Александр Долгин - Манифест новой экономики. Вторая невидимая рука рынка Страница 23

Итак, сводные индексы сводят далеко не все, что следовало бы. За скобками могут остаться минусы, способные перечеркнуть наблюдаемые плюсы. В их числе нервность работы, плохие предчувствия, ломка семейных ценностей, одиночество большого города, проблемы возраста и внешности, инспирированные культурой и т. п. Возможна и обратная ситуация, когда минусы учитываются, а плюсы нет. Так, страна может лидировать в чем-то (например, в разработке законов и норм, регулирующих тонкие, неоднозначные вопросы жизнеустройства — клонирование, эвтаназию, химиостимуляцию мозга, однополые браки, правила обхождения с домашними животными, проблемы копирайта и т. д.) и при этом не получать никакой рейтинговой надбавки за поиски, за которыми пристально наблюдает весь мир.

В частности, не думаю, что система показателей прибавляет хоть что-то в копилку североамериканцев за их беспримерные юридические разработки в области сексуальных домогательств, прав потребителей, защиты детства… Возможно, лишь когда-то это будет оценено по заслугам. Кроме того, есть целые области, заметно влияющие на счастье, где объективные, в том числе денежные, индикаторы работают априори плохо. К их числу конечно же относится культура в широком смысле и культурное потребление в узком.

Хотя экономика счастья оперирует информацией, снятой непосредственно с людей (и в силу этого позиционируется чуть ли не как верховный суд по отношению к индексам), ее собственная методика небезупречна. Взять хотя бы сложности с определением момента времени, по отношению к которому результаты опросов можно считать достоверными. Очевидно, что могут существовать отложенные эффекты, не проявившиеся на момент исследования, поэтому итоги всегда не окончательные. Так, интенсивный экономический рост, на фоне которого люди склонны к благодушным оценкам, чреват скорым эмоциональным истощением и недовложением в культурный капитал — все увлечены погоней за деньгами. (А без пропорционального увеличения символического капитала высших ступеней удовлетворенности не достичь.) Плюс бурный рост откусывает квоту счастья у будущего поколения, поскольку задирает планку ожиданий и порождает опасную раздвоенность между идеалом и реальностью — между тем, о чем мечтают молодые люди, и тем, на что они реально могут претендовать. В итоге дети пожинают плоды ложно понятого родительского долга, по воле которого им вроде бы созданы все условия, но одновременно съеден потенциал их собственных свершений. И вовсе не природа отдыхает на детях, а дети отдыхают за счет своей природы в том смысле, что старшее поколение, позволяя отпрыскам жить на всем готовом, лишает их мотивации к деятельности. Траекторию процветающего общества сравнивают с движением вверх по лестнице, ведущей вниз, — и это не ради красного словца. Хотя, пожалуй, точней было бы сопоставление с попыткой взбежать по эскалатору, движущемуся в обратном направлении. Темп, взятый наиболее успешными членами общества на пике формы, может оказаться непосильным для большинства. Тем временем лидирующие социальные группы, держа дистанцию от остальных и спасаясь от ощущения стагнации, продолжают, как наскипидаренные, рваться к новым вершинам. Но и для них самих, и для обоза это оборачивается психическими перегрузками, способными перечеркнуть все достигнутое. Об этом сигнализирует развитая индустрия психотерапевтических услуг — каждый заработанный в ней доллар следовало бы умножить на сто (если не на тысячу) и вычитать полученную сумму из ВВП.

По большому счету экономика обладает иммунитетом от упреков в связи с провалами со счастьем, поскольку она ответственна не за него, а за развитие. Если индексы о чем-то и говорят, то, конечно, не о счастье, а об условиях самораскрытия человека, о свободе выбирать и превозмогать обстоятельства, о сложности (насыщенности, разнообразии) жизни. Потому их и называют индексами развития. Судить о работоспособности индексов через субъективное ощущение удовлетворенности, как поступает экономика счастья, можно было бы куда с большими основаниями, если бы люди связывали счастье главным образом с личной свободой. Но подобное видение присуще единицам. Эта пара — свобода и сложность — неразлучна, из-за чего далеко не всякий свободен и счастлив одновременно (равно как не все несвободные несчастливы).

Еще один компромисс неизбежно присутствует в опросах про счастье из-за того, что человеку трудно подытожить свое ощущение от жизни за длительный промежуток времени. Поэтому оценка календарного года будет сильно зависеть от того, на какую из полос — черную или белую — пришелся вопрос. Произвольность в ответы вносит еще и то, что настоящее не цельно, а трехчастно по структуре переживаний. В нем параллельно присутствует и прошлое в виде воспоминаний, и настоящее, как оно предстает на данный момент, и будущее, каким его себе рисуют. Не ясно, что из этого выхватывает интроспективный взгляд, какую из эмоций человек вербализует во время опроса.

