Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6533 ( № 47 2015) Страница 21

Несостоявшийся актёр Артанян отправляется на кладбище, где его дальний родственник дядюшка Мудло (как всегда монотонно-инфернальная Роза Хайруллина) могильщиком работает, не дрогнувшей рукой уравнивая мёртвых с живыми. А тут и мушкетёры подваливают – Игорь Миркурбанов, Андрей Бурковский и Игорь Верник (неотличимые друг от друга, в элегантных строгих костюмах, светлых сорочках, при галстуках, как у настоящих мушкетёров и принято). С Артаняном они драться не будут. У них есть дело поважнее – предать земле всё, что осталось от их лучшего друга Вадика (в смысле Роже Вадима – да-да, того самого незаурядного эпатанта), погибшего во имя защиты свободы от условностей. Осталось от него немногое, зато самое существенное – ну, которое из трёх букв: первая «ф», остальные – именно те, что вы подумали. Вот с этим предметом на букву «ф», упакованном сначала в целлофановый пакетик, а затем в изящную деревянную коробочку, и будут носиться мушкетёры то ли по кладбищу, то ли по казарме практически весь первый акт, повторяя на разные лады одну-единственную мысль: все там будем.

Смерть и станет главным действующим лицом этой саги. Ведь во все времена, в любой точке мироздания и при любых обстоятельствах смерть одерживает победу над жизнью, не говоря уж о любви. Во всяком случае, г-н Богомолов абсолютно в этом уверен: смерть-то ведь, в отличие от любви, постоянна. И чтобы убедить почтеннейшую публику в том, что это совсем не страшно-ужасно, а, наоборот, хорошо и правильно, замаскировал свою дьяволиаду под трэш.

Его мушкетёры – полные отморозки, пускающиеся в благостные рассуждения о том, как и почему они покинули и забыли своих матерей. И если истории Портоса и Арамиса просто мерзки, то от «исповеди» матереубийцы Атоса разит серой аж до галёрки – её г-н сочинитель, вероятней всего, позаимствовал из засекреченного уголовного дела какого-нибудь маньяка или истории болезни одного из обитателей Канатчиковой дачи. Миледи (Марина Зудина, меняющая роскошные туалеты, не удосужившись хоть чуть-чуть менять интонации) богомерзский Атос, естественно, убивать не станет. Напротив, проведёт с ней дивную ночь страсти, обнаружив под утро, что отражение обожаемой женщины в зеркале – это его старый друг Вадик, которому из-за отсутствия соответствующего органа (оторванного в бою снарядом!) пришлось стать женщиной.

Артанян – слюнтяй и трус, периодически получающий по морде от каждого из мушкетёров в отдельности и от всех одновременно, хоть и женится на Констанции (Александра Ребено’к), но насладиться плодами этой победы не успеет: сразу после брачной церемонии его место займёт Арамис, а чуток попозже и Портос с Атосом. Констанция же, наряженная а-ля Надя Шевелёва (даже на лисью шапочку не поскупились!) и поющая дурным голосом «У природы нет плохой погоды», не учительница и не галантерейщица, а актриса… снимающаяся в порно. Почему в порно? Жеманясь, как субретка из водевиля позапрошлого века, изрядно потрёпанная, но непобеждённая «барышня» с готовностью объясняет: актриса не может не сниматься, а поскольку все вокруг снимают только порно, то она в нём и снимается – а что такого, работа как работа.

Скакать в Англию за подвесками мушкетёрам никакой надобности нет. Королева Ирина Петровна (Ирина Мирошниченко, чьё мастерство в этом балагане не более чем объект безжалостной, хоть и хорошо закамуфлированной насмешки) любит отнюдь не Бекингема. Благородная дама преклонных лет пылает страстью к R&B-идолу Джастину Биберу (Павел Табаков, увы, так же не тянет на лорда, как и на поп-звезду, особенно в соседстве с Мирошниченко). В залог этой любви она вынет свои зелёные, как изумруды, глаза и подарит их любимому в качестве подвесок. А затем пойдёт слепая через всю Европу к берегу Ла-Манша и утопится. Но прежде выслушает нравоучение от кардинала (Виктор Вержбицкий), упрекающего её в том, что она, подобно Марине Цветаевой, любит молоденьких мальчиков. Вот так-то, дамы и господа! Попробуйте объяснить г-ну Богомолову, что вы любите Цветаеву «не за это»…

Разбирать актёрскую игру в этом опусе совершенно бессмысленно – Богомолову нужны марионетки, ровными голосами произносящие вложенный в них текст. Индивидуальность он виртуозно отключает даже у актёров талантливых, перетаскивает из спектакля в спектакль маски-схемы, носителями которых они являются. Вержбицкого-кардинала от Вержбицкого-Пушкина в ленкомовском «Борисе Годунове» отличает только наличие макси-юбки вместо брюк. Схема же «обывательского зла» работает так же. Как схема «инфернального зла» в Миркурбнове – Самозванце-Атосе. Играющая «до полной гибели всерьёз» Мирошниченко на этом балу вампиров неуместна, как роза во льду. Вроде бы можно ставить точку...

