Борис Сопельняк - Секретные архивы ВЧК-ОГПУ Страница 22

19 ноября Константин Эдуардович уже был на Лубянке: регистрационный листок Особого отдела Московской ЧК составлен именно в этот день. Кроме фамилии, образования, национальности, происхождения (кстати, из дворян), зачем-то внесены приметы Циолковского: роста среднего, походка качающаяся, нос длинный, глаза серые, волосы седые, голос глухой. Выяснилось также, что отец Циолковского перебрался в Россию из Польши, в Петербурге окончил Лесной межевой институт, работал в Рязанской губернии, там же женился на дочери помещика Юмашева, которая была полутатарских кровей.

Когда спросили о детях, Константин Эдуардович разрыдался. Ведь буквально на днях в страшных мучениях от заворота кишок умер его младший сын Иван. Старшего, Игната, он потерял еще в 1902-м: будучи студентом Московского университета, тот покончил с собой, отравившись цианистым калием. Трудно сказать, за какие грехи расплачивался Константин Эдуардович, но через несколько лет после старшего сына покончит с собой и средний — Александр. Совсем молодой умрет от туберкулеза младшая дочь Анна.

А потом Циолковского отправили в камеру, причем в общую, так что насмотрелся он там всякого: отсюда уводили на допросы и расстрелы, здесь выясняли отношения и умирали, просили передать последнее «прости» и отнимали тюремную пайку. Как старый, больной человек смог это выдержать, как не свихнулся, не отдал богу душу?!

И вот, наконец, первый допрос. Состоялся он 29 ноября и проводил его следователь Ачкасов. Этот человек с самого начала вел себя довольно подло. Скажем, он ни словом не обмолвился о том, что о судьбе Циолковского беспокоились и активно хлопотали не какие-то частные лица, а целые организации. Он даже не подшил в дело протокол заседания правления профсоюза работников просвещения, которое состоялось 22 ноября 1919 года. А там черным по белому написано: «Постановили ходатайствовать перед ГубЧК об освобождении Циолковского из-под ареста как человека преклонных лет, слабого здоровья и занятого научно- созерцательной деятельностью, а следовательно, аполитичного». Зато самый главный вопрос тех лет Ачкасов задал первым:

— Ваши политические убеждения?

Десять дней в общей камере не прошли для Циолковского даром. Он не стал изображать из себя пацифиста, толстовца или противника кровопролития, а своим глухим голосом ответил:

— Сторонник Советской республики.

Следователь решил усыпить бдительность шестидесятидвухлетнего ученого и дал ему возможность поговорить на любимую тему—о воздухоплавании и дирижаблестроении. Старик увлекся, начал что-то чертить, и вдруг как обухом по голове!

— Почему именно к вам зашел деникинский офицер?

— Почему? Я не знаю почему, — сбился с темы Циолковский. — Видимо, потому, что я состоял в переписке с Федоровым, а они были знакомы. Я сделал вид, что поверил, будто молодой человек, назвавшийся Образцовым, и в самом деле деникинский офицер, и дал понять, что он ставит меня в весьма затруднительное положение. «Вы рискуете головой, да и я рискую, если не донесу на вас», — сказал я. Но и после этого он не ушел. Тогда я окончательно решил, что он не деникинец, а всего лишь играет роль деникинца, и потому ни в чем ему не противоречил. Когда он все же ушел, я все продумал, посоветовался с семейством, и мы решили отложить донесение в следственную комиссию до следующего дня, так как видели в нем провокатора.

Ни за что бы не додумался Константин Эдуардович до такого кульбита, и доносить он бы не стал — не то воспитание. Значит, кто-то посоветовал, кто-то из сокамерников пожалел старика и, если так можно выразиться, направил на нужный путь. И еще одна деталь. Уж если идти с доносом, то с утра, а в рапорте Кучеренко-Молокова-Образцова сказано, что второй раз он явился к Циолковскому в середине дня, значит, бежать в следственную комиссию никто не собирался.

— На следующий день этот человек явился снова, — повествовал между тем Константин Эдуардович, —... достал из сапога какую-то бумагу и продолжал требовать от меня сведений о Восточном фронте. Тут я еще раз убедился, что этот человек не деникинец, а всего лишь играет роль деникинца, причем довольно плохо. После всех произнесенных мною показаний, больше показать ничего не имею и виновным себя в чем-либо по отношению каких-либо антисоветских действий не признаю, в чем и расписываюсь.

Подпись Циолковского заверил следователь Ачкасов. Но вот что удивительно: оказывается, Константин Эдуардович писал свою фамилию через «а», то есть Циалковский.

