Наоми Кляйн - Доктрина шока. Становление капитализма катастроф Страница 21

Эта команда экономистов, прошедшая подготовку в относительно более свободном от идеологии заведении, не относилась к государству столь же радикально, как «чикагские мальчики». Выпускники Беркли верили, что правительство должно участвовать в управлении экономикой Индонезии и гарантировать доступность товаров первой необходимости, таких как рис.Но одновременно «берклийская мафия» весьма положительно относилась к иностранным инвесторам, желающим использовать неисчислимые запасы местных полезных ископаемых и нефти, названные Ричардом Никсоном «величайшей ценностью Юго Восточной Азии»[188]. Были изданы законы, позволяющие иностранным компаниям владеть всеми этими ресурсами, вводились временные освобождения от уплаты налогов, так что через два года природные богатства Индонезии: медь, никель, древесина твердых сортов, каучук, нефть — перешли в руки самых больших в мире горнодобывающих и энергетических компаний.

Для заговорщиков, замышлявших свержение Альенде в те самые годы, когда Сухарто осуществлял свою программу, опыт Бразилии и Индонезии представлял значительную ценность. В Бразилии сила шока почти не использовалась, и прошли годы, прежде чем властям пришлось продемонстрировать свою жестокость. Эта ошибка легко могла привести правительство к краху, поскольку давала возможность противникам заново мобилизовать силы и даже организовать вооруженные отряды партизан. И хотя в итоге хунте удалось очистить улицы, подъем оппозиции тормозил осуществление экономической программы военных.

Сухарто показал, что если применить упреждающие массовые репрессии, страну охватит шок, так что сопротивление можно нейтрализовать в зародыше. Террор в Индонезии был таким беспощадным и в такой степени превосходил любые ожидания, что люди, которые еще неделю назад пытались вместе отстаивать независимость своей страны, теперь были настолько напуганы, что легко передали всю власть Сухарто и его приверженцам. Ральф Макгихи, руководивший оперативной деятельностью ЦРУ в годы переворота, говорил, что Индонезия — это «образцовая операция… Можно проследить, как все главные кровавые события направлялись из Вашингтона, чтобы привести Сухарто к власти. Их успех означает, что подобное можно повторять снова и снова»[189].

Другой важнейший урок Индонезии относится к сотрудничеству между Сухарто и «берклийской мафией», начавшемуся еще до переворота. Поскольку экономисты были готовы занять ключевые «технократические» посты в новом правительстве и уже обратили Сухарто в свою веру, переворот не только устранил угрозу национальной независимости, но и превратил Индонезию в одну из немногих максимально гостеприимных для иностранных монополий стран мира.

Когда начал складываться удобный момент для свержения Альенде, на стенах Сантьяго появились грозные предупреждения, нарисованные красной краской: «Джакарта приближается».

Вскоре после избрания Альенде его оппоненты в Чили начали в точности воспроизводить индонезийский сценарий. Католический университет, приют «чикагских мальчиков», стал основой формирования того, что в ЦРУ называли «атмосферой переворота»[190]. Многие студенты вступили в фашистскую организацию Patria у Libertad[191] и маршировали по улицам, открыто подражая гитлеровской молодежи.

В сентябре 1971 года, когда исполнился год правления Альенде, ведущие бизнесмены Чили созвали экстренное совещание в прибрежном городе Винья дель Мар, чтобы разработать всестороннюю стратегию смены режима. По словам Орландо Саенса, президента Национальной ассоциации производителей (щедро финансируемой ЦРУ и многочисленными иностранными монополиями, которые разрабатывали собственный заговор в Вашингтоне), собравшиеся решили, что «правительство Альенде несовместимо со свободой в Чили и существованием частных предприятий, поэтому единственный способ избежать катастрофы — это свержение правительства». Бизнесмены сформировали свою «боевую организацию», одна часть которой должна была наладить контакты с армией, а другая, по словам Саенса, заняться «подготовкой конкретных программ, альтернативных государственным, которые будут систематически направляться вооруженным силам»[192].

