Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6446 ( № 3 2014) Страница 21

– Должны ли быть какие-то ограничения для журналиста при выборе той или иной темы? Существуют ли для вас границы компетенции, этические барьеры?

– Ограничения есть. Во-первых, могу ли я сказать по теме что-то новое? Во-вторых и это главное, зачем я это говорю? Точный ответ – а зачем вообще ты берёшься за съёмки – определяющий. Если он есть – всё, полдела сделано. Фильм как минимум посмотрят. Что касается границ компетенции, ну а как же без них? Компетенция журналиста, по сравнению даже с самым юным и начинающим специалистом в любой узкоспециализированной области, крайне низка. Для того чтобы избежать фактических ошибок, есть эксперты, консультанты. Журналист же должен сделать главное – сформулировать проблему. Важную и интересную не только для него. А этические барьеры в журналистике ничем не отличаются от этических барьеров в любой другой профессии. Только на экране гораздо заметнее, что ты собой представляешь.

– Вот, к примеру, у вас был фильм «Вышка» о приговорённых к пожизненному заключению, из которого можно сделать вывод, что всё-таки в России следовало бы отменить мораторий на смертную казнь… Не слишком ли самонадеянно – подводить зрителя к такому решению?

– А, по-моему, только так и нужно. Если фильм не подводит зрителя к решению (при этом важно заметить: подводить – не диктовать), то зачем тогда вообще делать кино? Все эти «с одной стороны, нельзя не признаться, а с другой, нельзя не сознаться» – хороши для научной работы. Но не для публицистики. В фильме ДОЛЖНА быть точка зрения. Да, с ней можно не согласиться. Да, её можно оспаривать. Но она должна быть аргументированна. И должна быть.

– Вы можете привести пример, когда вы что-то хотели изменить и сделать это получилось? Речь о действенности журналистской работы…

– Ну, тут уж не мне судить. Но если после моего фильма кто-то захочет перечитать исторические документы, книги – хотя бы для того, чтобы написать гневный пост в интернете, – уже хорошо. Точно знаю, что после документальной серии «ЗараZA» и «Слабый должен умереть» начались масштабные проверки в области биобезопасности страны, состояния дел на нашем лекарственном рынке. Ну, или взять тот же тезис, что нет никаких трёх братских народов – россиян, украинцев и белорусов, а есть один народ. Раньше об этом даже говорить публично не решались. А сейчас о едином народе говорит президент страны. Изменения «общественного климата» – налицо. И если в этих изменениях есть хоть капля моего труда, значит, я, как говорил Глеб Жеглов, уже не зря получаю свою рабочую карточку.

Вопросы задавал Вадим ПОПОВ

Теги: Вера Кузьмина

Гармония превыше всего

Фото: ИТАР-ТАСС

Ну, вот представьте телеобзор какого-нибудь футбола, скажем, "Франция - Россия", из которого болельщик не узнает, что наши феерично выиграли «2:3», да и самих голов не увидит. С Фарбером похожая ситуация, зрителю не показали самые яркие детали. Ни то, как условно-досрочно освобождённый втаптывает в асфальт высыпанные к его ногам офицерские звёздочки. Ни то, как уезжает от тюремных врат на «порше-кайене» с номером «666». Репортёры ограничились демонстрацией картинных объятий с сыном.

Впрочем, и вся трагикомическая история злоключений Ильи Исааковича освещалась на ТВ до такой степени бездарно, что аудитория, черпающая информацию из телевизора, толком разобраться в ней не могла. За кадром остался удивительный сюжет, достойный увековечивания, но родился ли тот романист, сценарист, либреттист, способный дать ему ход?

В жанре «пустьговорят» разговор о Фарбере, само собой, вышел бессмысленным. Малахов проявил себя сразу, споткнувшись о название деревни, где преподавал и ремонтировал клуб Фарбер. «М[?]шенка[?] или Мошóнка, я не знаю…» – хмыкнув, скаламбурил он. В студии сидели жители Мошенки, в основном женщины. Позже их тут назовут самками, ведущий выдвинет свою версию конфликта: Фарбер, мол, красивый мужчина и селянки позавидовали, что он предпочёл главу поселения, а не их.

Передача давняя, Фарберу только что впаяли семь лет. Исходник записи нещадно порезан, однако отдельные яркие штрихи к образу главного героя сохранились. Конечно, нужно сделать поправку на особенность программы, которая раздувает любой конфликт и этим, собственно, славится. Прозвучавшие в эфире претензии деревенских к Фарберу не раз опровергались впоследствии другими жителями Мошенки, у которых то и дело брали интервью заезжие журналисты. Одни называют его гением, другие идиотом.

