фонды упали [журналы], консервативные журналы пребывали в ужасе, и между тем тот же самый Ледрю-Роллен был орудием уничтожения огромных социальных процессий, инструментом, снявшим последнее волнение революционного движения на улице, и, таким образом, против воли совпал с Марастом и противоположной партией – это часто бывает в революционное время.

Заговор 16 апреля и восстание всей национальной гвардии, молодого войска (garde mobile) на защиту Правительства в этот день – до сих пор остается загадкой и только объяснится позднее. Я не имею намерения объяснять его, а только рассказать все происходящее. По какому-то условию, вероятно, данному сверху {127} , сбор национальной гвардии происходил при криках: «à bas les communistes» [154] , хотя известно, что бедное тело икарийских коммунистов Кабета никак не могло произвести такого огромного движения, но крик был хорош, потому что пугал заговорщиков, никого не компрометировал и по общности своей давал выход к примиренчеству партий. Итак, 16 апреля, воскресенье, около 30 т. работников собрались рано утром в Champs Elysée для выбора из среды своей 17 человек в штаб национальной гвардии и для прохода оттуда в Ратушу с представлением своего неудовольствия на [медленность и слабость] существующее направление [репрессивности] порядка и социальной недеятельности. Вся буржуазная часть города была взволнована этим событием. Давно уже носились слухи о новом изменении Правительства, о новой радикальной революции, замысленной парижским Катилиною Бланки {128} , который очень мало был поражен убийственным документом «Revue rétrospective» [где он являлся доносчиком], ему принадлежащим и где он, как сказано выше, являлся доносчиком своих собратьев перед старым Правительством и как-то кокетствует своим умением составлять тайные собрания, распределять людей и выдавать их при нужде. Клуб, им составленный и в который он после этой публикации не являлся более 16 дней, послал к нему депутацию, требуя его присутствия во имя нужд отечества. Само собой разумеется, что к ужасному, желчному честолюбию присоединилось теперь у Бланки жажда власти. Он еще более, еще яростнее восстал против реакции в Правительстве, его измены началам февральской революции и замыслам [победить уничтожить] подавить мерами порядка, благочиния, за которыми, может быть, говорил он, скрывается роялизм и отдача народа снова в руки одной касты, богатству и, наконец, королю. Как средство возбуждения работников чрезвычайно ловко было разработано им и журналами его партии несогласие, существующее в недрах самого Правительства… Так говорил он, что большинство Правительства, представлявшее измену (Ламартин, Мараст, Мари, Араго, Гарнье-Пажес) [посягает на меньшинство] держит в унижении и тиранической зависимости его (Ледрю, Блана, Альберта), единственных друзей народа. Чувство чести и признательности к своим покровителям было поднято у работников весьма искусно. Разумеется, большая часть их и не подозревала, что скрывается за всем этим. Адрес, составленный для них начальниками и который они должны были поднести Правительству, был очень неопределен: в случае удачи попытки, он мог быть представлен как доказательство, что работники сами свергли правление, а в случае неудачи – как документ, что они не имели никаких преступных замыслов. Вот он: «Les travailleurs du département de la Seine au gouvernement provisoire. Citoyens! La réaction lève la tête; la calomnie (намек на „Revue rétrospective"), cette arme favorite des hommes sans principes et sans honneur, déverse de tous côtés son venin contagieux sur les véritables amis du peuples. C\'est à nous, hommes de la Révolution, hommes d\'action et de dévouement, de déclarer au gouvernement provisoire que le peuple veut la Révolution démocratique; que le peuple veut l\'abolition de l\'exploitation de l\'homme par l\'homme; que le peuple veut l\'organisation du travail par l\'association» [155] .

[Адрес был составлен] Видимо было для всех, что партия Бланки всего более рассчитывает на шум, который мог произойти у Ратуши, на смятение и сюрприз, когда из манифестации неожиданно выйдет для самих работников новые правительственные люди и новая форма общества. Одни только депутаты Люксембургской комиссии [может быть, устроившие], имевшие, естественно, большее влияние на свои цехи и устроившие собрание, знали, что за всем этим стоит новый комитет общественного спасения и что члены его уже названы: Бланки, Кабет, Пьер Леру. Поддерживая обман до последней минуты, они объявили своим товарищам-работникам, что сам Луи Блан явится [к ним] на Champs Elysées вести их против Ратуши, чего, разумеется, не могло быть. Наконец, распустили даже слухи, что будто жизнь последнего в опасности и проч. Как бы то ни было, но Ледрю-Роллен притянул к Парижу национальную гвардию из окрестностей, и в то время, как масса работников рядами двинулась к Ратуше, приказал бить сбор национальной гвардии в Париже. Я видел, как они в порядке тянулись по набережной, разделенные на цехи, со знаменами и надписями: «Organisation du travail par l\'association, à bas l\'exploitation de l\'homme par l\'homme!» [156] . На некоторых знаменах странным образом наклеены были плохие и гадкие карикатуры на Лудвига Филиппа. В рядах, где люди шли, взявшись за руки, по обыкновению, раздавались революционные песни, изредка прерываемые криками: «à bas les carlistes!» «les barricades contres les carlistes, s\'il le faut» [157] и проч.

