Марина Ахмедова - Уроки украинского. От Майдана до Востока Страница 24

Я оглядываюсь вокруг и вижу тех же женщин, которые, рассевшись по скамейкам, по-прежнему неприветливо смотрят на меня. Вижу седоволосую ворожку, которая ждет, замерев на скамейке. Вижу отца Василя, читающего молитву над плачущей медсестрой. И вижу иконы, развешанные по бежевым стенам. На них изображены остановки, сделанные Иисусом по дороге, которую он прошел от места приговора до места казни.

Стучим в дверь церковной пристройки. Она распахивается, на пороге — отец Василь. Заходим — я и женщина в полушубке, Ирина Андреевна. Священник ставит чашу на голову сначала ей, придавливая прическу.

— Бiса немає, — произносит, заглянув в чашу, и, водружая ее на мою голову, добавляет: — Москалі забрали Крим!

— А я — из Москвы, — сообщаю я, но почувствовав, как чаша сразу начинает давить мне на голову сильней, жалею о не вовремя произнесенных словах.

— Я не люблю, коли до мене приходять журналiсти, — говорит отец Василь, сняв чашу с моей головы и заглядывая в нее. — Але тобi можно. Став свої питання, — говорит, но сам же и продолжает: — На землi бiси є i будуть. Адже є сатана. Але є i божий дух.

— Кого бесы выбирают? — спрашиваю я.

— Люди самi собi бiса вибирають. Iх багато. Хто робить зло, тi люди бiснуватi. Дуже багато людей самі розумiють, що роблять зло. Що роблять не волю господа, але волю диявола. Що стали слугами сатани.

— Вы думаете, что бес — это абсолютное зло?

— Не мати совiстi — ось абсолютне зло. Багатство — це зло. А бic — це дух. Нiхто його не бачив i не побачить. Не можна йому пiдкорятися, його треба собi пiдпорядкувати. I кривi i слiпi — всi приходять до бога. Головне щоб з чистою совiстю приходили. Нечистого видно по поведiнцi. Люди — лукавi. Особливо в полiтицi їх багато. Нормальнi люди без бiса в полiтику не йдуть.

— Я йду в полiтику! — вскликивает Ирина.

— Тобi можна, — отвечает отец Василь. — У тебе бiса немає. Але полiтики людей зомбують… В Януковичі бiс сидить. Бiси полiзли мiж Росiєю i Україною. Зараз — це прихiд сатани.

— А почему они полезли именно между Россией и Украиной?

— Щоб православну церкву знищити. Сатанi так i треба — братську кров пролити.

— А бесов нельзя назад загнать?

— Це господь керує. Бога треба просити. Я воював в Чехословакiї, був в спецназi. Там мене пострiляли. Там теж бiсiв було багато — тому що неправди багато було. Бiси зараз шкодять мені по здоров’ю. Але люди не виннi. Вони як мобiльнi телефони, через яких я з бiсами размовляю.

Красная, только что отстроенная из кирпича церковь остается позади. Говорят, жители Солонки протестовали против ее строительства — они верят: изгнанные из человеческих тел бесы находят себе пристанище в сельских хлевах и сараях, в телах скота. А тот мёр в последние годы, особенно свиньи. И неизвестно, что местные сделали для того, чтобы защитить скот, только мор в селе прекратился. А куда делись бесы, просыпанные из Солонки? Вернее, куда после изгнания понеслись они, в какую сторону — на Киев, в Межигорье или, наоборот, на границу с Польшей? Этого не знает никто. Даже отец Василь. Впрочем, со слов Ирины выясняется — на границу бесы не побежали, там в Раве Русской, мэром которого она служит, живут «найдобрiшi i найкрасивіші жiнки» западной Украины. А я еду в Раву — и это проверить, и выяснить заодно — чем эти «жiнки» бесу помеха?

— Из тех женщин Равы, что стояли на Майдане, никто ко мне за помощью не обращался, — говорит Ирина, руля машиной по дороге от Солонки в Раву Русскую. Уже зеленеют деревья на обочинах, а вместе с ними — омела, густо усыпающая их ветви. — Когда они стояли на Майдане, была зима, теперь даже на улицу выйти не могут — воспаление легких. Теперь они говорят, что не очень понимают, за что они там стояли. Стояли они за примитивную человеческую правду: нас угнетают, а мы сопротивляемся. Но когда теперь они видят, как распределяются те же места в парламенте, как коррупционеры лезут во власть, они говорят: «Мы еще после Майдана не выздоровели, а уже видим — ничего не изменилось». Сейчас мне звонят мэры некоторых городов, просят: «Скажи, что я тоже был на Майдане». А как я скажу, что был, если не был? А меня люди на местном вiче уполномочили поехать в Киев и высказать позицию от Равы Русской. Я начала обзванивать других голов — «Мэрам нужно поехать и высказать свое мнение!».

— А в чем оно заключалось — это мнение?

