Лев Данилкин - Клудж. Книги. Люди. Путешествия Страница 23

– Для меня как для писателя важно было делать каждую книгу уникальной, радикально отличающейся от других. Отчасти это потому, что мне не нравится, когда авторы становятся франчайзерами, – в том смысле, что ты берешь книгу и заранее знаешь, что это будет. Я хотел, чтобы моя писательская карьера сложилась противоположным образом. Чтобы, когда люди берут в руки книгу Мишеля Фейбера, они понятия не имели, что будет внутри, – кроме того что, хотелось бы надеяться, они верили бы, что это окажется хорошая книга. И когда «Лепесток» оказался очень успешным романом, передо мной возникла проблема – как не клонировать себя самого. В то же время я осознавал, что тысячи людей по всему миру завязали глубокие эмоциональные отношения с этими героями – и им, как и мне, интересно было узнать еще что-то. Но я долго сопротивлялся идее написать сиквел, еще один роман. Я выпустил после «Лепестка» две совсем другие книги – но в конце концов решил: я напишу, но сохраню все ключевые тайны из финала «Лепестка». Мне важно было, чтобы история осталась цельной, чтобы читатель чувствовал, что это законченная, не требующая пояснений вещь. Я стал искать – как, оставшись внутри того же мира, наделить его перспективой, но так, чтобы это не испортило магию романа, его тайну. И пришел к тому, чтобы взяться за рассказы, действие в которых разворачивается до или после романа: так роман и продолжался, и в то же время остался нетронутым, неиспорченным.

Внутренняя закрытость хозяина странным образом контрастирует с открытостью его дома. Дверь нараспашку, даже ночью. У вора две опции – забрать лежащий прямо у входа кошелек или же взять журнал Soviet Union за сентябрь 1961-го с Германом Титовым на обложке. В туалете и ванной вообще нет замка. Wi-Fi не запаролен, можно воровать Интернет с платформы. Окна – без занавесок, как в аквариуме. Такая распахнутость подозрительна – и, разумеется, оказавшись у Фейбера, невозможно не поговорить с ним про одну важную вещь: и «Лепесток», и «Яблоко» это тексты, в которых очень много, нарочито, с избытком, – секса. «Диккенс плюс секс» – именно так выглядит формула обоих произведений, если даже не «Секс плюс Диккенс». На маньяка Фейбер, впрочем, не похож. Так что – литературный прием, и ничего больше? Секс – правда, ключ к той эпохе? Или это просто та наживка, на которую можно ловить читателей, которые не интересуются ни викторианской эпохой, ни Диккенсом?

– Нет! Нет! Викторианская литература дала много очень хороших романов. Тогдашние писатели первыми додумались до очень многих вещей, которые можно было сделать в беллетристике. Что в этих книгах напрочь отсутствовало – в силу издательского климата эпохи, – так это секс. Как будто тело человека заканчивалось где-то в районе шеи. Между тем викторианцы были так же сексуально активны и секс так же был важнейшим мотивом их поступков, как и у любых людей во все времена. А еще викторианцы произвели огромное количество порнографии – и это все то же самое, что сейчас в Интернете: разливанные моря спермы, раздвинутые ноги и анальная пенетрация. Разумеется, это не публиковалось – точнее, не продавалось в обычных книжных магазинах, а распространялось через мужские клубы. Но ясно как божий день, что все, что мы хотим, представляем, делаем, они тоже представляли, хотели и делали. Подлинная картина того, как функционировало викторианское общество, очень сильно отличается от официальных исследований литературы. А я хотел написать книгу, которая бы основывалась на самих викторианцах больше, чем на книгах, которые они читали. Потому что романы сочиняются по романам, возникает опасность, что они отражают тени зеркал, искажают искажения. Да, раньше писатели много чего не могли говорить вслух – но сейчас-то можно. И какой смысл прятать что-либо, маскировать это, зачем? Авторы, которые бьются за все эти условности и систему ограничений, по сути, пишут для людей, которые уже умерли. А писать нужно для людей, которые живы.

За несколько минут до прибытия поезда в сторону Лондона рельсы начинают издавать характерное музыкальное дребезжание, однако поселившийся внутри станционного строения меломан предпочитает этим живым концертам другие, записанные на пленке. Провожать гостей здесь нет смысла – на платформе стоишь один, переваривая увиденное. К толстому пыльному стеклу изнутри подплывает бледное мужское лицо; рот искажается – не то прощальная фраза, не то немой мунковский крик. Жизнь Мишеля Фейбера, мастера-социопата, похожа на его книги: нетронутое, не испорченное посторонними существование, полное тайн, со своей магией. Нарушить этот герметизм было бы кощунством; но почему-то все же хочется, чтобы когда-нибудь этот человек вышел на платформу и сдвинулся с мертвой точки.

