Василий Ирзабеков - Святая сила слова. Не предать родной язык Страница 22

«Что Вас так рассмешило?» – спрашивает у меня недоумевающий милиционер. «Сейчас и Вы будете смеяться, – отвечаю я,  – у меня нет никаких документов». «Ну, хотя бы какой-нибудь паспорт…» Видно по всему, что в это праздничное утро озябший на морозе добрый человек не желает огорчать этого рассеянного бородача. Какой там паспорт! И тут я вношу предложение, которое, как мне кажется, должно устроить нас обоих – прошу отпустить меня домой, благо живём в каких-то пятистах метрах от этого поста. «Я бы сбегал, если Вы не возражаете», – предлагаю я вариант, который кажется мне вполне приемлемым. Ну, куда я в самом деле денусь, когда в «заложницах» жена и дочь. По его напряжённому лицу понимаю, что сам-то он вроде не против такого расклада, но чего-то опасается. «Может, хоть доверенность на машину?..» – голос его звучит почти жалобно, так нужна ему сейчас эта соломинка. «Есть, – говорю, – доверенность, даже заверенная нотариусом. Только и она дома…»

Диалог наш, увы, затянулся, а потому сержанту делают какие-то знаки его коллеги из постового «стакана». Делать нечего. Ободрив напуганную жену, что «сейчас всё устроится», направляюсь туда, куда приглашают пройти.

Старший наряда, капитан, даже не повернулся ко мне, когда я вошёл, а продолжал угрюмо смотреть на дорогу. После того как сержант кратко доложил ему ситуацию и моё предложение сбегать домой за документами, он бесстрастным голосом приказал направить машину на штрафную стоянку. Я обомлел. Сразу представил, как сейчас понадобится будить сонную Владу, как побредёт она, ёжась спросонья на морозном ветру, домой. Бр-р-р… Однако хмурый капитан, казалось, не слышал ни одного из моих доводов.

«Да что, сердца у Вас нет?!» – воскликнул я. В ответ молчание. Сердце у этого капитана, похоже, было, но он им отчего-то пользовался нечасто. И даже праздник Рождества Христова не составлял счастливого исключения.

«Ну, что стоите, оформляйте на штрафную», – прикрикнул он, явно недовольный, «моему» сержанту и другому сотруднику из наряда. Взглянув на их лица, я без труда прочёл понимание (что ж, спасибо на этом), а ещё прискорбное отсутствие возможности оказать мне хоть какое-то содействие. Я снова к капитану: «Сегодня же такой праздник! Вы что, не русский человек?» Это была последняя пуля в моём патронташе. И тогда он впервые соизволил обернуться ко мне, чтобы проговорить, да нет – процедить: «Не русский я, татарин! И это для меня не праздник!..»

Тут только сообразил я, насколько худо мое положение, дальше некуда. Как говорится, приплыли. Можно было бесславно «складывать крылья» и… И вот тут-то на меня что-то нашло. Такая досада взяла, не могу вам этого передать. Вспомнилось, как в родном моём большом приморском городе люди любовно поздравляли друг друга с их национальными праздниками, щедро одаривая не только улыбками, но и плодами своего труда – куличами и румяными русскими пирогами на Пасху, медовыми пахлавой и шакербура, ароматной тарелкой с благоухающим шафранным пловом на Новруз-Байрам… А тут – «для меня это не праздник». Как же это так? Ведь ты – будь хоть негром или уругвайцем – живёшь и работаешь в России?! Так сжалось сердце от боли – передать не могу. Что же это такое, господа хорошие?!

И вот тогда… и вот тогда повёл я себя совершенно иным образом. Чего это я, пятидесятилетний мужчина православного вероисповедания, да ещё в Третьем Риме, между прочим, буду клянчить? Да, пропади оно… Понимаю, что это решение моё было, возможно, не самым лучшим с точки зрения здравого смысла. Однако я решил идти до конца, и если «суждено помереть» в эту ясную рождественскую ночь – то только с музыкой. Бабушка моя любила так шутить: «Помирать, так помирать, хрипеть-то зачем?»

«Так вот, – сказал я, обращаясь к «старшому», – я ведь тоже был когда-то мусульманином. И, как бывший мусульманин, хочу Вам сказать, что Вы очень неправильный мусульманин. И к вере своей наверняка относитесь весьма формально!» А теперь представьте – человек с ярко выраженной кавказской внешностью, у которого нет ни единого документа ни на себя, ни на машину, выдаёт такой вот текст суровому капитану ДПС!