Тянуть резину Ачкасов не стал, и вскоре в деле появился главный документ, написанный красивым, каллиграфическим почерком. Приведу его почти без купюр:

«ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Следователя Ачкасова по делу № 1096

Несмотря на все доводы Кучеренко, что через некоего Федорова он узнал в Киеве, в стане неприятеля, что Циолковский знает все пункты организации Союза возрождения России, я делаю вывод, что белые Циолковского не знали.

Когда Циолковский стал догадываться, что Образцов является подставой и только играет роль деникинца, он ему ни в чем не противоречил. В невыяснении принадлежности Циолковского и неполучении сведений сделал оплошность т. Образцов, он же Кучеренко, который погорячился, открывая себя деникинским агентом, узнавая сразу же справки у Циолковского, который, переживший многое, и, как практик в жизни, сразу же догадался о посещении его Образцовым и тем самым скрыл свою принадлежность к организации СВР и место нахождения таковых.

А поэтому, ввиду полной недоказанности виновности Циолковского, но твердо в душе скрывающего организацию СВР и подобные организации, предлагаю выслать гр-на Циолковского К.Э. в концентрационный лагерь сроком на 1 год без привлечения к принудительным работам ввиду его старости и слабого здоровья.

Декабря 1 дня 1919 г. Следователь Ачкасов».

Перечитайте этот документ еще раз, и вы увидите, насколько он страшен. С одной стороны, следователь делает вывод, что белые не знали Циолковского, но с другой — не предпринимает никакой попытки признать незаконность и мерзость «подставы». Результата гнусной провокации не оправдали вохтагавшихся на нее надежд, и следователь пишет о полной недоказанности вины Циолковского. Казалось бы, на этом нужно поставить точку, извиниться перед всемирно известным ученым и отправить его домой.

Но как не хочется упускать добычу! И Ачкасов придумал иезуитский ход: если нельзя расстрелять, то можно сгноить. Старый, больной, к тому же полуглухой человек за год концлагеря со стопроцентной гарантией отдаст богу душу. А формально все вроде бы правильно, и революционная бдительность соблюдена, и большевистская гуманность налицо. Что такое год концлагеря, если и не таких, как этот старик, расстреливали сотнями!

В принципе, судьба Константина Эдуардовича была предрешена, он должен был погибнуть. Но служили в ЧК и другие люди, не такие, как Ачкасов. Одним из них был начальник Особого отдела МЧК Ефим Георгиевич Евдокимов. Не знаю, как он поступил с Ачкасовым, но всю его подлую работу Ефим Георгиевич перечеркнул своей собственной резолюцией, написанной красными чернилами: «Освободить и дело прекратить. Е. Евдокимов. 1.12.19.».

И — все! Циолковский оказался на свободе. В тот же день произошел довольно любопытный казус: Константин Эдуардович не смог сесть на поезд и не знал, где переночевать. Ничего лучшего, как вернуться в тюрьму и попросить ночлега там, он не придумал. И что вы думаете, в нарушение всех правил его пустили в камеру, а утром отправили в Калугу.

Это-то и дало ему основание написать в одном из писем: «Заведующий Чрезвычайкой очень мне понравился, потому что отнесся ко мне без предубеждения и внимательно». Некоторые исследователи решили, что речь идет о Дзержинском. Нет, с Дзержинским Константин Эдуардович не встречался — это точно, иначе в деле № 1096 непременно была бы его резолюция.

А вот Ефим Георгиевич Евдокимов, чекист и атеист, стал настоящим ангелом-хранителем и спасителем Циолковского. К сожалению, у самого Евдокимова такого ангела-хранителя в нужный момент не оказалось: будучи кавалером ордена Ленина и пяти орденов Красного Знамени, в 1940-м он был репрессирован и лишь в 1956-м посмертно реабилитирован.

ПРИЗНАНИЕ

Недавно я побывал в Калуге и встретился с правнучкой Константина Эдуардовича Еленой Алексеевной Тимошенковой. Она работает в доме-музее прадеда и бережно хранит все семейные реликвии. Вместе с ней я поднимался в «светелку», ту самую комнату, где Циолковского арестовали, сидел в его кресле, держал в руках слуховые трубки, прикасался к рукояткам станков, на которых работал великий старец.

Говорят, что дом Циолковского хранит ауру его духа, что присутствие посланца космоса ощущается здесь и поныне, что время от времени над домом появляются весьма загадочные облака — то в форме креста, то напоминающие очертания букв «Ч», «А» и «У». Так бывало и при жизни Константина Эдуардовича. А многие видели, как в этом доме начинают дрожать от возбуждения экстрасенсы, они уверяют, что здесь какая-то особая энергетика.