Станислав Лем - Раса хищников Страница 24

Автоматические действия, четкая работа синхронно-корректирующего аппарата мозга — это одна сторона вопроса. Но есть еще и сознание. Последние научные данные свидетельствуют — и я давно это подозревал, — что сознание очень сильно рассеяно в нашем мозгу, и нельзя указать центр, в котором оно находится. Представление о том, что в самой середине нашей головы должно быть нечто маленькое, называющееся «я», — чушь. Речь идет о комплексе различных центров — оптических, акустических, кинестетических, двигательных и т. д. Все вместе складывается в единое целое.

Некоторые мозговые процессы можно, конечно же, совершенствовать, но в случае нарушений работы мозга, связанных с возрастом, возможность таких улучшений сокращается до минимума. Странным свойством моего мозга является то, что вечером, когда меня клонит в сон, я слышу какую-то мелодию, будто бы исполняемую оркестром — хотя я знаю, что никакого оркестра нет. Иногда это занятно, иногда без конца повторяющийся музыкальный мотив раздражает. Когда я засыпаю, мелодия исчезает, когда просыпаюсь — ее уже нет. Все это — симптомы порчи или усталости нейроматериала.

Для нас, людей, возраст 80–90 лет является верхней границей, и поэтому я с таким удовольствием читаю о жизни звезд, для которых 10 или 15 миллионов лет не играют никакой роли, или о галактиках, которые могут существовать 400 миллионов лет, или об эволюции, длящейся миллиарды лет… Я знаю, что мне самому бесконечно далеко до такого, но сознание того, что человеческий разум вообще в состоянии прикоснуться к тайне долговечности элементов вселенной, захватывает меня гораздо сильнее, чем те проблемы, которыми живет большинство людей. Я просыпаюсь в три ночи, не могу уснуть — интересно, что сейчас показывают по телевизору? Включаю, а тут стриптиз, этакое мягкое порно. Я понимаю, что это сильно связано с биологией человека, но когда я прочел, что руководство «Фольксвагена» заказывало своим менеджерам элитных проституток, то посчитал это возмутительным. Независимо от тех безобразий, которые творятся у нас.

В Германии теперь будет идти словесная война между госпожой Меркель[269], кандидатом на пост канцлера, и Шредером[270]. Политика сегодня стала областью, в которой конкретика утратила свою важную роль. Ни о какой квантификации или компьютерных моделях экономической ситуации речь не идет. Почему соперничество политических партий переродилось в борьбу за то, кто лучше нарисует радужною перспективу нового общества? К примеру, у нас теперь в моде IV Речь Посполитая[271]. Почему четвертая, а не сороковая? Все это подшито бахвальством и дешевкой. Наше политическое мышление растворилось в луже лозунгов, сверху плавает Родина, кое-где Орел{78}, кое-где Вера… Что произошло с наследием Иоанна Павла II? За несколько тысяч — совсем недорого — можно купить памятник ему и поставить у себя на садовом участке. Электрический заряд в электростатической машине, которая стоит на моем письменном столе, приобретает форму зигзагообразной молнии, потому что ищет путь наименьшего сопротивления, — и то же самое происходит в обществе. Верх берет все самое легкое, простое, самое схематичное.

Из-за своего возраста я уже неохотно соглашаюсь на интервью, но недавно ко мне пришла японка, очень милая и хорошо говорящая по-польски, которая перевела «Высокий замок». У нее были определенные сложности — например, что такое бигос{79}? — но выручил Интернет. А вчера пришла француженка, которая считает, что я занимаюсь в основном мистицизмом и общей теорией созерцания. Я попробовал мягко ей объяснить, что она ошибается, но увидел, что мои усилия тщетны. К тому же мне было сложно изъясняться, потому что и по-французски я говорю уже не так, как в былые годы.

У гостьи из Токио я пытался узнать, что может японец почерпнуть из моего «Высокого замка». Что он из него поймет? То, что происходит с моими книгами, похоже на все шире и шире расходящиеся по воде круги от брошенного камня: с одной стороны, Бразилия и Португалия, с другой — Корея, Япония, Тайвань, Китай… Мне уже, собственно говоря, все равно, поскольку я очень стар, но, думаю, если бы мой отец, который умер здесь, в Кракове, в возрасте семидесяти четырех лет, узнал об этом, то, возможно, немного успокоился бы — он очень жалел, что я бросил медицину…

Август 2005

Политика, которой нет{80}

Я коротаю время за чтением и просмотром немецкого телевидения — очевидно, в связи с предстоящими выборами там показали фильм, в котором удивительно подробно рассказывается о выселении судетских немцев из Чехословакии и геенне, через которую они прошли. Я видел и выступление госпожи Эрики Штайнбах[272], а госпожа Ангела Меркель[273] уже не против создания в Берлине «Союза изгнанных»[274]… Однако меня поразили две другие вещи.

