Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие. От «Града обреченного» до «"Бессильных мира сего» Черновики, рукописи, варианты Страница 24

У меня их здесь десять тысяч человеков в моем городе — дураков, энтузиастов, фанатиков, разочарованных, равнодушных, множество чиновников, вояк, добропорядочных буржуа, полицейских, шпиков. Детей. И неописуемое наслаждение доставляло мне управлять их судьбами, приводить их в столкновение друг с другом и с мрачными чудесами, в которые они у меня оказались замешаны…

Еще совсем недавно мне казалось, что я покончил с ними. Каждый у меня получил свое, каждому я сказал все, что я о нем думаю. И наверное, именно эта определенность постепенно подступила мне к горлу, породила во мне душное беспокойство и недовольство. Нужно мне было что-то еще. Еще какую-то картинку, последнюю, надо было мне нарисовать. Но я не знал — какую, и временами мне становилось тоскливо и страшно при мысли о том, что я так никогда этого и не узнаю.

В другом месте ХС, когда Сорокин пытается насильно заставить себя продолжить писать Синюю Папку, он печатает:

„ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СЛЕДОВАТЕЛЬ“.

Я уже давно знал, что вторая часть будет называться „Следователь“. Я очень неплохо представлял себе, что происходит там в первых двух главах этой части, и потому мне понадобилось всего каких-нибудь полчаса, чтобы на бумаге появилось:

„У Андрея вдруг заболела голова. Он с отвращением раздавил в переполненной пепельнице окурок, выдвинул средний ящик стола и заглянул, нет ли там каких-нибудь пилюль. Пилюль не было. Поверх старых перемешанных бумаг лежал там черный армейский пистолет, по углам прятался пыльный табачный мусор, валялись обтрепанные картонные коробочки с канцелярской мелочью, огрызки карандашей, несколько сломанных сигарет. От всего этого головная боль только усилилась. Андрей с треском задвинул ящик, подпер голову руками так, чтобы ладони прикрыли глаза, и сквозь щелки между пальцами стал смотреть на Питера Блока.

Питер Блок, по прозвищу Копчик, сидел в отдалении на табуретке, смиренно сложив на костлявых коленях красные лапки, и равнодушно мигал, время от времени облизываясь. Голова у него явно не болела, но зато ему, видимо, хотелось пить. И курить тоже. Андрей с усилием оторвал ладони от лица, налил себе из графина тепловатой воды и, преодолев легкий спазм, выпил полстакана…“

В позднем варианте ХС Сорокин печатает:

„Часы показывали без четверти три. Виктор поднялся и распахнул окно. На улице было черным-черно. Виктор докурил у окна сигарету, выбросил окурок в ночь и позвонил портье. Отозвался незнакомый голос“.

И далее, задумавшись, в следующие полчаса Сорокин правит написанное. В первом варианте: „…вставил от руки слово „скрепки“ и добавил: „Питер Блок облизнулся““. Во втором: „вставил от руки слово „мокрую“ и добавил после „черным-черно“: „и в черноте сверкал дождь““.

В последней же главе, когда Михаил Афанасьевич как бы читает Сорокину строки из его Синей Папки, в тех вариантах, где подразумевается ГО, идет финал ГО, а в вариантах ГЛ — один из последних (но не последний) абзацев ГЛ. И, соответственно, чуть ниже в тексте в варианте с ГО: „И еще я понял, что между последними написанными мною словами „Питер Блок облизнулся“ и словами Наставника „Ну вот, Андрей, первый круг вами пройден“ лежат привычные пустыри ненаписанных строк, — сто, двести, а может быть, и триста ненаписанных еще страниц, но уж после того, как Андрей увидел только неразборчивые тени, шныряющие между поленницами дров, после этой строчки не будет ничего, кроме слова КОНЕЦ и, может быть, даты“. А в основном варианте идет: „Это был еще не самый конец, не последние строчки, но теперь я видел эту последнюю картинку, и я уже знал свою последнюю строчку, после которой не будет больше ничего, кроме слова „конец“ и, может быть, даты“.

Если чередование текстов ХС и ГЛ можно увидеть в любой из публикаций текста ХС с ГЛ, то порядок перебивки ХС и первых глав ГО приводится ниже.

Сорокин работает (пишет киносценарий), оглядывает библиотеку, вспоминает о шкипере-японце, получает телефонный нагоняй от начальства (когда же он поедет в институт лингвистических исследований?!), ищет ненужные черновики в архиве, Клавочка приносит заработанные деньги и письма, телефонный звонок Лени Шибзда, поход в кондитерскую за спиртным, работа над Синей Папкой.

Воронин работает (грузит баки с мусором), появляется полицейский Кэнси Убуката с Сельмой, рассказ Убукаты о полковнике Маки, везет мусор на свалку, появляется Изя Кацман, появление павианов, неразбериха в мэрии, разговор с Наставником, появление Фрица Гейгера, попытки борьбы с павианами, появление дяди Юры на телеге, возвращение домой.

