Нил Гейман - Вид с дешевых мест (сборник) Страница 21

Я не понимаю, почему Диана так и осталась без наград и медалей, причитавшихся ей по заслугам, и для начала без Медали Карнеги (хотя среди претендентов на эту премию она дважды занимала второе место). Лет десять подряд она публиковала чуть ли не самые значительные из детских книг, выходивших в то время в Британии: «Ловушка для волшебников», «В собачьей шкуре», «Огонь и заклятие», цикл «Крестоманси»… все эти книги были важными вехами в истории детской литературы и просто должны были получить соответствующее признание – но почему-то этого не случилось. Читатели знали правду. Но они по большей части были слишком юны.

Подозреваю, что свою роль в неудачах с премиями сыграли три причины.

Во-первых, создавалось впечатление, что книги ей даются легко. Чересчур легко. Они казались абсолютно естественными, как выступления по-настоящему классных жонглеров или канатоходцев, так что читатель не замечал вложенного труда и исподволь делал вывод, что эти книги появились на свет как бы сами собой, без особых усилий и размышлений, а то и вообще без человеческого участия, словно красивые камушки, сотворенные самой природой.

Во-вторых, Диана была не в тренде – и вы поймете, до какой степени, прочитав некоторые очерки из этой книги. Она рассказывает о том, какие детские книги были популярны среди учителей и издателей в 70–90-е годы XX века: главный герой должен был по возможности находиться в таких обстоятельствах, в которых мог бы оказаться и любой из детей-читателей, а само повествование должно было идти ребенку на пользу. Викторианцы, наверное, назвали бы это «воспитательным романом».

В книгах Дианы не было ничего воспитательного, а если и было, то в таком виде, что ни викторианцы, ни издатели 80-х не смогли бы его распознать. Она показывала знакомые вещи под совершенно незнакомым углом. Да, возможно, драконы и демоны, с которыми сражались ее герои и героини, не имели на первый взгляд ничего общего с демонами, которым противостояли ее читатели в повседневной жизни, – однако ее книги неизменно реалистичны в вопросах о том, что такое быть частью семьи или, наоборот, не суметь вписаться в семью, и как так выходит, что ребенку не удается найти общий язык с равнодушными взрослыми.

И в-третьих, против Дианы сыграло то обстоятельство, что ее книги довольно трудные. Это не значит, что они не доставляют удовольствие. Но они вынуждают читателя потрудиться. Даже мне, взрослому читателю, дойдя до конца книги, приходилось возвращаться и перечитывать большие куски, недоумевая и морща лоб: «Как же она это сделала?» и «Погодите минутку, а мне казалось, что…» – и только тогда концы сходились с концами и я понимал, что к чему. Я даже как-то упрекнул ее за это, но Диана сказала, что дети читают внимательнее, чем взрослые, и обычно у них такой проблемы не возникает. И действительно, когда я стал читать книги Дианы вслух моей дочке Мэдди, оказалось, что она все схватывает без проблем и даже без особых усилий. Никаких «белых пятен» в книгах не было. Просто нужно было обращать внимание на каждое слово и понимать, что если уж слово появилось на бумаге, значит, на то имеются свои причины.

Не думаю, что Диана огорчалась из-за недостатка премий. Она знала, насколько она хороша, и у нее было целое поколение читателей, которые выросли на ее книгах и вспоминали о них с удовольствием. Да, ее читали и ее любили. И со временем, когда ее юные читатели выросли и, в свою очередь, начали писать о ней, рассказывать о ней и сочинять собственные книги под ее влиянием, когда магическая проза для детей перестала казаться чем-то необычным, а ее книги с каждым годом стали продаваться все лучше и лучше, Диана поняла, что все написанное ею сработало, нашло своих читателей и принесло свои плоды – а по большому счету только это и важно.

Я родился рановато и не имел возможности прочесть Дианины книги в детстве. Жалко, что так получилось: она наверняка бы оказалась одной из тех, кто сформировал мое видение мира, мое миропонимание и мировосприятие. Но зато все написанное ею вызывало чувство узнавания: когда мне было уже за двадцать, я прочел все ее книги, какие только смог найти, и почувствовал, что как будто вернулся домой.