Во-первых — это сообщение из Лейпцига, где в церкви Пресвятой Девы Марии Марсель Райх-Раницкий[275]которому уже стукнуло восемьдесят пять и которого изрядно скрючило от старости, битый час рассказывал о Томасе Манне в пятидесятую годовщину его смерти. Церковь, подчеркиваю, была полна, хотя пришли скорее представители старшего поколения, молодежи почти не было видно. А во-вторых, в приложении к газете «Речь Посполита» «Плюс-минус» напечатана очень интересная статья Ежи Помяновского[276] «Игра над пропастью», посвященная отсутствию у нас какого-либо определенного политического курса в отношениях с Россией. Она заканчивается словами «В Польше продолжает править бал глупость». И как ни печально, это горькая правда.

Небольшой плюсик поставил Помяновский только Квасьневскому[277], который пытался что-то предпринять на восточном направлении и получил в ответ оскорбления со стороны российской проправительственной прессы. Кажется, в «Ньюсуике» я, в свою очередь, прочитал интервью с Ричардом Пайпсом[278], который заявил, что в польско-российских отношениях не наступает улучшения, и с этим ничего нельзя поделать. Я не был бы таким фаталистом. Мне кажется, что начать следовало бы с поисков путей достижения энергетической независимости от России. Сейчас благодаря Ющенко может появиться доступ к каспийской нефти через Броды. С норвежским вариантом дела обстоят сложнее, потому что, во-первых, скважины в Северном море быстро приходят в негодность, а во-вторых, кажется, нельзя допускать пересечения нефтепроводов на дне моря, а газопровод из Норвегии как раз должен был бы пересечься с тем, который планирует построить Путин.

Помяновский прав: это даже нельзя назвать пренебрежительным невниманием к проблеме, это просто полное отсутствие каких-либо идей, касающихся политики по отношению к нашим восточным соседям. Конечно, был порыв солидарности с Украиной — я боюсь, что это был всего лишь порыв. Мой друг, профессор психиатрии, уже давно покойный Эугениуш Бжезицкий, причислил поляков к скиртотомическому типу, от греческого skirteo — прыгаю. В переводе на польский это означает мгновенно вспыхивающее, но быстротечное увлечение. Не так ли обстояли дела с всеобщей одержимостью «Солидарностью»[279] и распадом того же движения несколько лет спустя?

Один писатель из Неполомиц прислал мне двухсотстраничную, напечатанную на машинке работу, в которой он перечисляет преследующие Польшу несчастья, критикуя и левых, и правых. Не хватает только вывода — что весь этот сор следовало бы вымести железной метлой. Но где же взять такую метлу? Одним из самых слабых мест исторического материализма было утверждение, что выдающиеся личности не оказывают влияния на ход истории. Это неверно — взять хотя бы Пилсудского[280]. Сейчас же нет ни таких личностей, ни программ.

Я, впрочем, не слишком удивляюсь этому, наблюдая за предвыборной борьбой в Германии между Ангелой Меркель (ХДС) и Эдмундом Штойбером[281] (ХСС — Христианско-социальный союз), с одной стороны, и канцлером Шредером[282] и так называемыми новыми левыми — с другой. Когда-то партия, перед тем как стартовать на выборах, оглашала свою предвыборную программу. В наши дни на смену этому пришли оскорбления и перебранки. Госпожа Меркель перепутала термин «брутто» с термином «нетто», и сразу же разразился большой скандал. А когда Штойбер заявил, что баварцы не могут допустить, чтобы судьбу выборов решали носители пролетарской ментальности из Восточной Германии, рейтинги левых в восточных землях сразу же подскочили.

Вернусь на секунду к блестящей статье Помяновского. Он верно подметил, что Роман Гертых[283] ведет себя довольно странно — величает себя представителем польских интересов на востоке, особенно в Белоруссии, хотя в то же время его люди в Брюсселе голосуют так, словно получили инструкции из Кремля. Это какая-то политическая шизофрения. Хотя больше шансов на выборах имеет Анджей Леппер[284], о котором Мариуш Урбанек прекрасно написал в последнем номере «Одры», что воображает себе Леппера в белой сермяге, красных шароварах и в цилиндре, купленным за евро.