Саенс привлек нескольких ведущих «чикагских мальчиков» к разработке этих альтернативных программ и предоставил им новый офис неподалеку от дворца президента в Сантьяго [193]. Группу возглавляли молодой выпускник Чикагского университета Серхио де Кастро и его коллега по Католическому университету Серхио Ундуррага; еженедельно они устраивали секретные встречи, на которых подробно обсуждался вопрос о радикальном изменении развития страны в соответствии с доктринами неолиберализма [194]. Как показало расследование Сената США, «свыше 75 процентов» финансирования «исследовательская организация оппозиции» получала непосредственно от ЦРУ [195].

К тому времени планирование переворота шло по двум отдельным направлениям: военные составляли заговор с целью устранения Альенде и его сторонников, а экономисты тайно разрабатывали программу устранения их идей. Подготавливая энергию для нанесения удара, эти два лагеря вели между собой диалог при посредстве Роберто Келли, бизнесмена, связанного с финансируемой ЦРУ газетой El Mercurio. Через Келли «чикагские мальчики» послали пятистраничное резюме своей экономической программы адмиралу флота. Адмирал дал свое одобрение, и с этого момента «чикагские мальчики» старательно готовили свою программу к началу переворота.

Созданная ими «библия» объемом в 500 страниц — детальная экономическая программа, которой хунта должна будет руководствоваться с первых дней, — известна в Чили под названием «Кирпич». Согласно последующим данным комитета Сената США, «сотрудничавшие с ЦРУ экономисты готовили всестороннюю экономическую программу, которая послужила основой для принятия хунтой наиболее важных экономических решений»[196]. Восемь из десяти основных авторов «Кирпича» изучали экономику в Чикагском университете [197].

Хотя свержение Альенде обычно описывается как военный переворот, Орландо Летельер, посол Альенде в Вашингтоне, считал, что в нем на равных участвовали как армия, так и экономисты. «"Чикагские мальчики», как их называют в Чили, — писал Летельер, — убедили генералов, что они добавят к жестокости военных интеллектуальные качества, которых первым не хватает»[198].

Переворот в Чили сопровождался тремя формами шока, рецептура которых потом повторялась в соседних странах и даже в Ираке три десятилетия спустя. За непосредственным шоком от переворота последовали два других. Первой была капиталистическая «шоковая терапия» Милтона Фридмана, техника, которую на тот момент уже изучили сотни латиноамериканских экономистов, прошедших подготовку в Чикагском университете или его филиалах. Другой формой шока было применение электрошока, лекарств и сенсорной депривации Эвена Кэмерона, ставших основой методики пыток в руководстве Kubark и с помощью многочисленных учебных программ ЦРУ распространенных среди полицейских и военных Южной Америки.

Эти три формы шока обрушились на тела латиноамериканцев и политический организм региона как неукротимый ураган взаимозависимых процессов разрушения и восстановления, опустошения и созидания. Шок переворота подготовил почву для экономической шоковой терапии; шок пыток грозил любому человеку, который мог бы препятствовать экономическим потрясениям. И в этой лаборатории возникло первое государство, созданное чикагской школой, это была их первая победа в глобальной контрреволюции.

Часть вторая. Первое испытание: Муки рождения

Теории Милтона Фридмана принесли ему Нобелевскую премию, Чили они принесли генерала Пиночета.

Не думаю, чтобы меня когда–либо считали «злым».

Глава 3. Государства в состоянии шока: Кровавое рождение контрреволюции

Обиды нужно наносить разом: чем меньше их распробуют, тем меньше от них вреда.

Если мы примем такой шоковый подход, я полагаю, о нем надо заявить публично со всеми подробностями, чтобы он начал свое воздействие как можно быстрее. Чем лучше о нем осведомлена публика, тем сильнее ее реакции будут облегчать процесс урегулирования.

Генерал Аугусто Пиночет и его приверженцы постоянно называли события 11 сентября 1973 года не переворотом, но «войной». Действительно, Сантьяго выглядел как зона военных действий: бульвары заняли стреляющие танки, государственные здания атаковали с воздуха реактивные истребители. Но в этой войне было нечто странное: она была односторонней.