Георгий Кублицкий - В стране странностей Страница 24

— Сорочинскую, Анни?

— Боже мой, извините! Это когда мы ездили к вам, наши туристы прожужжали все уши: Сочи, Сочи! Очень им понравилось. Конечно же, у Гоголя сорочинская ярмарка. А хотите типичный голландский анекдот про ярмарку? У стиральной машины — знаете, есть такие с окном из толстого стекла, через которое видно, как переворачивается белье, — стоит крестьянин. Внимательно смотрит пять… десять… пятнадцать минут. «Не хотите ли купить?» — предлагает продавец. «Да, жена сказала, чтобы я без телевизора не возвращался, но мне что-то не нравится ваша программа».

— Анни, а над чем вообще чаще всего смеются голландцы?

— Пожалуй, над тугодумами. Ну, вот, например. Один господин в трамвае ест рыбу, а рыбьи головки аккуратно завертывает в бумагу. Другой не вытерпел: «Что вы будете делать с ними?» — «Съем их после, это очень полезно для мозга». — «Да? А не продадите ли мне ваши головы?» — «Отчего же? Но имейте в виду: рыба стоит двадцать центов, а головы я дешевле тридцати не продам». — «Хорошо, давайте». Съел, задумался: «Позвольте, как же так? Если вся рыба — двадцать центов, то почему головы — тридцать?» — «Я говорил, что рыбьи головы полезны для мозга! Видите, уже подействовало!» А теперь — без шуток: если вы хотите съесть кое-что повкуснее рыбьих голов, то тут за углом есть очень миленький недорогой ресторанчик.

О всякой всячине

В ресторанчике, где по стенам были развешаны разрисованные тарелки, нам подали гороховый суп и тушеную капусту с маленькими колбасками.

— Я знаю, о чем вы думаете, — сказала Анни. — Вы думаете: «Как же так, она была у тетки — и та ее не угостила?» Угадала? Ну-ну, вы можете не сознаваться! Я ведь знаю ваши обычаи: раз гость, то все, что в печи, на стол мечи. Я не переврала поговорку, нет? А у нас не любят, когда гость приходит без предупреждения. Прежде чем сесть за стол даже в доме близкого человека, мы спрашиваем: «Как у тебя завтра?» Может, обед приготовлен на два дня и гость при этом не принимался в расчет. Голландцы — люди порядка. Однажды у меня была в гостях ваша русская, мы выпили в кухне кофе, я попросила ее спеть про степь и ямщика. Я стала подтягивать как могла. В это время пришел водопроводчик, чтобы починить кран. Услышав пение, он остолбенел и не решился позвонить в дверь. Он так и стоял, пока мы не кончили петь. После он сознался, что, прожив на свете пятьдесят шесть лет, впервые слышал, чтобы две взрослые женщины пели утром «просто так». Смешно, правда?

Трудно было понять, что в голосе Анни-насмешка или чуть заметная грусть.

— Ну, вот вы, что вы думаете о голландцах? Только честно, откровенно.

— Откровенно? Пожалуйста. Нам уже удалось убедиться, что, например, рассказы о любви голландцев к чистоте своего дома, своего угла нисколько не преувеличены. Однако мы убедились также, что до некоторой степени правы и те, кто упрекает голландцев в чрезмерной расчетливости.

— «До некоторой степени»!… — прервала Анни. — Да вы, я вижу, дипломаты. Смелее, смелее!

Мы сказали, что не ратуем за широкую благотворительность, за расточительность, за то, чтобы все для всех и всюду было бесплатным. Видимо, разумно часть общественных расходов в городах и небольших поселках, где велик наплыв туристов, покрывать за счет приезжих, а не из кошелька горожан. Но кое-что в богатой Голландии кажется нам странным. Ну, например, всюду в общественных уборных деловито собирают серебро за вход. Вошел в аэропорт — плати за то, что ты туда вошел. Плати независимо от того, есть у тебя билет на самолет, отлетающий через двадцать минут, или ты пришел проводить приятеля, уезжающего на каникулы в Испанию.

Мы катались на катере по каналам Амстердама. Заплатили за билеты, но гиду надо было платить отдельно. Кстати, насколько мы знаем, платят за все, за каждый пустяк, не только чужие, но и свои. Платят за уборку улиц, за право держать собак, за право бросать хлам в мусороприемник, за право «смотреть и слушать», то есть пользоваться телевизором.

