Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6589 ( № 10 2017) Страница 24

Теги: Современная проза

Отрывок из романа

Тая Воробьёва

Тая Воробьёва родилась в 1991 году в Чебоксарах. В 2015-м окончила Чебоксарский институт – филиал Московского политехнического университета по специальности юриспруденция. Пишет малую прозу с 13 лет. В возрасте 21 года переезжает жить в Нижний Новгород, начинает писать свой первый роман, а через три года и в Москву, где продолжает работу над ним. Посещает литературные студии и является лауреатом и призёром литературных фестивалей и конкурсов.

Представленный отрывок из романа повествует о молодой девушке, одержимой идеей вернуть бывшего возлюбленного, которого в своё время бросила из-за амбиций, посчитав молодого человека неперспективным. Однако он, в свою очередь, пресекает все попытки и остаётся равнодушным. Девушка, в надежде совладать со своим чувством, погружается в мир, полный разврата и страданий. Она твёрдо убеждена: пройдя все круги ада, она найдёт для себя новый смысл жизни.

«Всё меняется быстро, слишком быстро – непрерывной цепочкой развития событий. Мы оставляем лучшее в памяти, чтобы потом изъять его из сознания по мере необходимости. Мне хотелось бы знать, почему всё происходит так, как происходит, но в масштабе сложной Вселенной я лишь мелкая частица, которая наблюдает всё происходящее вокруг со своей собственной вышки, не позволяющей обживать другие. Я это я, но никто для истории. И в этом проблема. Слова, как выпущенные стрелы, достигают своей цели и наполняют мою жизнь смыслом. Любимые ругательства заряжают адреналином, и в конечном счёте я есть только мысль, пусть и изощрённая, но всё-таки мысль. Сколько таких мыслей плодится каждую секунду, но как мало в них созидательной энергии, ничтожно мало. Способность вырабатывать полезные свойства – это в своём роде искусство, именно поэтому все не могут быть уникальными. Если долго стоять в самом сердце оживлённой толпы, можно наблюдать множество лиц, но только несколько из них могут обладать силой проникновения: их чёткие неразмазанные черты вырываются из толпы и наполняют нас силой, ещё до того, как мы сделаем вдох. Они проникают во всё что видят или хотят увидеть. Они вселяют страх в сердца людей, пробуждая в них скрытые таланты; они приходят вновь и вновь, вскрывая рассветы над головами немощных предводителей, сеют семена, которым суждено взрасти на пустыре, а потом вовсе уходят, получая либо власть над умами, либо ненависть их никогда не имевших.

Я ещё никогда не чувствовала себя такой немощной, как сейчас. Я будто находилась в конце пищевой цепочки, лишённая возможности эволюционировать – один сплошной выброс, не имеющий иного своего предназначения, кроме как производить продукты распада. Я лежала совершенно голая на холодном пружинном каркасе без матраса, привязанная за обе руки и ноги какими-то бельевыми верёвками. Моё тело прогибалось вслед за пружинами, чуть касавшимися пола, а на голову был надет плотный мусорный пакет, в котором была сделана лишь одна дырка, через которую я могла потягивать кислород.

Видимо, это было что-то вроде посвящения, которое не предусматривало добровольность вступающего. Религиозная либо извращенческая секта, либо всё вместе, либо жить мне недолго осталось. Я не девственница, бояться жертвоприношений не нужно, а вот посторонних предметов в теле ощущать не хотелось бы. Смерть или секс? Секс со смертью может быть? Приятно умирать в процессе того, что любишь, но как же не хочется боли…

Я лежала так уже пять часов и в течение всего этого времени не могла свыкнуться с несправедливостью, заставшей меня врасплох в женской уборной. Две девушки, ещё недавно пожимавшие мне руку возле лестницы, на которую я тащила свой чемодан, ворвались в кабинку, когда я только собиралась справить нужду. Я провела в дороге целый день и всё это время терпела, поэтому не было ничего удивительного в том, что пока они волокли меня за руки по коридору, я оставляла за собой реку позора.

– Да она обоссалась! – взвизгнула одна из девушек, ещё сильнее сжимая моё запястье.

Я не могла ничего сказать, позвать на помощь. Во рту у меня покоились мои собственные трусы. Мысленно я готовилась к самому худшему. В голове перемешались события последних дней, которые и привели меня в этот гостеприимный дом терпимости – сумасшедший дом. Я находилась в дурдоме. И я… пришла сюда сама.

– Как тебе лежится? – спросил кто-то над ухом, проводя пальцем по моей шее и одновременно вытаскивая трусы у меня изо рта.