Сорокин просыпается, звонок дочери, работа над сценарием, сборы на Банную, столкновение с отравившимся Костей Кудиновым, поездка к Мартинсону за мафусаллином, вечер в Клубе с друзьями-приятелями, поездка к Кудинову в больницу, опять Сорокин просыпается, звонок Лени Шибзда, звонок Михеича о конфликте Орешина и Колесниченко, Банная — собрание, разговор дома с дочерью, письмо от анацефалов, снова проснулся, завтрак в „Жемчужине“ с падшим ангелом, встреча на Банной с Гнойным Прыщом и Михаилом Афанасьевичем, готовка ужина и телевизор, появление Чачуа с нотами.

Воронин убирает свою квартиру, просыпается, разговор с Сельмой, появление Кацмана, Фрица и Отто, поход с Фрижей за продуктами, вечернее застолье с друзьями-приятелями, финал — сообщение о самоубийстве Дональда.

Сорокин просыпается с мыслью о безнадежности жизни, воспоминание о Кате, звонок Риты, уборка своей квартиры, разговор с Кудиновым на лестничной площадке, Клуб и разговор с Михаилом Афанасьевичем, встреча с Ритой.

О похожести этих трех замечательных произведений (ХС, ГО и ГЛ), параллелях и ассоциациях можно говорить долго. Можно сравнивать главных героев — такое впечатление, что описываются три периода жизни одного и того же человека: молодого в ГО, средних лет в ГЛ и пожилого в ХС. Можно сравнивать друзей-приятелей главных героев и находить параллели. Можно сравнивать дружеские застолья и разговоры, ведущиеся на них, ибо в каждом из этих произведений застолья описываются не раз… Но это не тема данного исследования. Замечу лишь, что на определенном этапе такого сравнения оказывается, что ГО ближе к ГЛ (больше совпадений и похожих моментов), чем они оба к ХС.

Архивные материалы по ХС (и разработка сюжета, и черновики) отсутствуют, что более чем странно, как отмечает БН, ибо если пропажу рукописей произведений раннего периода еще можно списать на „отдали кому-то из друзей, ибо не видели особой нужды хранить черновик“ или на „потерялась где-то за четверть века“, то позднее и педантичность БНа взяла верх (такой великолепный, тщательно сохраненный архив обязан именно его педантичности). Впрочем, надежда на „где-то у кого-то они все-таки сохранились“ остается. Вариант ХС с первыми главами ГО ниже называется рукописью.

Впервые ХС была издана (если не считать совсем маленького отрывка, опубликованного 23 апреля 1986 года в „Литературной газете“) в журнале „Нева“ в том же 86-м году: номера 8 и 9. Текст был значительно изменен по многим причинам: тут и антиалкогольная кампания, и пока еще политическая цензура, и просто редактура, и оставшиеся пока недоработанными куски из рукописи… Особенности этого варианта рассмотрены ниже.

Затем ХС вышла в авторском сборнике „Волны гасят ветер“ (Л.: Советский писатель, 1989; вместе с УНС и ВГВ; переиздание в 1990), отдельной книгой в серии „АЛЬФА-фантастика“ (М.: Орбита, 1989), отдельной книгой и вместе с ХВВ (М.: Книга, 1990), потом пошли собрания сочинений. Текст в этих изданиях варьировался мало. Но интересные разночтения есть.

В предуведомлении от авторов журнальный вариант именовался ими повестью, в книжных изданиях — романом.

В первом издании (журнальный вариант) и в рукописи принадлежность к писателям характеризовалась как „выставить напоказ клеймо любимца муз и Аполлона“, позже — не „клеймо“, а „печать“.

Много изменений в именах собственных. Имя „полновесного идиота, ставшего импотентом в шестнадцать лет“ из рассказа „Нарцисс“ варьировалось: в рукописи — Карти де-Шануа, в журнальном варианте — Карт эс-Шануа, в части изданий — Карт сэ-Шануа, в других изданиях — Картсэ-Шануа. В части изданий пастух Онан был стыдливо переделан в пастуха Онона. Дом культуры, которому Сорокин отдал третью библиотеку, назывался в рукописи Парамайским, в „Неве“ — Поронайским, далее — Паранайским. Японское судно в рукописи называется „Конъюй-мару“, а не „Конъэй-мару“, а в диалекте шкипера этого судна („…вместо „цу“ говорил „ту“…“) „цу“ в рукописи заменено на „ку“, в „Неве“ — на „пу“. „Творения юношеских лет“ („Сэйнэн дзидай-но саку“) — в рукописи вместо „дзидай-но“ „даккай-но“. Сотрудники института лингвистических исследований, узнав, что Сорокин — писатель, спрашивают его фамилию, он отвечает: „Тургенев“ (журнальный вариант), „Ильф и Петров“ (часть книжных публикаций), „Есенин“ (остальные книжные публикации). Варьируется и отчество одного из авторов, рукопись которого предлагалась „Изпиталу“: Сидор Феофилович… Анемподистович… Аменподестович… Аменподеспович…