Валентин Зорин - Мистеры миллиарды Страница 25

— Кто мне помог? — уже не вопит, а философствует рыжий детина, расположившись на траве. — Президент мне помог? Правительство? Сенат? Черта лысого! Я сам себе помог, я сам себя сделал. Так какого дьявола, — голос его опять поднимается до визга, — эти гниды из Вашингтона, это сучье племя лезет в мои дела! Почему я должен им платить налоги, которые растут, с какой стати меня обязывают заключать эти вонючие коллективные договоры с моими рабочими? Это вы во всем виноваты! Это все коммунистические идеи, Карл Маркс и прочее!

— А что вы знаете про коммунизм и Карла Маркса?

— Я не читаю всего того, что понаписала вшивая интеллигенция. Но я хорошо знаю, кто и почему засовывает руку в мой карман. И вы меня не собьете. От вас идет вся зараза, налоги, пенсии и прочий социализм. А эти хлюпики из Вашингтона, вместо того чтобы дать в морду, поджимают хвост. Нужен такой парень, как Барри. Он всем покажет.

И дальше без всякого перехода:

— Кстати, джентльмены, вы не знаете, почему русские дипломаты в воскресные дни стали меньше ездить на мое озеро? Скажите им, что самая лучшая вода в окрестностях Вашингтона здесь. И недорого, всего доллар с человека. Не забудьте, джентльмены, пожалуйста.

Бизнес есть бизнес, и, отложив в сторону свою политическую платформу, позабыв о сетованиях по поводу отсутствия автомата в руках, рыжий голдуотеровец приглашает нас всех к себе в гости.

— Не обращайте внимания на мой вид, — он показывает на пропотевшую тельняшку и разбитые парусиновые башмаки. — Это рабочий костюм. А дом у меня о'кэй, здесь недалеко, там продолжим беседу.

Не очень заботясь о дипломатичности формы, мы отвели внезапное приглашение. Но под вечер, когда собрались уезжать, мы вновь увидели рыжего. В элегантном костюме он восседал за рулем шикарной и очень дорогой спортивной машины. Ему явно хотелось покрасоваться...

Сидя на траве напротив яростно жестикулировавшего и разглагольствовавшего о коммунизме Янга, я поймал себя на том, что все время пытался мучительно сообразить, кого он мне напоминает. Но так и не вспомнил. И лишь позже — а вопрос этот гвоздем засел в голове — меня вдруг осенило: да конечно же, Ханта. И все встало на свои места.

То было не внешнее сходство. 80-летний техасец, степенный и преисполненный сознания собственной значимости, не походит на суетливого, взвинченного, лет 45, хозяина озера. И тем не менее и в том и в другом было что-то неуловимо сходное. В манере поведения, дремучем невежестве, в фанатичной исступленности, злобной ограниченности, неимоверном самомнении. Словом, это был один род, один вид, один и тот же социальный тип.

Попав в большие забияки со своей кучей долларов, они не только по рождению, но и по нынешней психологии мелкие буржуа, злобствующие от сознания непрочности своего положения, неуверенности в будущем.

«Все мы разбогатели довольно быстро. И, признаться, кроме денег, нас ничто не интересовало и не интересует. Но вот рост сил коммунизма ощущается во всем мире. Почему мы должны терять то, чего достигли?» Кому принадлежат эти слова: Джо Янгу или Гарольду Ханту? Их мог произнести и тот и другой, они одинаково точно отражают ход мыслей обоих, объясняют их поведение, их позицию.

Высказывание это принадлежит одному из близких друзей Ханта, крупному техасскому миллионеру, и было воспроизведено на страницах журнала «Форчун». Как видите, речь идет не об индивидууме-феномене, а о чем-то типическом, характерном.

Джо Янг — хозяин озера в окрестностях Вашингтона, и Гарольд Хант — владелец огромного нефтяного бизнеса; несмотря на разницу между янговским миллионом и хантовским миллиардом, это явления одного и того же порядка, порождение одних и тех же условий. У них общие страхи, общая ненависть, общие кумиры, общая судьба.

Альпака — горный козел

Впрочем, есть и различие. Рыжий хозяин озера уповает на Голдуотера. Хант глубоко убежден, что господь бог возложил особую миссию на него самого. «Хант одержим убеждением, — рассказывал на страницах «Нью-Йорк тайме» Дэвид Джонс, по поручению этой газеты неоднократно встречавшийся и беседовавший с нефтяным воротилой, что он должен спасти Америку». Всего-навсего! Претендуя на роль нового мессии, он считает необходимым довести свою проповедь до каждого американца.

Альпака — это один из видов горного козла. Почему именно козел покорил воображение Ханта, трудно сказать, но покорил. Во всяком случае, вымышленную, с его точки зрения идеальную страну он назвал «Альпака».