Суперперсы

Все, кто возвращаются из Ирана, вынуждены тратить остаток жизни на то, чтобы отмахиваться от глупых вопросов. А правда, что там казнят женщин за туфли на каблуках?

А что сжигают заживо за критику лидеров исламской революции в Твиттере? А что выкалывают глаза за пользование Фейсбуком? Однако там нет – НЕТ! – ничего подобного. Иран – «страна, где все люди адамы», как писал дошедший до Персии Хлебников, похожие на потомков и наследников Персидской империи, гораздо больше, чем сегодняшние итальянцы – на римлян, греки – на эллинов, а египтяне – на Хеопса и Тутанхамона; очень, очень мирные и любезные во всех отношениях – даже, можно сказать, зацикленные на любезности люди; знаете, как выглядят объявления, развешанные в тегеранском метро? «Дорогой пассажир, соблюдая порядок при посадке и выходе, вы продемонстрируете превосходство в воспитании и высокое развитие личности».

Поразительно даже не то, до какой степени демонизированный образ этой страны не совпадает с реальностью, а то, как легко оказалось внушить всему миру абсурдно ложную картину. Более того, даже и попытки развеять этот фантомный образ воспринимаются в штыки: так, например, поездка астрофизика Стивена Хокинга в Иран – причем не на встречу с аятоллой Хаменеи, а всего лишь к коллегам в Институт теоретической физики – была названа «падением в моральную черную дыру».

Если уж искать космическую аналогию, то Иран – подобие Луны, отколовшейся от Земли: огромная страна, искусственным образом вышвырнутая за пределы глобализованного мира. Действительно огромная – и изобилующая любопытными местами; поэтому попытка спланировать поездку в жанре «все за раз» заранее обречена на провал. Есть Тегеран, Тебриз, Кашан, Кум; но классическая триада – это все же Исфахан, Шираз и Язд, расположенные треугольником и позволяющие объехать центр страны по кругу.

Пути, соединяющие три города друг с другом, наводят на предположения о том, что все эти годы под санкциями Иран тратил лишние деньги – которые в обычной жизни были бы инвестированы в облигации Казначейства США – на строительство дорог.

Обозначим центральную точку Исфахана (помимо географических, в городах есть скрытые центры) в патио отеля «Аббаси», считающегося лучшим во всем Иране. Отель – с золотыми, в росписях и инкрустациях, плиточными орнаментами, потолками и патио с искусственными прудами, с видом на главный бирюзовый купол Исфахана – построен в 1723 году, и теоретически здесь могли бывать и Грибоедов, и Хлебников, и молодой Стивен Хокинг, который путешествовал по Персии, тогда еще не считавшейся «черной дырой», в 1960-х годах (и именно там – хотя не в «Аббаси», разумеется, – подхватил инфекцию, которая в конце концов стала причиной его бокового амиотрофического склероза).

В дальнем конце изобилующего фонтанами и усаженного гранатовыми деревьями двора возвышается монументально-пузатый стоведерный самовар, похожий на спускаемую капсулу космического корабля, спроектированного в XIX веке; одна чеканка на нем стоит всех сокровищ Эрмитажа (кстати, самовары в Иране называются «николаи»). Вокруг горячего сосуда фланируют очень древнеперсидского вида – как в оперетте – халдеи: породистые, статные, невозмутимые, со свирепыми амаяк-акопяновскими усами.

За столиками у самоваров бездельничают безбожно красивые, бальзаковского скорее возраста исфаханочки в небрежно накинутых на затылки – за огромными темными очками – платках. С хищными сумочками и в туфлях на шпильках, они подпиливают раскрашенные ногти, гладят экраны айфонов, цедят бессовестно дорогой по местным меркам каркаде из тонкостенных стеклянных стаканчиков с кристаллами прозрачного желтоватого сахара вприкуску. Аятоллы? Какие аятоллы?

Демонизация Ирана началась не вчера. Свидетельства тому – и широко распространенное мнение, что «эти варвары растерзали нашего Грибоедова», и макабрические монологи Феклуши-странницы в «Грозе» Островского («Говорят, такие страны есть, милая девушка, где и царей-то нет православных, а салтаны землей правят. В одной земле сидит на троне салтан Махнут турецкий, а в другой – салтан Махнут персидский; и суд творят они, милая девушка, надо всеми людьми, и что ни судят они, все неправильно. И не могут они, милая, ни одного дела рассудить праведно, такой уж им предел положен»). Начитавшиеся The Guardian и USA Today феклуши и поныне услаждают уши всех, кто соглашается их выслушивать, подобного рода откровениями – выдавая Иран за аналог не то Северной Кореи, не то гитлеровской Германии.