Журнал Русская жизнь - Бедность (февраль 2008) Страница 23

В Риме трудно быть несчастным. Во всяком случае, мне, так как я там бываю довольно редко. Тем не менее, когда я оказался в Риме в начале июня 2000 года, во мне сидела страшная тоска, от которой ничто не помогало отделаться. От сосущей внутри болезненности, от размышлений о старости, одиночестве и сплошной череде неудач не помогали избавиться ни росписи Маттиа Прети в Сант Андреа делла Валле, ни купол Сан Джованни деи Фьорентини в конце виа Джулиа, ни обнаженные груди соколов на фасаде палаццо деи Фальконьери, ни сад виллы Медичи, куда я был допущен в первый раз, ни цветущие маргаритки на полянах вокруг Кастелло Сант Анжело. Я бродил по лучшему городу в мире неприкаянный, ненужный никому, себе в первую очередь, и, понимая всю свою глупость, совершенно был неспособен справиться с чувством отчаянного несчастья, набухшего внутри, как отвратительный нарыв, который все время хочется трогать. Около Кастелло Сант Анжело, на набережной, я увидел нищенку, склонившуюся над кучей своего барахла. Она была высокой, с длинными черными волосами, с правильными чертами лица и, кажется, моего возраста, хотя, быть может, и моложе. Выражение лица ее было совершенно спокойное и отрешенное, она все время что-то бормотала, погруженная в диалог с собой, и особенно бросался в глаза цвет ее кожи, какой-то неестественный, буро-красный, но не от римского загара, а от внутренней болезни, наливавшейся внутри нее и как будто отравлявшей все вокруг нее тяжелым, несносным страданием. Смотря на нее, вдруг, неожиданно для себя самого, я с непреодолимой ясностью осознал то, что должен был понимать всегда: свое родство с этой несчастной, занятой только собой и ни на кого и ни на что не обращающей внимания. Не то чтобы я увидел себя со стороны, как в зеркале, нет, я не увидел, а ощутил себя таким же буро-красным, налитым гноем, отравленным болезнью, тяжелым, с гнусно гнилой плотью и кровью. Ощущение было поразительно, как озарение. Никогда и ни с кем я не испытывал такой физической, тактильной схожести, привыкнув всегда отделять себя от другого. Я прошел мимо, с дурацким букетиком маргариток в руках, зачем-то нарванных вокруг Кастелло Сант Анжело.

Совсем недавно, в воскресную ночь, меня скрутила сильная внутренняя боль, с которой я не мог справиться до такой степени, что, не соображая, что делаю, вызвал простую «Скорую помощь». Взяв всего триста рублей, молодой врач осмотрел меня и, успокоительно сообщив, что ничего определенного он сказать не может, то ли холецистит, то ли еще что, стал уговаривать меня ехать в больницу прямо сейчас, делать узи по крайней мере, а так он ни за что поручиться не может. Мне было очень больно, так что меня удалось убедить влезть в «Скорую», отвезшую меня на Литейный, в дежурную Мариинскую больницу. Где я и был оставлен в старом просторном вестибюле с метлахской плиткой, построенным когда-то сердобольной благотворительностью для неимущих соотечественников. Все было чисто, где-то в стороне нянечка терла плитку шваброй, народу было немного, но в желтом свете больничных ламп висел непереносимый смрад, курсирующий по всему вестибюлю особыми потоками. Кроме нянечки, в углу шушукались две бывалые девахи, стояла коляска со старухой, беспомощной и явно ничего не соображающей, закутанной в халат и в тапочках, в сопровождении несчастного родственника, столь же жалко выглядящего, как и она, сидел за особым столом охранник, здоровый парень в костюме, и за конторкой - медсестра, что-то быстро записавшая и вскоре бесследно пропавшая. Тишина, вонь, желтый свет и непонятность ожидания изматывали, читать я не мог и принялся ходить, вскоре обнаружив, что смрад исходит от бесформенной кучи, лежащей прямо на полу, около батареи. Куча оказалась безмолвным существом непонятного пола, возраста и вида, не издававшим ни звука, но лежавшим с открытыми глазами. Отойдя от него подальше, я опять принялся ждать, все более и более раздражаясь на все, и на себя в первую очередь. Все сидели и лежали без лишних движений, сестра не появлялась, старуха стонала, девахи тихо и матерно переговаривались, но тишина была нарушена тем, что из-за клеенчатой занавески, отделяющей какое-то помещение от коридора и общего зала, вдруг появился ковыляющий и шатающийся, и, судя по всему, совершенно пьяный бомж с разбитым в кровь лицом. Он издавал нечто нечленораздельное, канючащее, и все лез к охраннику, вымогая у него что-то, кажется - курево. Охранник принялся заталкивать его обратно за занавеску, но бомж рвался назад, и все урчал, так что охранник двинул его, сильно толкнув, и тот растянулся на полу, уткнувшись окровавленной мордой прямо в метлахскую плитку, настеленную в начале прошлого века щедрыми благотворителями, и было ясно, что он специально добивался этого, специально провоцировал здорового, непохожего на него детину, потому что ему было необходимо поставить точку, быть совсем избитым и успокоиться. Я не выдержал, встал и ушел, и боль меня отпустила, я шел пешком по пустому Невскому, на нем не было даже мальчишек-попрошаек, ночью густо вьющихся у канала Грибоедова, и я вернулся домой, в свою бедную белесую жизнь, ко всем и ко всему безразличную. Наутро позвонил знакомым и сходил к какой-то любезной врачихе, быстро сделавшей все анализы и прописавшей нужные, тут же помогшие таблетки.