— А в том, что наш народ стоит на Майдане, и мы должны быть со своим народом. Майдан тогда был мирным, и мы должны были потребовать, чтобы нас — мэров городов западной Украины — услышали. Я пыталась организовать встречу с кабинетом министров, говорила: «Услышьте нас, пожалуйста. Давайте, мы, мэры, расскажем вам, что делать, чтобы изменить эту ситуацию». Но нас никто не слышал, и тогда я поехала на Майдан, выступать на сцене. Однако некоторые мэры, которые баллотировались от «Свободы», казалось бы праворадикальной партии, банально выключили мобильные телефоны, они не верили, что народ победит, и, на самом деле, просто занимались подготовкой к своим следующим выборам. Они прятались, придумывая разные отговорки, чтобы не ехать. Хотя… я не думаю, что решение — ехать на Майдан или не ехать — говорит о степени патриотизма. Я знаю многих, кто чисто из объективных причин не поехал, они считали, что их место в городе, который не должен оставаться без хозяина. И то, что он не был в Киеве и не бросал коктейль Молотова, никак не умаляет… — она умолкает, засмотревшись на встреченный по дороге билборд с трезубцем. На нем написано — «Небесна Сотя. Береш хабарі (взятки)? Їх кров — на твоїх руках». — Я думаю, когда человек баллотируется, обязательным пунктом его избирательной программы обязательно должен стать поход к изгоняющим бесов, — продолжает она, клацнув по рулю маникюром. — Потому что это стало доброй традицией уже — все, у кого бесы лезут в политику и во власть, — смеется, обозначая свои последние слова, как шутку.

— Тем не менее, я знаю, что жители Равы приняли самое активное участие в Майдане, — произношу я, и она согласно кивает. — Я также знаю, что горсовет за твоей подписью вывешивал и распространял призывы посетить Майдан. Но почему тебя там не было в дни расстрела?

— Я была там с девятнадцатого по двадцать первое января. Когда подожгли автобусы и началась атака на «Беркут». Как офицер запаса, я видела, что моя жизнь там ничего не стоит. Это — альтруизм и самопожертвование? Мне там же надо было лечь? У тех, кто стоял в первых рядах в феврале, не было шансов. Смысл мне быть там? Делать вид, что я стою на баррикадах, а на самом деле, как многие, прятаться? Если я туда иду, то я должна выйти на сцену, а потом идти с этими людьми, которых я призову в атаку. А если я не готова пойти с ними в атаку, то что мне делать там? Создавать массовку, авось попаду в кадр и меня покажут по телевизору? Этого я не стала бы делать из принципиальных соображений. Я — мэр города. Меня сейчас там убьют, и это не поможет моему городу никак. Когда я осталась там ночевать в палатках в январе, я понимала, что совершаю глупую ошибку, потому что каждый час говорили — Майдан сейчас будут штурмовать. Но переубедить женщин из Равы уйти я не смогла. И я решила, что буду стоять, пока они будут стоять. Там все горело, невозможно было дышать. У одной женщины не было каски, она надела на голову кастрюлю, и ее ударили…

— Что, прямо по кастрюле?

— Да. Она пришла, у нее кастрюля — вот так, — выпуская руль, руками показывает вмятину. — Если бы это была голая голова, она была бы не жилец. А одной ночью сидим и заходят депутатки из БЮТ. Женщины из Равы их спросили: «Сколько еще будем стоять?», а те отвечают: «Вы будете стоять столько, сколько надо, потому что мы еще не все решили». И началась словесная перепалка. Равчанки им говорят — «Мы не за вас стоим, мы стоим за людей. И мы — тоже живые люди. Нам тяжело тут стоять». «Что вы такое говорите? — отвечают им. — Мы уже шестьдесят дней стоим и не жалуемся». «Вы шестьдесят дней стоите?! Вот мэр, она тут третий день сидит и, посмотрите, как плохо выглядит!». А я действительно почему-то очень плохо выглядела. «А вы выглядите, как только что из салона!» — продолжает Ирина разыгрывать для меня сценку, случившуюся в палатке на Майдане в январе. Она щурит глаза на лесок у дороги, словно там среди ветвей видит «депутаток» с прическами пышными, как омелы. — «А это наша палатка! — отвечают им. — Вы пьете наш чай с лимоном!». Я тут хотела встать и вмешаться, но наши женщины как закричат: «Мы пришли в первую попавшуюся палатку! Мы не знаем, чья она! А вы сначала разворовали всю страну, а теперь попрекаете нас лимоном?! Скажите, сколько вы на этот чай потратили, мы вам вернем деньги!» — сценка заканчивается, Ирина плачет.

— А для тех, кто погиб, был смысл находиться там?

— Да. Если бы их не было, — она снова выглядывает в окно — на новый билборд с трезубцем и «Небесной сотней», — ко мне бы уже пришли и посадили в тюрьму. И я до конца своих дней буду помнить то, что они сделали для меня. Они сделали это за меня, за «Диванную сотню», которая громче всех кричала в фейсбуке. За тех, кто спрятался за спинами жен. За тех, кто не считал нужным там находиться. Их не пускали в Киев, закрыли блокпосты — в него невозможно было въехать ни поездом, ни автобусом. Они пошли пешком на смерть — через лес…