Станислав Лем - Мгновение Страница 22

Очередной темой, затронутой американцами, были поиски ответа на вопрос, каким образом мозг рождает сознание. В настоящее время нет ни малейших намеков на возможность выяснить это. В то же время мы видим, что все больше появляется разработанных программ (software), все точнее подражающих разным признакам сознания.

Вышеприведенные краткие замечания не были бы полными, если бы я не обратился к последней работе, помещенной в полном прогнозов американском ежемесячнике и посвященной возникновению все более близких к разумности роботов. Автором, убеждающим в скорых успехах производства роботов, наделенных разумом, является Ханс Моравец. Следует учесть, что подобные обещания мы слышим еще с 50-х годов – со времен первого поколения кибернетиков. Чем лучше мы узнаем строение нашего мозга, испещренного удивительными названиями, придуманными анатомами, как, например, Сильвиев водопровод, тем все более ясно осознаем реально существующие, то есть огромные трудности в конструировании разума. Оптимизм, который я делил с пракибернетиками, постепенно улетучился на пути изучения деятельности мозга. Зато я считаю, что будут множиться суррогаты, заменители или просто имитации подлинной разумности. Можно представить электронные программы, способные к изображению разумного поведения, хотя это будет только пустое подобие. На этом пути нас ожидает еще очень много удивительных неожиданностей.

На пороге третьего тысячелетия во многих областях человеческой активности наметились многочисленные перепутья. В точных науках, точность которых в последнее время все сильнее подмывается множеством рискованных и спорных предположений, в действительности неизвестно, в каком секторе разнородных потоков порой неясного концептуального строительства следовало бы прежде всего сосредоточить внимание. Парадоксально, но ранние 60-е годы, когда я кустарно занимался прогнозированием, в результате чего мне удалось создать в то время «Сумму технологии», были для меня периодом неволи, достаточно удачной с прогностической точки зрения. Живя и занимаясь сочинительством за не светлой памяти железным занавесом и, следовательно, не имея доступа к мировой научной и философской литературе, которая, впрочем, тогда еще не вошла в нынешнюю фазу массового гипотезотворчества, я мог удовлетвориться довольно общими указателями, определяющими надвигающиеся потоки перемен в таких направлениях, как биотехнология, фантоматика, имитология, пантокреатика. Совершенная девственность этих территорий, которые мне было достаточно называть, но не погрязать в детализации разветвлений, и, кроме того, мое тогдашнее мысленное одиночество потому мне помогали, что органические стены или скорее запруды отделяли меня от всякого инновационного прибоя. Очевидно то, что легче было безнаказанно придумать дифференциацию направлений в технобиологии, поскольку, призывая к плагиату и даже к улучшению создаваемого Природой не только в результате эволюции, я не мог разрубить биотехнические ветви или же вывести из них все более обильные дифференциации, чтобы представить распространение несуществующих тогда даже зачаточно дисциплин, таких, как, например, генная инженерия, геномика, межвидовая ксенология, и вместе с тем переключаться в сферу технического вторжения в глубь человеческого тела. Ведь не существовало тогда таких понятий, как молекулярная архитектоника, используемая для проектирования цифровых устройств (компьютеров) для медицинской терапии или же для нейрохирургии, вторгающихся внутрь человеческого тела без грубого разрезания его оболочки. Все, что сегодня прячется за вышеприведенными названиями, в то время не существовало, а если бы я каким-то чудом сумел спрогнозировать хотя бы часть этого множества, то на мой вымысел не только один польский философ отреагировал бы хорошо известным выражением: difficile est satiram non scribere[43], то есть я был бы не только пренебрежительно проигнорирован, но и привычно высмеян.

Каждый, кто мечтает сегодня представить третье тысячелетие, находится в ситуации несравненно более трудной, чем я сорок лет назад. Мою «Сумму технологии» я писал под цензурным надзором и потому был вынужден умолкнуть перед вратами, например, военной сферы. Сейчас, после короткой судороги удовлетворения Запада, вызванной распадом советской империи, политики, политологи или просто публицисты уже сориентировались, что нацеленные друг на друга два комплекта водородных зарядов начали потихоньку рассеиваться по миру, и потому я опасаюсь, что вероятность применения ядерного оружия может нарастать с течением времени. После овцы, названной Долли, на нас обрушился вал клонирования. После еще неоконченной работы по декодированию человеческого генома, уже разъедаемой коммерцией (путем патентования фрагментов наследственного кода!), наступило этико-правовое цунами. Афористически можно было бы заключить проблему в следующих словах: мы уже знаем, как дойти до почти безграничной свободы всеобщего прогресса, и поэтому чувствуем угрозу.