Дмитрий Данилов

Угольная депрессия

Горький дым шахтерского Прокопьевска

Мы с Женей идем по району Красная Горка к его дому. Евгений Некрасов - музыкант и пользователь «Живого журнала». В информации о пользователе в графе «местоположение» у него стоит ссылка «Прокопьевск». Если кликнуть по этой ссылке, открывается список прокопьевских ЖЖ-юзеров, состоящий из одного Евгения. Других пользователей «Живого журнала» в Прокопьевске нет.

Район Красная Горка представляет собой массив двухэтажных, когда-то желтых, а ныне неопределенного цвета домов, построенных в 40-х или 50-х годах прошлого века. Во дворах (пустых территориях между домами) длинными рядами стоят деревянные сараи. Сараи поделены на небольшие отсеки, каждый отсек принадлежит отдельной семье. В сараях хранится уголь. Потому что в Прокопьевске очень распространено печное отопление. Есть и центральное, но во многих домах только печное.

Из труб идет дым. И сильно пахнет углем. Вернее, продуктами его горения.

Это Сибирь, Кузбасс, Кемеровская область. Угледобывающий регион, шахтерский город. Двести с лишним тысяч жителей. Смысл существования города Прокопьевска практически полностью заключается в угле. В его добыче. Прокопьевск, как и многие другие шахтерские города, например Донецк, возник как конгломерат шахтных поселков. Открывались шахты, люди приезжали работать, селились вокруг шахт в избушках и бараках, эти полустихийные поселки разрастались и постепенно срослись в огромный город. Вернее, не город, а территорию сплошного хаотичного заселения.

Идем по Красной Горке. Мороз, снег, лед. Народу - никого.

Проходим мимо приземистого нежилого здания, обшитого ярко-желтым современным строительным материалом (кажется, это называется «сайдинг»). Дверь без вывески. Окон нет. Женя говорит, что это здание стоит здесь уже лет десять, и никто из жителей до сих пор не знает, что в нем. Как-то все дружно понимают, что лучше этим не интересоваться.

Проходим мимо приземистого нежилого одноэтажного здания, старого, убогого, вросшего в землю. Это овощехранилище, поясняет Женя.

Проходим мимо длинного белого (когда-то) двухэтажного здания. Деревянная дверь, вывеска «Общежитие». В некоторых окнах горит свет, хотя на улице светло. Одно окно занавешено красно-белым шерстяным одеялом. Из другого окна доносится поп-музыка.

Люди приезжают из отдаленных деревень работать на шахту «Красногорская». Им дают комнаты в этом общежитии. И они живут там, в комнатах этого общежития. Включают свет, занавешивают окна одеялами, слушают поп-музыку.

Среди двухэтажных облезлых домов и угольных сараев возвышается гигантское помпезное здание Дома культуры. Вероятно, это Дом культуры шахты «Красногорская». Величественный портик с колоннами. Обрывки афиш. Стены здания выглядят так, словно по ним вело ураганный огонь небольшое мотострелковое подразделение. Трудно понять, действует Дом культуры или нет.

Какой ужас, говорю я. Да, говорит Женя и усмехается.

Вдруг обнаруживается человеческое присутствие. Нам навстречу по дорожке идет мать с дочерью лет восьми. Мать пьяна. Сука ты такая, произносит мать в адрес дочери, а потом произносит еще некоторые слова. Дочь убегает от матери и, пробегая мимо нас, закрывает лицо руками. Мать бросается вдогонку, но у нее плохо получается. Стой, сука, стой, сюда иди, произносит мать, спотыкается и падает в снег.

Здесь таких много, говорит Женя.

Район Красная Горка единолично держит некий вор в законе. На него работает многочисленная банда подростков-пираний, которые готовы без промедления растерзать и закатать в асфальт любого, на кого им укажет патрон. Впрочем, для закатывания кого-либо в асфальт им не обязательно дожидаться указаний патрона. Они могут это сделать по собственной инициативе, жертвой может стать любой подвернувшийся под руку человек. Например, чужак, случайно или специально забредший в район Красная Горка. Вот здесь раньше был детский городок, всякие качели, горки, карусели, говорит Женя и показывает на совершенно пустую площадку, поросшую какими-то чахлыми кустиками. Она простояла всего несколько месяцев - все разломали, растащили, разграбили. Металл.