— Может быть, потому, что вы, голландцы, давно и много торговали, привычки, естественные в купеческой среде, незаметно расползлись у вас за пределы торговых кварталов, банковских контор и колониальных компаний. Вот, Анни, послушайте, что нам рассказали. В семье родился ребенок. Общая радость! И тут незваным гостем к колыбели малютки является страховой агент. Поздравив счастливых родителей, он предлагает тотчас же застраховать новорожденного на чрезвычайно выгодных условиях. Но о чем же идет речь? О страховке на случай смерти! Со дня рождения заботливые родители делают взносы на достойное погребение своего чада! Или мы неправильно поняли рассказчика?

— Да, — спокойно сказала мефроу Анни, — речь идет именно о погребении. Новорожденный может умереть через месяц или дожить до середины двадцать первого века. Неважно. При всех обстоятельствах страховая компания выплатит деньги на его погребение. Если родители хотят, чтобы их дети были похоронены торжественно и пышно, они страхуют на большую сумму. Вы знаете, у меня два сына. Я вношу в квартал по два гульдена сорок семь центов за каждого. Мои дети будут похоронены скромно, если только сами не обеспечат себе нечто другое.

Признаемся, мы не нашли что сказать. Хотелось воскликнуть: «Ведь это же ужасно — в день рождения думать о похоронах своего ребенка!» amp;apos; Но лицо мефроу Анни было безмятежно. спокойным.

— Не думайте, что у нас меньше радуются рождению ребенка, чем у вас, — сказала она. — В некоторых городах прибивают на двери особую атласную подушечку, чтобы все знали, что в доме появился наследник или наследница. Красная подушечка — значит, родился мальчик, белая- девочка. Считается также очень невежливым, если кто-либо забыл поздравить знакомого с днем его рождения. Заранее предвижу ваши улыбки. Хорошо, смейтесь: мы вывешиваем календари, где помечены дни рождения всех знакомых и родственников, в ванных комнатах и туалетах. Не очень-то подходящее место? Зато уж не забудешь!

— Мефроу Анни, пожалуйста, не вносите в свои святцы наших дней рождения! — взмолились мы со смехом.

Но Анни, не слушая нас, смотрела в окно.

— Мы с вами заболтались, — обернулась она. — Впрочем, если поторопимся, то кое-что еще застанем. Идемте!

Возле ратуши толпилась публика. На высоком крыльце суетились два молодых пижона в черных костюмах с белыми махровыми гвоздиками в петлицах. Весело трезвонили колокола, причем не просто трезвонили, но наигрывали простенькую мелодию. Возле крыльца тянулась вереница машин, украшенных цветами внутри и снаружи., Шоферы держали на баранках руки в щегольских белых перчатках.

С представителями одной незнакомой вам профессии — с голландскими шарманщиками — вы уже познакомились. А кто этот человек? Рулевой у штурвала корабля? Нет, мельник ветряной мельницы.

Свадьба! Вот и невеста появилась, вся в белом. Веснушчатая девушка гордо несла длинный шлейф ее платья. Смущенный жених в мундире моряка осторожно поддерживал под локоть свою избранницу. За ними спускались с крыльца родственники и знакомые, причем у всех в руках была белая махровая гвоздика.

— Это из букета невесты, — пояснила Анни. — Она сама выбирает цветок своей свадьбы.

Новобрачные, родственники и гости расселись в машины. Мы не поленились сосчитать: одиннадцать машин.

— Должно быть, у моряка водятся денежки? Или невеста — дочь состоятельных людей?

— Вовсе нет, — с гордостью сказала Анни. — Это обыкновенная свадьба. Представьте себе, расчетливые голландцы готовы истратить на свадьбу все, что имеют. Раньше в Амстердаме недалеко от мэрии, где заключаются браки, была контора ростовщика. Иногда его навещали до свадьбы, иногда — на следующий день. Крестьяне устраивали такие свадебные пиры, что потом не могли платить налоги. Правительство приняло в свое время закон, по которому крестьянину запрещалось нанимать на свадьбу больше трех музыкантов, подавать за столом больше уж не помню какого количества блюд и прочее в таком же роде. Видите, все не так просто, когда дело идет о национальном характере!

Мой дом-моя витрина

Несколько лет назад мы прилетели в зимний Лондон на второй день рождества. Был вечер, улицы казались пустынными, но их очень оживляли елки с разноцветными огоньками. Они светились на вторых этажах коттеджей, в окнах многоэтажных домов.

Однако прохожий не мог составить ни малейшего представления о том, как англичане проводят этот вечер. На окнах были только елки, по бокам задрапированные занавесками. Ни силуэтов, ни теней, ни тем более лиц, прильнувших к стеклу.

«Мой дом — моя крепость», — говорят англичане. Крепость, ворота которой закрыты даже на рождественские праздники, крепость, куда не должен проникать взгляд постороннего.