Следующее узкое место связано с тем, что проще что-либо оценить, когда есть, с чем сравнивать, т. е. когда человек соизмеряет несколько сопоставимых актов или периодов кряду. На рекомендательном сайте пользователи ставят оценки фильмам, персонам, отелям, сотовым телефонам и многому другому, и эта вроде бы нехитрая процедура требует сноровки. Оценив несколько десятков или сотен объектов, видишь, что поначалу чему-то завысил оценку, и это нечестно по отношению к другим объектам, которые опробовал позже. К примеру, поставил под впечатлением десятку по 10-балльной шкале, а потом в поле зрения оказалось нечто более достойное, но шкала уже израсходована. Это ровно то, из-за чего судьи в художественных видах спорта придерживают высшие баллы для многообещающих выступлений. (Поскольку люди испытывают потребность заново ранжировать впечатления, им следует предоставить возможность в любой момент пересматривать оценки.) Расстановка по старшинству с помощью многократных попарных сравнений — это рациональная алгоритмическая процедура, которая дает свои результаты, но во время относительно редких опросов о счастье она не срабатывает, поскольку людям по большому счету не с чем сравнивать.

И, наконец, последнее. Опросы о счастье не столь безобидны: вербализовав единожды свою оценку, человек уверует в сказанное, и это становится фактом его существования. Вполне возможно, что привычка россиян хаять все отечественное, — это реакция на вопиюще низкое положение в рейтингах. При всех отягчающих обстоятельствах, опросы о счастье, безусловно, полезны, но как бы их результаты ни расходились с индексами и не дискредитировали их, экономическая политика все равно ориентируется на последние. Правительства склонны гнуть линию (а заодно и свои народы) в угоду стандартам, лишь бы смотреться не хуже других. Хотя, стоит перенастроить измерительную систему, и, возможно, окажется, что жизнь в ряде стран вовсе не так беспросветна, — просто эти государства состязаются по неудобным для них правилам. Это все равно, что вывести стайера на спринтерскую дистанцию и по результатам забега судить о его худшей физической подготовке. Попав в подобное положение, народы могут излишне корить себя, взращивать комплексы неполноценности и даже следовать чуждой им тропой, хотя все дело в правилах подведения итогов. Им бы радоваться своему преимуществу догоняющих, ведь они располагают потенциалом улучшений, который лидеры, возможно, уже подысчерпали, к тому же у них появляется возможность учесть чужие ошибки и срезать углы. В свою очередь и лидерам приходится не сладко: загипнотизированные показателями, они могут крутить и крутить педали, пока не рухнут в изнеможении.

Собственно, неуемное рвение и вылилось в мировой кризис 2008–09 годов. В погоне за приращением качества жизни (отчасти фиктивным) трудовые ресурсы перенапряглись. Часть людей оказалась не способной или не готовой интенсивней работать, чтобы больше потреблять. И тут обнажилась ахиллесова пята новой экономики, сфокусированной на желаниях: в производственный конвейер запущено чересчур много благ — от потребления многих из них человек в одночасье может отказаться. При первом же серьезном сбое происходит отрезвление, и все те миражи, которые покупатели с помощью маркетологов рисовали в своем воображении, вмиг рассеиваются. Становится ясно, что отказ от целого ряда продуктовых наименований не критичен для личного счастья, в особенности если вокруг много примеров бескровного затягивания поясов. И многие срезали потребление, нанеся жестокий удар производителям, работающим в условиях большой инерционности. В первый момент экономические агенты не знают, какую именно часть ассортимента целесообразно сократить и на сколько, из-за этого их охватывает паника. Неясность с планом производства выливается в неясность с рабочими местами и инвестициями. Поскольку непонятно, какие из бизнес-проектов завтра будут ликвидны, эти проекты не начинают, а начатые — замораживают. С этого момента вложенные в них капиталы омертвляются, а кредитные обязательства душат заемщиков. Огромные средства вкладывались в игру на опережение желаний. (Все эти третьи, четвертые дома и домики на побережьях, куда выберешься разве что на неделю-другую в году.) Стоило экономике, рассчитанной на сохранение всех трендов потребления, в одном месте дать сбой (и как только об этом стало широко известно), производители впали в ступор, ведь в новых реалиях бизнес-планы ушли в минус. В итоге общечеловеческий рюкзак желаний, еще вчера вполне транспортабельный, вдруг оказался неподъемным. Баланс между ожидаемой полезностью от воображаемых благ и бешеным трудовым ритмом, которым нужно за них расплатиться, не состыковался. Никакие обычные индексы таких разрывов, конечно, не покажут. Данные опросов о счастье могли бы сигнализировать, что дело неладно. Однако и они не помогли бы определить, откуда исходит угроза.