Если б вы могли видеть выражение его побледневшего лица в эту минуту. Он аж задохнулся от гнева! «Что???» – только и смог спросить. И этот его короткий вопрос зловеще повис в прокуренной тишине неприютного помещения. А мне уже поздно отступать, и я продолжаю: «То, что Вы слышали. Если б Вы были истинный мусульманин, то первый бы меня и поздравили с этим праздником». «Это почему?» – капитан искренне недоумевает. «Да потому, – пытаюсь не упустить инициативу я, – да потому, что сегодня Ваши собратья по вере отмечают рождение святого пророка Исы от Хазрати Мариам. (И в самом деле, мусульмане очень почитают Христа, но, в отличие от нас, христиан, Он для них только пророк, а Божию Матерь они называют Хазрати Мариам – Святая Мария.) Между прочим, у меня есть приятель – он художник, крещёный татарин. Они называют себя кряшены, и людей этих не один десяток тысяч человек. Я, когда ещё исповедовал вашу религию, всегда чтил этот день. Поймите, очень важно быть настоящим – к какой бы вере ты ни принадлежал. Знаете, в Священном Писании сказано, что "в каждом народе Богу угоден боящийся Его…"».

Судя по всему, в планы сбитого с толку, да ещё на глазах подчинённых, капитана не входило выслушивание этого нечаянного миссионера. А потому он принял прежнюю позу, демонстративно отвернувшись к окну.

Видели бы вы взгляды двух других сотрудников ДПС, простых русских ребят. Видать, этот не в меру ретивый ревнитель собственных устоев порядком «достал» и их, вот они и радовались тишком, что нашёлся кто-то, кто не побоялся всё это ему высказать. Правда, их немало озадачило то обстоятельство, что этим «обличителем» стал нерусский человек.

Пауза становилась тяжкой. Наконец, сержант, остановивший меня на дороге, спросил его: «Товарищ капитанчто с ним-mo делать?» В ответ капитан только махнул обречённо рукой: «Да пусть едет!..»

Вот такая история. Кто ещё считает, что не случаются чудеса в Рождественскую ночь?

Как же обрадовалась моя добрая жена, которая всё это время, наверняка показавшееся ей целой вечностью, по её же собственным словам, молилась блаженной Матронушке, как никогда. Молился ей всё это время и я, уповая на всегдашнюю помощь и предста-тельство любимой святой. Молитесь и вы, дорогие мои, и Бог вас никогда не оставит, каким бы безысходным ни казалось ваше положение!

Газета «Петровка, 38»

Никола Вешний

Всякий раз, когда девочка пробегала по двору, скучающие на лавочках старушки провожали её горестными вздохами и, грустно перешёптываясь, сочувственно кивали головами. Оно и понятно: мама у бедняжки вот уж полгода как в больнице, отец целыми днями пропадает на воинской своей службе, ребёнок же, получается, предоставлен самому себе.

Офицер, ещё сосем недавно такой весёлый и общительный, стал угрюмым и неразговорчивым, ничего от него, понятно, не добьёшься. Ну, а девочка… А что девочка, ребёнок – он и есть ребёнок. Прибежит из школы, наскоро перекусит кое-как приготовленными с вечера магазинными котлетами, нетерпеливо запивая их спитым чаем, или разогреет кастрюльку с разбухшими ещё с вечера склизкими магазинными же пельменями – и айда во двор, играть со сверстниками. Иной раз спросишь у неё: как мама-то твоя? А она трогательно так пожимает плечиками: не знаю, пока в больнице. И до того становится жаль её, этого её жеста, хоть плачь. Глядишь, иная сердобольная бабушка и вытирает украдкой слёзы, глядя вослед бедняжке. Да, что ни говори, сиротой становишься не тогда, когда лишаешься отца, а оставшись без матери. Сколько бы тебе ни было лет…

Казалось, невдомёк были девочке все эти старушечьи пересуды. Кто его знает, а только по вечерам, ложась в постель, вспоминала она мамины тёплые ласковые руки и начинала жалеть себя, тихо всхлипывала, уткнувшись в подушку, чтобы не услышал отец, да так и засыпала. Наступившее утро нагружало её привычными делами и заботами, надо было спешить в школу, успев наскоро поесть и подшить к школьной форме свежий белый воротничок. Это можно, да и нужно было бы сделать с вечера, да только никто ведь не напоминал. Всякий раз, навещая маму в больнице, она обещала ей быть прилежной. А в последнее посещение, прощаясь, мама прижала дочь к себе, целуя обескровленными губами, спешно утирая катящиеся по бледным щекам слёзы, – и стала вдруг просить у неё, Светланки, прощения, а следом разрыдалась, чего не случалось ни разу за всё время её нездоровья… Но об этом лучше не вспоминать, потому как очень больно.

Как-то раз услышала Светланка от незнакомой женщины, оказавшейся тем вечером в их дворе, слова, которые так и не поняла. Странно, училась она в школе хорошо, да и женщина та говорила по-русски, а вот смысл сказанного остался для девочки тёмен. Но он почему-то запомнился, волновал её. «Жаль, – сказала незнакомка, обращаясь к другой пожилой женщине, – жаль, что нету них в доме иконы, а то девчушка помолилась бы о матери. Не держат они нынче икон в доме; не принято это теперь. Глядишь, Господь по чистым молитвам безгрешного чада и помог бы тяжко болящей…» И назвала имя её матери…