Владимир Познер - Противостояние Страница 23

В. ПОЗНЕР: В балете, несомненно, есть много разных законов. В интервью их гораздо меньше, но один из них гласит, что первый вопрос должен зацепить зрителя. Я не знаю, зацепит или нет, но меня зацепила одна ваша фраза, когда вы сказали, что вы охотно идете на интервью, довольно легко, ведь потом придет время, когда никто об этом и не попросит.

Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Да, конечно.

В. ПОЗНЕР: И я подумал, что это немножко похоже на разговор о смерти: мы знаем, что она неизбежна. Вначале мы как-то к этому относимся спокойно, но по мере ее приближения разные люди по-разному на это реагируют. Как вы внутренне настроены по отношению к тому, что придет такой день, возможно, когда вас не будут просить об интервью?

Н. ЦИСКАРИДЗЕ: У меня был очень страшный период в жизни, когда со я получил серьезную травму. И я попал в больницу, и никто не знал, выживу я или нет. У меня был сепсис, золотистый стафилококк. Если кто-то понимает, это тяжелая вещь. И тогда, в больнице мне пришла такая мысль в голову: «А вдруг, если все с балетом?» На самом деле я не подумал, что я умру. Я подумал о смерти, когда я уже выздоровел.

И я осознал, что за то, что делал в этом искусстве человек под фамилией Николай Цискаридзе, мне не стыдно. И потом, когда я уже вернулся обратно в балет, то я понял одно — что самое, наверное, главное в тот момент, когда все прекратится, — чтобы мне было не стыдно ни за один мой поступок, чтобы я не подписал, как вы говорили, ни одно письмо, то, которое бы на меня роняло тень, чтобы я не стоял на стороне тех людей, которые пинают лежачего… Да, пусть будет у меня меньше выходов на сцену, но они будут качественные. И для меня очень важна фраза одного из моих педагогов, Галины Сергеевны Улановой: «Коля, пусть у вас останется сожаление о том, что вы что-либо не сделали, нежели о том, что вы что-то попробовали».

В. ПОЗНЕР: Вообще, что Уланова? Я вас спрашиваю… Вот, послушайте. Я видел Уланову. Это было в 1953 году, давно. Я ее видел в «Ромео и Джульетте», я ее видел в «Жизели», я жил тогда в гостинице «Метрополь» напротив Большого театра. Я никогда не забуду то, что я увидел. Это поразительно было. С вашей точки зрения — что такое Уланова?

Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Мне кажется, Фаина Георгиевна Раневская очень правильно сказала, что талант — это как прыщик, на кого вскочит — не понятно. Это может быть подлец, это может быть идиот, это может быть действительно гений. Но это вещь неопределимая. С Галиной Сергеевной была одна вещь. Конечно, я ее на сцене не застал, и если смотреть сегодняшними критериями и говорить, что недотянута нога, это — одно. Но я — свидетель… Вот, фотография Нарцисса висит у вас. Это то, что приготовила со мной Галина Сергеевна. Одновременно этот же балет поставил Касьян Голейзовский для Васильева. А она с ним его репетировала, с Васильевым. Он показал нам порядок, и потом Галина Сергеевна пришла как-то и сказала: «Вы знаете, Коля, если бы Касьян был жив, он бы вам все переделал. И я подумала… Мы не будем с вами ничего менять, мы сместим акценты. Я думаю, Касьян бы меня простил, потому что вы по-другому сформированы, у вас фигура другая, вам нельзя делать все те позы и те акценты, которые делал Володя. Я тебе сейчас покажу, как я вижу» — и стала прыгать. В репетиционном зале был концертмейстер, который играл, я и фотограф. Слава богу, был фотограф, который это фотографировал. Вы знаете, мы все втроем были в шоке, потому что танцующую Уланову мы все втроем не видели никогда. В этот момент в зале произошло какое-то чудо. Ей было 87 лет, она была на каблуках. Женщина превратилась в молодого юношу. Я в тот момент понял, что людей сводило с ума, что людей заставляло с ее фотографией идти под пули во время войны. Эти мешки писем, которые хранятся, которые люди ей писали с фронта. Они с ее именем — так же, как с именем Сталина, шли в бой. Понимаете?

Вот тогда я понял, что такое магия таланта — она необъяснима. Для меня она осталась великой балериной, очень интересным персонажем. Наверное, я один из немногих людей, который видел, как Уланова плачет. Последние годы в театре были очень сложными, ее предали очень многие люди, ей начали мстить: они считали, что она своим талантом сгубила им карьеру. Вы знаете, когда-то в один прекрасный день я увидел, что она зарыдала от бессилия… Ей 87 лет, и она не может этому противостоять. Вот, у меня и такая Уланова есть внутри. Я очень много раз возвращался к каким-то разговорам с ней и думал: «Боже, какой я был дурак. Почему я не записывал ничего?»