Фарбер якобы полагал: если бы пришли фашисты, сейчас все бы ездили на «мерседесах» и жили как европейцы… Другая версия: он по утрам устраивал ученикам пятикилометровый кросс к памятнику воинам, павшим в Великой Отечественной, чтобы возложить свежие цветы… Но при этом будто бы высказывался, что скульптура неправильная, что хоронить надо по фэншуй, да и жить тоже следует по фэншуй.

Либеральная пресса на пару с Российским еврейским конгрессом довольно скоро сделали из Фарбера жертву антисемитизма. «Дело Фарбера» стали сравнивать с «делом Бейлиса», что не могло не вызвать бурной полемики. И Фарбер предстал своей теневой стороной – циничным растлителем русской деревни, насаждающим ушу с фэншуй, уродующим патриархальный уклад своими сатанинскими обрядами.

Понятное дело, никакого антисемитизма в этой истории нет в помине, на месте Фарбера вполне мог оказаться какой-нибудь Красильщиков. Претензии были бы те же, если б решил он вместо традиционного веселья на Масленицу устроить венецианский карнавал. Или уволил худрука клуба, мать четверых детей, из-за её недостаточной креативности.

Однако Илья Исаакович полон противоречий. Дети местной начальницы, приютившей московского гостя, восхищены им. А сам Фарбер говорит о приёмышах, как о своих кровных: «Если я даже умру, их моя фотография будет воспитывать».

Но ведь за ложный пафос и пошлую самонадеянность не дают семь лет? За что же его посадили?

Якобы за откаты и взятку… Если прослушать запись переговоров Фарбера с «взяткодателем» (она есть в интернете), становится совершенно очевидно – засадили его не по справедливости. На плёнке обычная склока между подрядчиком и заказчиком. Фарбер велеречив, многословен, в промежутках между претензиями по качеству покраски вещает нечто из серии «я знаю Русь, и Русь меня знает», всё время говорит о собственной безупречной репутации, теряет нить. А собеседник ошарашенно восклицает: «Я вас не понимаю!» Ну, короче, достал его Фарбер своими требованиями – чего-то там в семь слоёв положить, бежевую пластиковую вагонку в чёрный цвет перекрасить. Это для Фарбера – гармония превыше всего, а для подрядчика Горохова – издевательство. В общем, дошло дело до ФСБ…

Самое удивительное в этой истории, что человек, ставший символической фигурой для либералов, оказался жертвой, кажется, всех институциональных, прости господи, реформ, проведённых в России этими самыми либералами.

Вместо того чтоб готовить детей к ЕГЭ, Фарбер стал внедрять оригинальные методы воспитания, как будто он в советской школе, а не в ливановском учреждении по предоставлению образовательных услуг.

КГБ разгромили, а нынешняя ФСБ затеяла позорное дело, которое раньше ни один кагэбэшник не стал бы доводить до суда. Там на весь Осташковский район наверняка сидел какой-нибудь оперуполномоченный капитан, который разрулил бы деревенский конфликт за полчаса, не хватало ещё толкать человека к эмиграции.

Без всякой тендерной процедуры клуб процветающего колхоза (ныне разваленного) ремонтировал бы стройотряд, а не сомнительный подрядчик, эксплуатирующий труд неквалифицированных гастарбайтеров.

Ну и, конечно, венцом «дела Фарбера» стал внедрённый в «новой России» суд присяжных с чудовищным приговором – семь лет тюрьмы!..

Так что, когда Фарбер топчет советские звёзды, это не просто кощунство, но и абсолютная глупость – вовсе не «совок» виноват в его бедах…

После того как Илья Исаакович вышел на свободу, либералы от него отвернулись. Многие разместили в блогах просто-таки оскорбительные комментарии. Слишком он для них пафосным оказался, смешны им его мессианские идеи построить в сельском клубе тёплый туалет с канализацией.

А вот жители Мошенки как были возмущены неправосудным приговором, так и теперь высказываются о Фарбере с симпатией. Поживи он в деревне чуть подольше, глядишь, и перековали бы его, обу­чили нормальным представлениям о гармонии. Чем-то он их раздражал, какие-то выходки казались чудачеством, но и уважали его тоже, всё-таки детям была от него какая-никакая польза… Да что теперь говорить: школу в деревне закрыли. Мошенские ребята ездят учиться на автобусе за пятьдесят километров. Оптимизация образования шагает по стране. Институцио­нальные реформы продолжаются.