Наоми Кляйн - Доктрина шока. Становление капитализма катастроф Страница 26

Мартинес де Хос был президентом «Сосьедад рурал», а до него это место занимали его отец и дед, кроме того, он входил в правление нескольких транснациональных корпораций, включая Pan American Airways и ITT. И когда он занял свой пост в правительстве хунты, было ясно, что переворот был сделан в интересах элит и был контрреволюцией против достижений трудящихся Аргентины.

Приступив к обязанностям министра экономики, Мартинес де Хос сразу же запретил забастовки и дал право работодателям по своему желанию увольнять работников. Он упразднил контроль над ценами, из–за чего стоимость продуктов питания резко возросла. Он также постарался сделать Аргентину открытой, как и раньше, для иностранных компаний. Мартинес де Хос отменил ограничения на владение собственностью для иностранных компаний и в первые же годы продал сотни компаний, принадлежавших государству [259]. Благодаря этому у него появилась мощная поддержка в Вашингтоне. Согласно рассекреченным документам Уильям Роджерс, заместитель государственного секретаря по Латинской Америке, говорил своему боссу Генри Киссинджеру вскоре после аргентинского переворота: «Мартинес де Хос — хороший человек. Все это время мы с ним тесно контактировали». Киссинджер запомнил эти слова и организовал встречу с Мартинесом де Хосом, посетившим Вашингтон, «как символический жест». Он также предложил сделать пару звонков, чтобы помочь экономике Аргентины. «Я позвоню Дэвиду Рокфеллеру, — сказал Киссинджер министру иностранных дел хунты, имея в виду главу Chase Manhattan Bank. — И его брату вице президенту Соединенных Штатов Нельсону Рокфеллеру»[260].

Чтобы привлечь инвесторов, Аргентина выпустила 31 страничное рекламное приложение к журналу Business Week (его создала великая PR компания Burson Marsteller), где говорилось: «Немногие правительства в истории поддерживали частные инвестиции в такой мере, как мы… У нас совершилась подлинная социальная революция, и мы ищем партнеров. Мы освободились от бремени и горячо верим в ведущую роль частного сектора»[261].

И снова удар оказался безошибочным: за год зарплаты уменьшились на 40 процентов, заводы закрывались, ускоренно разрасталась нищета. До захвата власти хунтой в Аргентине было меньше бедных, чем во Франции или США, — всего лишь 9 процентов, а уровень безработицы составлял 4,2 процента [262]. Казалось бы, Аргентина уже преодолела многие проблемы слаборазвитых стран, теперь же они вернулись. В бедных районах не было воды, и широко распространились болезни, которые можно было предупредить.

В Чили Пиночет благодаря шоку и ужасам, сопровождавшим захват власти, мог свободно при помощи экономической политики потрошить средний класс. Но хотя его боевые истребители и расстрельные команды были крайне эффективным средством распространения террора в стране, они сослужили ему дурную службу за рубежом. Сообщения в печати о кровавых преступлениях Пиночета вызвали возмущение по всему миру, и активисты в Европе и Северной Америке настойчиво требовали от своих правительств отказаться от торговли с Чили. Это было крайне неприятно для режима, который был установлен именно для того, чтобы открыть страну для бизнеса.

Недавно рассекреченные бразильские документы показывают, что аргентинские генералы, готовя переворот 1976 года, хотели «предотвратить международную кампанию, подобную той, что развернулась против Чили»[263]. Для достижения этой цели нужны были менее сенсационные и драматичные тактики репрессий — нужно было организовать террор, но не столь заметный для назойливой иностранной прессы. В Чили Пиночет вскоре перешел к тактике исчезновений. Публичные расстрелы и аресты прекратились, солдаты похищали людей и отправляли их в тайные лагеря, пытали и часто убивали, а затем все отрицали. Тела жертв закапывали в общие могилы. По данным комиссии расследования, созданной в Чили в мае 1990 года, тайная полиция иногда избавлялась от своих жертв, сбрасывая их в океан с вертолета, «предварительно вспоров животы, чтобы тела не всплыли»[264].

Эти тайные исчезновения оказались еще более эффективным средством распространения террора, чем открытые бойни, настолько шокирующей была мысль, что государственный аппарат используется для того, чтобы люди бесследно исчезали.

