Эдуард Лимонов - Другая Россия Страница 25

В наше оправдание, и моей легкомысленности, и дугинской халтуры, может быть представлен тот факт, что собственно идеологией НБП была вся газета «Лимонка» и в особенности её рубрика «Легенда». Мы экспроприировали героев равно национальных и красных движений начала века, скрестили успешно Ленина с Гитлером, Савинкова с Че Геварой, Муссолини с Махно и Дзержинским плюс добавили эстетического экстремизма Пазолини, Мисимы, Берроуза, Жене, скрестили Боба Денара с RAFовцами и «Красными бригадами». Короче собрали в одно успешное целое всех героических врагов Системы. Объединив их отвращением и ненавистью к Системе. Именно это было ново, разительно, интересно, а главное — правильно, ибо всех этих героических людей разгромил тупой, животный, тоскливый, скушный и мёртвый капитализм. Так что «Лимонка» и, прежде всего, её рубрика «Легенда» была нашей идеологией. Мы хотели всё: и брать Ургу с Унгерном в Монголии, и пережить с Гитлером Пивной Путч, и брать с Лениным Петроград, и воевать с Че в Сьерра Маэстре. Только идиот мог упрекнуть нас за это, за то, что нашей идеологией стал героический порыв, протест, бунт, революция! Нам нужна была сама революция! Мы ненавидели Систему. А программа, ну что программа, это бумага… Гитлер не изменял свои 26 пунктов со времени, когда они были сформулированы в самом начале 20-х годов. Однако сплошь и рядом противоречил пунктам своей программы. Муссолини несколько раз менял программу фашистской партии. Так же поступал и Ленин. Программа не важна.

Мы писали, конечно, в «Лимонке» и о том, чего хотим после нашей победы. Конечно отомстить тем, кто нас обидел в те годы, когда мы не могли отомстить за себя. Конечно, мы хотели построить новое общество, но наш якобы главный идеолог Дугин ограничивался общими праздничными зажигательными словами. Да и я сам стал думать об этом позднее. А вот как конкретно будет: будут ли по-прежнему мёрзлые города, какие будут жилища, будет ли семья, какой станет семья будущего, — об этом мы не писали или писали мало. Цель этой книги, собранной из задуманных для членов НБП лекций, именно дать очертания будущего. В тюрьме появилось для этого время. Пока следователи роют мне яму, я вырою яму цивилизации следователей.

За что же бороться? За какое конкретно общество будущего? За какую конкретно программу?

На меня, помню, произвела большое впечатление книга Бориса Савинкова «Воспоминания террориста». Незабываемые образы Поэта «Янека» (Ивана) Каляева, Егора Созонова, и даже мрачного провокатора Явно Азефа. И сам железный человек Савинков, в 23 года от роду посылающий своих друзей боевиков-эсеров на героическую смерть — замечательный персонаж. Свою собственную смерть он нашёл четверть века спустя в Лубянской тюрьме. Егор Созонов взорвал самодельным снарядом министра Плеве, за что получил пожизненную каторгу, Янек Каляев — великого князя Сергея Александровича, и был повешен.

Напрашивается вопрос: «А за что боролись конкретно эти сверхлюди?» Самой значительной, известной даже из учебников для средней школы целью партии социалистов-революционеров было требование земельной реформы. Впоследствии большевики вооружились этой — выигрышной — эсеровской идеей (Выигрышной в стране, где большинство населения были крестьяне!) о наделении крестьян землёй, и гениально просто формулировали её: «Землю — крестьянам!» А фабрики предполагалось отдать рабочим. «Фабрики — рабочим!» — декларировали большевики.

То есть эсеры боевой организации разносили в клочья тела министров самодержавия и членов семьи царя, дабы земля досталась крестьянам. (В остальных вопросах у эсеров были между собой разногласия. Были те, которые авангардом борьбы называли интеллигенцию. Немногие из эсеров называли своим союзником пролетариат.) Что до большевиков, то они держались своей двойной формулы: «Фабрики — рабочим! Земля — крестьянам!» К концу войны, поняв как устали народы от войны, Ленин гениально прибавил к лозунгам третий: «Мир — народам!»

Суммировав всё это, приходим к выводу, что две самые крупные революционные партии России начала века боролись за устранение несправедливости в распределении недвижимого имущества и средств производства, то есть национального богатства. За что ещё боролись? Считалось, что самодержавие — форма правления, при которой страной правит единоличный правитель, получивший власть по наследству — крайне реакционная и несовременная форма правления.

Под знамёна союзников: большевиков и эсеров — стекались массы, и в неслабом количестве. И благодаря гениальной тройной формуле большевики и победили. Так? Представляется, что именно так.