Но Богомолов не был бы Богомоловым, если бы ограничился только экспериментами над Дюма. Сверхзадача куда циничней, вот только порох в эскападах про президента и родину поотсырел – чаще шипит, чем взрывается. В который раз г-н режиссёр демонстрирует нам, как хочется ему жить так, словно нет великой страны с героической историей и нет людей, почитающих честью для себя быть её гражданами, наследниками и продолжателями этой истории. Как хочется ему перековать этих странных людей, которые, несмотря ни на что, и из страны этой никуда не уезжают, и правительство не свергают, а просто работают, любят, детей рожают, и каждый год 31 декабря крошат оливье, поднимают бокалы под речь президента и смотрят бесконечную «Иронию судьбы»... Не перековываются… Вот и приходится г-ну Богомолову конструировать на сцене МХТ свою «параллельную Россию». Продолжение следует?

«Вычислить место поэта»

«Вычислить место поэта»

Искусство / Искусство / Константин Симонов - 100

Доронина Татьяна

Теги: Константин Симонов

Читаю воспоминания современников о Константине Симонове. Организованность, верность слову, большая работоспособность и юмор по отношению к самому себе. Его талантливость помножена на мою детскую влюблённость в его стихи.

Его современниками среди поэтов были Твардовский и Пастернак. Среди драматургов – Арбузов и Леонов. А когда Симонов писал «Живые и мёртвые», уже были Белов и Распутин.

Я благодарна Симонову за Булгакова, за то, что показаны «всем, всем, всем» разорванная рукопись и последнее «стояние», то есть «противостояние» Булгакова на верхней башне баженовского дворца.

«Живым» я увидела Константина Михайловича с верхнего яруса Театра Революции. Был юбилей. Театр праздновал. Партер наполнялся, как чаша, он казался именно чашей сверху. Атмосфера, в которой приподнятость царила над официозом. Люди пришли радостные и уверенные в том, что они не проскучают, не «скоротают вечерок», а увидят что-то доселе неизвестное!

Может быть, моё собственное ощущение и моя радость были тогда лишь для меня «всеобщими». Но мне казалось, что именно «все» полны ожиданием и радостью.

Прозвенел третий звонок, и по центральной дорожке между креслами прошла к первому ряду красивая пара – высокий мужчина и стройная женщина. Кто-то рядом сказал: «Симонов и Серова». Она была в чёрном бархатном платье, волосы заколоты у шеи, как закалывают их у себя дома, перед тем как пойти в ванную. На нём был костюм цвета хаки, который напоминал военную офицерскую форму. Тёмные волосы подстрижены по моде 52-го года – зачёсаны ото лба назад. Он и она не оборачивались, не оглядывались и, как мне тогда показалось, совсем не жаждали всеобщего внимания. Они были истинно знамениты, тяжесть сотен пар глаз они приняли привычно на свои спины.

Я смотрела на два затылка – чёрный и соломенный, на спины – светлую и тёмную, на лица в театре, устремлённые к этим затылкам и спинам, и повторяла про себя: «Ты говорила мне «люблю», но это по ночам, сквозь зубы. А утром горькое «терплю», едва удерживая губы». Из всего цикла «С тобой и без тебя» эти стихи я любила более всех, в них были правда горечи неразделённой любви и надежда.

Шурша (ох, как я люблю этот звук!), открылся тяжёлый занавес, зал наполнила овация – единая, мощная, звук казался материальным, в нём была энергия трёх тысяч рук и тысячи пятисот сердец. Труппа восседала на сцене. Женщины были в белых платьях, и только две из них – в ярко-зелёных. (Потом по внутритеатральным рассказам я узнала, что Охлопков «контролировал» своих актрис по части туалетов. Как он «пропустил» эти два зелёных – остаётся загадкой. Но эти два ядовитых пятна отстаивали на сцене самостоятельность выбора и своё безвкусие.) Мужчины – все в чёрных костюмах и белых рубашках. В центре стоял губастый гигант, его глаза лучились, костюм сидел на нём идеально, и идеальной была улыбка – безмерное обаяние ему было отпущено Господом Богом. Его хватило бы не только на этот праздничный зал, а на все «непраздничные» залы, собранные вместе. Николай Охлопков – талант и лукавство!