К середине 70‑х годов исчезновения стали основным средством воздействия военных хунт, верных чикагской школе, в странах южного конуса, но никто не использовал это средство с таким энтузиазмом, как генералы, занявшие президентский дворец в Аргентине. К концу их правления исчезло около 30 тысяч человек [265]. Многие из них, как это делалось в Чили, были сброшены с самолетов в мутные воды реки Ла Плата.

Аргентинская хунта нашла почти идеальный баланс между устрашением всего общества и отдельного человека, осуществляя террор достаточно открыто, чтобы каждый понимал, что происходит, но в то же время сохраняя нужную меру секретности, чтобы всегда можно было все отрицать. В первые дни прихода к власти хунта единственный раз продемонстрировала свою готовность убивать: из Ford Falcon (эти автомобили славились тем, что ими пользовалась тайная полиция) вытащили мужчину, привязали его к самому известному в Буэнос Айресе памятнику — белому обелиску высотой 67,6 метра — и расстреляли из автоматов на виду у публики.

После этого хунта совершала убийства тайно, но они оставались постоянным фоном жизни. Исчезновения, которые официально отрицались, были общественным спектаклем, в котором безмолвно участвовали целые районы. К дому или месту работы намеченной жертвы подъезжали несколько военных машин, иногда над ними зависал вертолет, квартал оцепляли. На виду у окружающих в дневное время полиция или солдаты взламывали дверь и вытаскивали человека, который часто громко выкрикивал свое имя, прежде чем его заталкивали в поджидающий автомобиль, в надежде, что сведения о случившемся с ним передадут семье. Некоторые «тайные» операции совершались с еще большей наглостью: полиция заходила в переполненные городские автобусы и за волосы вытаскивала оттуда пассажиров; в городе Санта Фе одну пару похитили прямо около алтаря в день их свадьбы на глазах у всей церкви, заполненной людьми [266].

Публичность террора сохранялась и после арестов похищений. Взятых под стражу направляли в один из более чем 300 лагерей пыток, разбросанных по всей стране [267]. Многие из этих лагерей располагались в густонаселенных районах, например одно широко известное заведение такого рода размещалось в бывшем спортивном клубе на оживленной улице Буэнос Айреса, другое — в школьном здании города Баия Бланка, третье — в крыле действующего госпиталя. Вокруг этих застенков день и ночь крутились военные машины, через их плохо изолированные стены доносились крики, туда вносили и оттуда выносили большие странные свертки, по форме напоминающие человеческое тело. Все это молча наблюдали местные жители.

Режим Уругвая действовал с таким же бесстыдством: один из главных пыточных центров размещался в бараках моряков около набережной в Монтевидео, где раньше прогуливались и устраивали пикники жители города. Во время правления диктатора это чудесное место оставалось пустынным, поскольку горожане не хотели слышать крики заключенных [268].

Аргентинская хунта с особой небрежностью избавлялась от останков своих жертв. На загородной прогулке человек мог в ужасе наткнуться на общую могилу, едва присыпанную землей. Тела с отрезанными пальцами и выбитыми зубами (как это сегодня происходит в Ираке) находили в мусорных баках, или они плыли по водам Ла Платы, до полудюжины сразу, после очередного «полета смерти». Однажды они, сброшенные с вертолета, упали на фермерские поля [269].

Почти все аргентинцы в какой–то степени были свидетелями уничтожения своих соседей, хотя многие из них говорят, что ничего не знали о происходящем. Одно выражение описывает тот парадокс, когда люди все видели, но ужас закрывал им глаза, — преобладающее состояние ума аргентинцев того времени: «Мы ничего не можем доказать».

Поскольку преследуемые хунтой аргентинцы часто скрывались в соседних странах, правительства региона сотрудничали в рамках печально знаменитой операции «Кондор». Разведки стран южного конуса делились информацией о «подрывных элементах», полученной с помощью наисовременнейшей компьютерной системы Вашингтона, и позволяли агентам соседних стран беспрепятственно пересекать границы, создавая общую зону пыток и похищений, что зловеще напоминает сеть ЦРУ для «чрезвычайной выдачи» наших дней [270].

Кроме того, хунты обменивались информацией о наиболее эффективных методах получения сведений от своих заключенных. Некоторые чилийцы, которых пытали на Национальном стадионе в первые дни после переворота, обратили внимание на странную деталь: при пытках присутствовали бразильские солдаты, которые давали советы относительно наиболее изощренных методов использования боли [271].