– Жарко, – просипела я.

– Ты уж прости, но я не люблю холода. К тому же пот всем к лицу, он выглядит сексуально, – пояснила она.

– А зачем пакет на башке?

– Для иронии.

– Лицо всё запарило, сними пакет, – потребовала я.

– Не-а. Мне нельзя.

– Я сниму, – послышалось где-то совсем рядом.

– Получать будешь ты, – взвизгнули ей в ответ.

– Само собой. Я же в особом положении, забыла?

Проклятый пакет сняли с головы и, наконец, я смогла увидеть место, в котором находилась. Это была просторная комната с одной кроватью. Окна наглухо зашторены тёмными занавесками. Горела яркая лампочка, которая ослепляла. Больше ничего не было. Пыточный минимализм прям. Целлофана только не хватает.

– Какого хрена вообще? – прошипела я.

– Ослабим её? – спросила худощавая брюнетка с широкими полосами заживших шрамов на запястьях. Наверняка резала себе вены неоднократно. И, возможно, потом сама же звонила в «скорую», чтобы её спасли. У таких мания на эти вещи: находиться на грани жизни и смерти. Ощущения покруче наркоты. Я сама на это подсела. Правда, мой суицид был более сознательным. Сознательный суицид – вот ведь безумие.

Другая, страшная, с исполосованным лицом, стоящая и вправду в углу комнаты с правой стороны, кивнула ей в ответ. Худощавая порылась в своих синих шароварах и вытащила гвоздь, которым начала ковырять тугие верёвки.

– Посмотри-ка, Диана, у меня появилась подружка по цеху. Венки-то кровоточат.

– Чем это ты? – спросила исполосованная.

– Колумбийский нож, – ответила я.

– Ого. А я этим самым гвоздём, – отозвалась брюнетка. – Храню как реликвию на случай, если встречу свою мать, которая упекла меня сюда. Мне даже жалко эту стерву. Упечь свою дочь в дурку, чтоб наслаждаться домишком в Подмосковье вместе с любовником…

– Лиза, харе болтать. Сейчас Миша придёт. Вытри ей кровь, а то прям Христос долбаный.

– Сколько вас тут извращенок?

– Миша – главная здесь, – ответила Диана, закуривая самокрутку.

Но, конечно, даже в сумасшедшем доме должна быть иерархия. И, возможно, совсем скоро на сцену выйдет сам главарь кучки взбесившихся ненормальных.

– Ну что, как у вас дела? – в комнату протиснулась толстая женщина с моложавым лицом на вид лет тридцати. У неё были густые рыжие волосы, аккуратно уложенные в пучок, большие выцветшие голубые глаза, нос картошкой, надменный рот и вскинутые гордые брови. Одета она была в синий джинсовый сарафан поверх белой блузки, на ногах чёрные лакированные туфли на низком каблучке. Габариты у этой мадам были впечатляющие. Прям хозяйка борделя. Бери и рисуй с натуры.

– Что со мной будет?

– Саша… кажется. Думаю, немного чёрных пыток будет с тебя достаточно. Заранее не держи зла. Практика показывает, это лучшая методика. Надо сломить твою веру, подчинить волю и прочее. Увидимся через три дня.

Она ушла, прикрыв за собой дверь. Послышалось два щелчка. Я сглотнула слюну и попрощалась с миром.

Отныне мир действительно был потерян. Он отталкивал меня снова и снова, вытирал об меня ноги, душил, избивал, выбрасывал в помойные ямы. Я почти не приходила в себя, потому что мне казалось, что я до сих пор лежу в ванне в своей квартире и наслаждаюсь теплом собственной крови, которая необыкновенно приторна на вкус. Я собирала пазл, в котором ни о чём не жалела, кроме того дня, когда я покинула своего возлюбленного. Это мучило меня наравне с пытками, и иногда мне хотелось страдать ещё сильнее, хотя сильнее уже было некуда. И это уже бесило меня настолько, что я захлебывалась в рыданиях, заглушаемых марлевыми повязками. Не знаю, отчего мне было настолько больно, то ли от того, что моя любовь никак не оставит меня, то ли от того, что я больше не хотела умирать. К концу третьего дня силы оставили меня и я провалилась в вечный сон. Я умоляла несуществующего в моём сознании Бога о том, чтобы он подарил мне отсутствие сновидений. И он меня услышал. Этот Бог, в которого не поверю никогда.

Это помещение сложно было назвать палатой, скорее это был кабинет умалишённой свиноматки, нашедшей свой рай на просторах сумасшедшего дома. В который раз понимаю, что каждому человеку отведено своё место в этом мире.