О рае на земле, картины которого возникают в его старческом склеротическом мозгу, Хант поведал в романе, который так и именуется — «Альпака» — тот самый, на который как на наживку мы поймали Ханта в холле гостиницы «Фонтенбло». Видно, писание книг в наш просвещенный век стало модой среди миллиардеров. Раньше они выхвалялись друг перед другом своими рысаками, любовницами, драгоценностями на мясистом тулове своих жен. Сейчас к этому прибавились графоманские увлечения. Гетти пишет, Рокфеллер пишет, Хант тоже пишет.

Но если книги Гетти содержат и знание и стиль, то хантовская «Альпака» — рукоблудие графомана. Я листал это творение, продирался сквозь чудовищную абракадабру, стараясь вникнуть в суть. Делал я это, что называется, по обязанности и думал при этом: ну какой же нормальный человек станет мучиться надо всем этим просто так, без особой надобности? И еще думал: как могли издать в цивилизованной стране подобную макулатуру и почему автор со своей тугой мошной не нанял хотя бы литературных правщиков для того, чтобы как-то причесать все им нагороженное.

И не только думал. Я расспросил об этом людей сведущих. Оказалось, несмотря на то, что автором книги был один из богатейших людей Америки, в стране не нашлось ни одного издателя, который рискнул бы ввязаться в авантюру по изданию бреда. Получив отказ нескольких издательств, Хант напечатал и распространил свою «Альпаку» на собственные деньги. Что же касается литературной правки, то здесь дело обстоит еще комичнее. Хант, оказывается, убежден в том, что он неповторимый мастер прозы и большой стилист; он так и заявил: «Я, правда, пишу медленно, но пишу лучше всех». Вот так! О каких уж тут правщиках может идти речь.

Это говорит о себе субъект, не знающий как следует ни одного языка, изъясняющийся на вульгарнейшем жаргоне, с путаницей в понятиях необыкновенной, едва окончивший четыре класса. Весьма красноречиво в порыве не то откровенности, не то раздражения описал интеллектуалов типа Ханта недавно умерший американский миллионер Генри Люс, человек их же круга, издатель «Лайфа», «Тайма» и «Форчуна». «Всегда и везде, — откровенничал он, — деловые люди производят отталкивающее впечатление. Что собой представляют почти все те, кого я знаю из людей нашего круга?'Все мы лишь буржуа, увлеченные материальной стороной жизни, полные предрассудков, вульгарные, неотесанные грубияны, нелепые и тупые». Сказано зло, видно, накипело, и перед смертью захотелось бросить в лицо себе подобным эту ядовитую правду. Берусь свидетельствовать, что, будучи приложенным к Ханту, это описание приобретает характер документальной фотографии.

Вот такой-то персонаж и ударился в романисты. А мне пришлось, очевидно, в наказание за прегрешения и, в частности, интерес к Ханту покорпеть над «Альпакой», процесс чтения которой вполне сравним с жеванием вара — удовольствия никакого, а зубы вязнут, челюсти не разомкнешь.

Авторская идиллия, рисуемая романистом-миллиардером, вполне фашистского толка. По страницам книжонки победно разгуливает некий Хуан Ачалу, писаный красавец, помесь породистого жеребца с традиционным голливудским ковбоем, и на ужасающем воляпюке возвещает истины на тему спасения Америки от язв демократии. Правда, Хант предназначал свой роман для читателей-американцев. Поэтому порядки в государстве «Альпака» внешне подмалеваны под демократию. Но какова эта хантовская демократия, можно видеть из того, что избиратели «Альпаки» голосуют сообразно своему кошельку. Люди с капиталом имеют 7 голосов, если денег поменьше — 6, если еще меньше — 5 и т. д.

Что же касается тех, у кого капитала нет совсем, то Хант их в книгу не пустил, легко и просто таким образом разрешив все проблемы. Большие доходы, по Ханту, обложению не подлежат, ибо они и есть пружина развития общества. Мракобесие идеалов, изложенных в романе, настолько густопсово, что даже буржуазная критика, фыркнув по поводу «литературных недостатков» романа, вынуждена была констатировать, что хантовская демократия — «это своего рода фашистская демократия».

Вы думаете, Хант обиделся? Ничуть не бывало. Он удостоил автора этой рецензии письмом, написанным самолично: «Только вы поняли меня правильно».

Впрочем, ему плевать на литературных критиков. Отцы города Далласа оценили «Альпаку» по-своему. В знак восторженного одобрения они назвали одну из далласских улиц «Альпака-Пасс». Таблички, установленные на этой длинной, прямой, как дубина полицейского, единообразной, как солдатский строй, улице, должны, по мысли далласских управителей, споспешествовать установлению альпаковых идеалов. Они мечтают о превращении в фашистскую Альпаку всего Далласа, всего Техаса, всей Америки и по возможности всего мира. Мечтают, а пока заставляют граждан хантовской вотчины города Далласа шествовать по улице «Альпака-Пасс».