Если вы, как и я, любите сказки Дианы Уинн Джонс и хотите больше узнать о ней самой, каким она была человеком и что у нее было в голове, то эта книга ответит на ваши вопросы. Но это еще далеко не все. «Размышления» Дианы, собранные под одной обложкой, расскажут вам, что она думала о литературе и о причинах, по которым люди пишут книги, о месте детской литературы в большом мире и о том, какие обстоятельства сформировали ее личность и ее собственное представление о себе и своей работе. Это беспощадно умная и изумительно удобочитаемая книга – и, как обычно, все ответы на вопросы о мире, которые дает Диана, кажутся очень простыми и легкими.

Это было предисловие к книге «Размышления» – сборнику очерков и публицистической прозы Дианы Уинн Джонс.

Ну вот.

Стоит февраль 1985-го; место действия – китайский ресторан в Лондоне. Первое интервью писателя. Его издатель оказалась немало (хотя и приятно) удивлена, что кто-то хочет поговорить с автором (который только что написал смешную фэнтези под названием «Цвет волшебства»), но все равно дала добро на обед с молодым журналистом. Писатель, сам бывший журналист, тогда уже носил что-то такое на голове, но в тот период это была эдакая маленькая черная жесткая кепочка, а не Правильная Писательская Шляпа. До нее было еще далеко. Зато на журналисте шляпа была – такая неопределенно-серая штуковина, из тех, что носил в кино Хамфри Богарт. Правда, когда ее надевал журналист, он выглядел совсем не как Хамфри Богарт: скорее, как кто-то, напяливший стянутую у взрослого шляпу. Журналист уже начинал мало-помалу сознавать, что, как ты ни старайся, а человеком-в-шляпе так просто не станешь. Дело даже не в том, что под ней все чешется, а вдобавок она имеет скверную привычку улетать по своим делам в самый неподходящий момент. Журналист все время забывал ее в ресторанах и уже сам приобрел привычку стучаться к ним в одиннадцать утра с вопросом, не тут ли задержалась его шляпа. В один прекрасный день (уже довольно скоро) журналисту надоест морочиться со шляпой, и он решит купить вместо нее черный кожаный пиджак.

В общем, эти двое обедают, и интервью выходит в журнале «Спейс Вояджер» вместе с фотографией писателя, роющегося на полках в «Запретной планете». Впрочем, не это главное. Главное – то, что они, как выяснилось, умеют рассмешить друг друга и каждому нравится образ мыслей другого.

Этот писатель был Терри Пратчетт, а журналист – я. Уже прошло добрых два десятилетия с тех пор, как я забывал головные уборы в ресторанах, и полтора – как Терри познакомился со своим внутренним автором-бестселлеров-в-Правильной-Писательской-Шляпе.

Мы не то чтобы часто сейчас видимся – наверное, все дело в том, что живем мы на разных континентах, а когда вдруг оказываемся на одном, то почти все время уходит на подписывание книг для других людей. Последний раз мы вместе ужинали в суши-баре в Миннеаполисе, как следует наподписывавшись книг. Это был такой специальный вечер системы «съешь-сколько-сможешь»; они сажают твои суши в лодочки и отправляют их плыть к тебе. Через какое-то время, заподозрив, что мы самым бесчестным образом пользуемся девизом вечера, суши-шеф забил на лодочки, произвел на свет нечто, больше всего напоминавшее Падающую Башню из Желтохвостика, подал ее нам и безапелляционно сообщил, что он идет домой.

С тех пор ничего особенно не изменилось, за исключением разве что всего.

Вот что я понял еще тогда, в 1985-м:

Терри уйму всего знает. У него как раз такая голова, какой люди обзаводятся, когда активно интересуются всяким, везде ходят и задают вопросы, и слушают, и читают. Он достаточно знает жанр, чтобы освоить территорию, и знает достаточно за пределами жанра, чтобы стать интересным.

Он зверски умен и эрудирован.

Терри умеет развлекаться. На самом деле он относится к той редкой категории писателей, которые действительно любят писать – не написать что-нибудь и не Быть Писателем, а вот прямо сидеть и выдумывать всякие вещи, с чистого листа. Когда мы познакомились, он все еще работал в пресс-службе Центрального энергоуправления Великобритании. Он выдавал по четыреста слов за вечер – каждый вечер. Только так он мог сохранить настоящую работу и параллельно писать книги. Как-то вечером, где-то год спустя, он закончил один роман, но ему еще оставалось сто слов до дневной квоты, так что он загрузил в пишущую машинку новый лист и написал эти сто слов – уже для следующей книги.

(В тот день, когда Терри уволился, чтобы сделаться писателем на полную ставку, он позвонил мне.

– Я всего полчаса назад уволился, – радостно сообщил он, – а уже ненавижу всех этих гадов.)