В. ПОЗНЕР: А ее… Как бы это точнее сформулировать… Так танцевать! Не важно — талант, гениальность, но требуется огромный труд. Я в связи с этим вспоминаю. Мне Белла Ахмадулина как-то сказала, когда я говорил с ней о поэзии, она назвала это «сладкой каторгой».

Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Фаина Георгиевна Раневская сказала гениально, что это «каторга в цветах».

В. ПОЗНЕР: Хорошо. Значит, вы же говорите, что это каторга. Сладкая каторга — это Белла, а вы говорите так: «Просто бремя не сладкое. Я мечтаю, чтобы оно быстрее кончилось». Значит, это совершенно другой взгляд. Вы не кокетничаете, когда это говорите?

Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Нет. Вы знаете, Владимир Владимирович, что один раз я почувствовал? Я был очень удивлен. Балет «Баядерка», самое сложное в моей профессии — это классический балет, потому что это самая высшая ипостась. Как для музыканта сыграть концерт Чайковского и играть его сорок лет на этом уровне, на котором он проявился, что для скрипача, что для пианиста, понимаете? Как спеть «Nessun dorma» для тенора, когда весь мир знает, что сейчас будет такая-то нота.

То же самое для нас, для классических танцовщиков: в третьем акте самые сложные движения, ты уже четвертый час в концентрации, ты два акта до этого и танцевал, и бегал, и бог знает что делал, ты устал уже, а тебе каждый раз надо выигрывать. Это у спортсменов один раз Олимпиаду выиграл — и ты навсегда олимпийский чемпион. А артисты балета подтверждают свою олимпиаду каждый спектакль. Они опять должны перепрыгнуть планку 5 метров 50 сантиметров либо повысить. А если ты понижаешь, все кричат: «Акелла промахнулся!» Понимаете? Шел балет «Баядерка», там выход теней — помните этот знаменитый? А у танцовщика одно из самых сложных мест начинается после этого выхода. И обычно когда этот идет выход… А каждый спектакль у нас подсознательно как у собачки Павлова: вот этот такт начинается музыки — я знаю, что я должен уже встать, мяться, вот этот такт музыки — я уже должен подпрыгивать, потому что мне сейчас выходить и действительно пахать на сцене.

Я сижу, смотрю, как они спускаются из кулис, это безумно красиво, сижу и думаю: «Интересно, если бы кто-то изобрел такую машину, которую подключают к мозгу, и провел бы эксперимент, когда человек смотрел на свою гильотину, и вот, сейчас ко мне бы подключили, наверное, было бы то же самое». По ощущениям. А знаете, бывает так, что весна — самое сложное для нас, или осень, когда часто меняется погода, когда давление. А ты в воздухе должен крутиться, ты должен каждый раз приземляться точно в позицию — это классический балет. И ты не имеешь права на ошибку, второго дубля нет. И я сижу и думаю: «Господи, какой кошмар». Вот я от этой ответственности. Потому что все пришли, да, человек из телевизора, знаменитый Цискаридзе. В программке написано: народный, международный, вот такие премии, такие премии, такие премии.

Да, мне есть чем гордиться, потому что я самый молодой получил все, что возможно в этом мире, полный соцпакет. А я это должен оправдать. И этот соцпакет — он не в радость уже, а ты идешь, и каждый раз ты должен подтвердить, что ты — именно ты это все заслужил.

Как-то мы сидели с Володей Спиваковым, и Сати, его супруга, стала говорить: «Володя, вот ты не хочешь это играть, не хочешь это играть». Я говорю: «Господи, как я его понимаю». Потому что он сказал: «Я не могу… не сыграть — сыграть я не могу. От этой ответственности, что, не дай бог, не будет одной нотки хотя бы не той». Потому что он — Спиваков.

В. ПОЗНЕР: Это уже не сочинение стихов, это другое, конечно.

Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Да. И знаете, когда тебе все в шутку, потому что все-таки молодость — правда, она легче. Я устал не от выхода на сцену, я все это очень люблю. Я устал от ответственности, что я должен подтверждать этот бренд. Я думаю, что каждый большой артист или профессионал вам скажет. Гениальная грузинская пословица — она, кстати, использована у Цагарели в «Хануме», что хороший сапожник — тоже поэт. Говорят: «А плохой сапожник?» — «А плохой сапожник — сапожник. Что о нем разговаривать?»

В. ПОЗНЕР: Чуть-чуть отойдем. Насколько я могу судить, есть три дня в году, которые для дня рождения не подходят. Первый — это день дураков, первое апреля, это ваш покорный слуга. Всю жизнь, естественно, понимаете… Второй — это 29 февраля, когда только раз в четыре года. И затем 31 декабря, когда ты получаешь подарки только за один день. Ты же не получаешь за то и за то. Вы как раз и есть тот случай 31 декабря.