Наверное, не все, что возможно, но довольно многое из этого удалось бы найти под масками гротеска, бурлеска, юморесок в моих беллетристических, несерьезных текстах вроде «Кибериады». Эти чрезвычайно важные ядра можно вылущивать из моих смешных орешков. Я даже так разогнался, что в небылицах о профессоре Доньде повествование закончил описанием космосозидательной рецептуры. Впрочем, здесь не имеет значения дальнейшая судьба моих концепций, выросших на некоем береговом мысе фантастической литературы, как, например, проповедей Голема XIV. Разумеется, очень часто я ошибался, поскольку пытался приправить человеческую природу здоровой рациональностью. Я боялся шестимиллиардного человечества, поскольку лишь на острове Робинзона Крузо смерть одного человека означала конец света. Не вызывает сомнения, что ценность и важность индивидуального существования обратно пропорциональны числу живущих. Глобальная деревня Мак-Люэна является глобальным застенком. Космонавтика является очередным вызовом и угрозой нашему роду, потому что по строению своего организма мы сильно ориентированы на Землю. Космическую экспансию нашего вида это, однако, не удержит, поскольку мы любим риск, даже на грани самоуничтожения. Очень много достижений, особенно научных, свидетельствует о том, что общая стоимость действий, способствующих жизни, будет расти с течением времени, очевидно, с ускорением, из-за чего может дойти до жестокого, но и рационального расслоения человеческих масс на верхушку, которая усовершенствует и продлит свою жизнь, и на огромную часть остальных, влачащих существование по-старому. Демографический взрыв нельзя будет сдержать только естественным торможением размножения. Секс и деньги, побратавшись, станут отлично подделанным раем бренности.

Технологии появляются, созревают, стареют и гаснут. Имитология, пантокреатика, вера (если это вера) в почти вечное существование мудрых компьютеровейников, которые после нас должны унаследовать Землю, утешают большое количество людей. Я верю в блага всемогущества видового технологического древа, но не верю в блага технологии спасения.

Будущее темно[44]

Фрэнсис Фукуяма, чрезвычайно настойчивый американец японского происхождения, различными очередными статьями изо всех сил пытается защитить свое предсказание о конце истории. Основой этого заключения является его предположение о прекращении непрерывного и неустанного мирового развития. И так как кроме коммунистов, больных историческим материализмом, и поддерживающих их так называемых безвредных идиотов в эту понимаемую с телеологической точки зрения дорогу вперед ко всеобщему прогрессу человечества поверили только особы очень малограмотные и молодые, всю эту болтовню вокруг якобы исторически обусловленной прогрессии бытия нашего мира следует мокрой губкой стереть с доски. В моих книгах, особенно дискурсивных, хотя и не только в них, я занимался техническими достижениями, а в серьезных произведениях фантастической беллетристики все идеи об осчастливливании или доосчастливливании человечества я устранял обычно с помощью мысленных экспериментов (Gedankenexperimente). В конце двадцатого века следует признать, что человечество никогда не задержится в каком-либо стабильном состоянии. Мы приближаемся к пределу ядерных безумств, вступая в фазу безумств в области связи. Человечество охотно совершает бессмысленные действия, демонстрируя усиливающийся аппетит по отношению к различным жестокостям, а технологии повсеместно с возрастающим успехом применяются как инструмент для вламывания туда, куда нельзя. Из множества книг, описывающих жизненные пути крупнейших ученых, я, как правило, узнавал, что они использовались как тягловая сила цивилизации, их работа часто плохо оплачивалась, они сами, пожалуй, с охотой подчинялись ведущим политикам своих времен, отчасти руководствуясь амбициями, отчасти же просто прельстившись возможностью применить свои незаурядные способности, которые регулярно, вскоре после достижения результатов, дегенерировали (в результате противоречивых действий влиятельных руководителей) в землечерпалки или же другие копалки массовых гробниц. Если они приносили миру добро, то силы, которыми они не управляли, преимущественно превращали его во зло. Будучи двадцати– или сорокалетним в писательском творчестве, я руководствовался прагматическим оптимизмом, преимущественно принимаемым неправильно то за сказки и бредни, то за мои технократические притязания. Сейчас в биологии преобладает чувство триумфа, вызванное декодированием нуклеотидного состава одной из первых хромосом человеческого генома. Это приблизительно то же самое, что распознать и разложить на отдельные ноты первую страницу партитуры Девятой симфонии Бетховена. Пока мы почти ничего не можем сделать с полученным множеством данных. Я не утверждаю, что на пути к оптимизирующей человека автоэволюции мы натолкнулись на бетонную стену, это скорее предостережение, что этот проект будет весьма труден для реализации потому, что, во-первых, пока нельзя совершать никаких экспериментов на наследственной человеческой субстанции, а во-вторых, поскольку капитал не заинтересован и не может быть заинтересован в немедленной поддержке процессов, которые принесут результаты в неизмеримо далекой перспективе.