[В то же время] Они совсем не подозревали, что в то же самое время в Париже царствует почти такое же смятение голов, как у них; там национальная гвардия кричала: «Коммунисты идут жечь и грабить город!», чего никогда не бывало. Носились слухи, что в разных частях Парижа уже дерутся, что существовало только в паническом воображении буржуазии {129} . Ясно только, что когда работники подошли к Place de Grève, – площадь Ратуши была буквально затоплена национальной гвардией с ружьями, garde moblile стояли вокруг нее, готовые к отпору, у каждой из двери готовы были две пушки – и во всем городе, на всех улицах стоял вооруженный народ. Работники остановились в удивлении, отправили депутацию в Ратушу, которая едва была в состоянии пробиться к Правительству, и разошлись. Таким образом, в первый раз после революции социальная прогулка встретила отпор, и человек, уничтоживший ее с улицы, был Ледрю-Роллен. Весь день казался отмщением национальной гвардии за [разгром] разгон ее работниками тому ровно день в день месяц назад 17 марта.

Энтузиазм [национальной гвардии] Парижа был невыразим. [Он походил] Город осветился вечером сам собой. Колонны, пришедшие из окрестностей, проходили мимо Правительства у Ратуши, церемония ушла глубоко в ночь. Патрули парижской гвардии арестовывали в группах на улицах людей экзальтированных под предлогом коммунизма. Члены Правительства говорили [речи] ласковые речи отрядам национальной гвардии. Депутацию от работников встретило не Правительство, а один из помощников мэра Едмонд Адам и сказал холодно: «citoyens, le gouvernement provisoire a témoigné en toutes circonstances de son vif intérêt pour les classes ouvrières. Les voeux que vous venez d\'exprimer lui seront transmis» [158] .

A так как другая депутация явилась жаловаться, что вооруженная гвардия не допускает народ к Правительству, то Луи Блан кое-как устроил дело, но уж очень поздно. Часу в 5 утра собралась опять гвардия, ибо в ночь были попытки заговорщиков делать баррикады, и несколько постов, говорят, было обезоружено, да все прекратилось перед решимостью популяции удержать Правительство. В клубе Бланки в этот вечер решено совещаться с оружием в руках, организовать тайные общества по прежним примерам, ибо, говорил оратор: «Мещанство запрещает нам изложение наших требований публично, мы прибегаем [с ней] к настоящему заговору, при всем нашем отвращении к этой мере, по преимуществу монархической». Один бланкист открыл заседание фразой: «Я являюсь к вам как побежденный, со стыдом на челе, с ненавистью в сердце и с криком мщения на устах».

Правительство торжествовало, но в этом торжестве была опасность: мещанство сделалось дерзко и надменно, демократический характер революции мог утеряться. Некоторые консервативные журналы на другой день испустили вопль радости, называя всю манифестацию возвращением города Парижа к самообладанию, находя в ней залог безопасности будущего Национального собрания, а желчный «Assemblée Nationale» [торжествовал] объявил ее торжеством порядка над анархией, видел в ней осуждение Ледрю-Роллена, социальных теорий и чуть-чуть не всей революции 24 февраля. Радикальные журналы «Commune», «Réforme» были в смятении, считая весь день la jeurnée des dupes [159] , который представил погоню за фантомом, за небывалым заговором и [делом реакции] явлением в пустоте. Один «National» бодро объявил, что 16 апреля может стать рядом с собратом своим, днем 17 марта по своему значению, так как в оба спасено было Правительство, а стало быть, и Республика. Социалисты всех скорее поняли его настоящее значение. Они тотчас прозрели в нем упадающую силу народа. С невыразимой яростью обратились они на Мараста, которому приписывали энергические меры сопротивления. На этом поприще всех более отличился «Le représentant du peuple», журнал [который по значению своему заслуживает], чрезвычайно замечательный с некоторого времени. Вот одна статья о Марасте еще не самая ядовитая: «Si Ton avait dit-il y a trois mois – aux conservateurs, aux royalistes, aux philippistes, aux dynastiques qui se pressent dans les couloirs de la «ailes des Pas-perdus du Palais-Bourbons: vous voyez bien, ce petit homme qui grisonne, qui sourit en passant près de vous avec une méprisante et spirituelle ironie: c\'est M. Marrast! c\'est le rédacteur en chef de cet abominable journal, organe de la démocratie la plus avancée, de la République la plus terrible qui a le nom le National; eh bien intéressants conservateurs, honorables royalistes, dévoués philippistes, clairvoyants dynastiques, dans trois mois vous vous consideieez comme comme très heureux de porter ce petit homme grisonnant, – mais spirituel, comme député à l\'Assemblée Nationale, vous le regarderez comme une sauvegarde de vos privilèges sociaux, de vos intérêts réels, lui et sa horde redoutable! Oui vous le jugerez indispensable au gouvernement provisoire de la République! Vous pleurerez comme des enfants à la seule pensée que des républicains non modérés pourraient bien l\'enlever du pouvoir! Vous serez enfin ses infatigables défenseurs!» [160]