А за что бороться сегодня? Сегодня землёй никого с места не сдвинешь. За неё волнений не будет. Вопросы собственности предприятий и земли не являются сегодня революционными, подымающими массы. Почему? Фабрики и заводы не нужны рабочим, потому что наладить равномерное и постоянное капание прибыли в карманы каждого из 12 тысяч рабочих Красноярского алюминиевого завода плохо возможно, или невозможно. Проще отдавать часть прибыли владельцам завода и администрации, получая за возможность аренды оборудованья, средств производства — машин, и за работу производства алюминия из сырья владельца — фиксированную заработную плату. Так удобнее, каждому рабочему не нужно возиться с заводом.

Земля нужна сегодня крестьянам? Очень незначительному меньшинству. Тем, кого не пугает не только борьба с землей, с почвой, но и не пугает борьба с бумагами и чиновниками. Тем, кто согласен добывать кредиты на тракторы, отбиваться от злобы и зависти неимущих соседей. А таких героев на всё российское крестьянство ничтожно мало. Даже точнее сказать — на всё российское население. Потому что класс мелких сельскохозяйственных собственников у нас в России давно исчез, теснимый насильственной коллективизацией. Насильственной она была, да, но несомненно, что способ производства сельскохозяйственной продукции отраслевыми гигантами — колхозами и совхозами — всё равно является более прогрессивным. На Западе не насильственная коллективизация упразднила единичные мелкие хозяйства, а жестокая конкуренция. Специализировавшиеся на пшенице или кукурузе или выращивании свиней лучше управлялись с делом, чем жалкий фермер с тремя тракторами. Потому индивидуальная собственность на землю, предполагающая начало с нуля: выделение государством лоскута земли и пары тракторов — никому не улыбается. Точнее, улыбается очень немногим. Чтобы достичь благосостояния, крестьянин должен несколько поколений живот надрывать, а не надорвет — разорится.

Потому подобный ранний, эпохи начала XX века, социализм сегодня не есть революционная идеология, что предлагаемые им БЛАГА, то за что следует бороться, — не есть БЛАГА. Ради них никто задницу от стула не подымет. В Италии 70-х и 80-х годов «Красные бригады» базировали свою идеологию на идеях позднего последователя Грамши — Панциери, умершего в 1964 году, и ученика последнего — Тони Негри, автора идей «Рабочей Автономии». Однако этот, очень развитой марксизм всё же исходил из доктрины диктатуры пролетариата, и пролетарской революции, как единственного пути к наступлению царства диктатуры пролетариата. Тони Негри только и добавил своего, что идею, что не следует ждать, когда политическая ситуация созреет до пролетарской революции, что можно подтолкнуть ситуацию: искусственно подогреть политический котёл терроризмом. К этому же выводу пришёл и Ренато Курчио, лидер «Красных бригад». Однако, несмотря на то, что два десятилетия «Красные бригады» не сходили с новостных колонок СМИ, подогреть итальянское общество до температуры революции им не удалось. Между тем «бригадисты» приблизились к пролетариату вплотную. Функционировали общие с рабочими концернов «Сиг-Симменс» и «Фиат» дискуссионные клубы и семинары, где «бригадисты» промывали работягам мозги. Однако лишь десятки работяг пошли с «бригадистами», а не десятки тысяч. Дело в том, что диктатура пролетариата (а в её ассортименте были и «Фабрики — рабочим!» и «Земля — крестьянам!») оказалась не нужна пролетариату. Пролетариат, оказалось, не хотел обременять себя проблемами собственности на средства производства, проблемами производства и продажи продуктов этого производства. Работяги хотели только арендовать рабочее место и машины и из сырья хозяина делать продукт. А к вечеру, ни за что не отвечая, после гудка, валить быстрее с фабрик, слава Богу, забыть о них до утра! «Красные бригады» и их идеологи не наблюдали достаточно пристально окружающий их мир конца XX века.

Что же случилось? Упадок социализма и марксизма как его отдельной, наиболее самостоятельной ветви не связан ли с переориентацией целей «пассионарного», как его квалифицировал Лев Гумилёв, индивидуума? «Маргинала», как мы его назвали, troublemaker(а), как называет подобных неспокойных людей американская традиция? (У меня в ранней книге «Дисциплинарный Санаторий» такой тип человека назван «возбуждающимся».) Именно произошла, получается, переориентация. Обладание трудовым коллективом заводом, землёй, не заманчиво? Да это даже бремя. А массовый человек, как мы знаем, сам революций не совершает. Его в революции втягивают.