Лев Данилкин - Клудж. Книги. Люди. Путешествия Страница 26

Скрытый центр Язда – сюрреалистическая детская площадка, до которой можно добраться, заблудившись в лабиринте строений из сырой глины: она похожа на муху в янтаре – законсервировавшийся кусок «детского времени», что текло здесь 500–700 лет назад. Глинобитная, ни грамма пластика, детская горка с полуразрушенными каменными ступеньками, с арочными отверстиями, украшенная кафельной плиткой стоит посреди домов с бадгирами и ажурными заборчиками из обожженного кирпича. Такое ощущение, что в этом бассейне и сейчас могло бы плескаться «средневековое время», которое не утекло, но испарилось, высохло от жары.

Язд одержим темой воды. Под городом существует гигантская система «канатов» – подземных, вручную пробитых каналов, которые тянутся на десятки километров и позволяют подвести воду для орошения к самым отдаленным полям. В здешнем Музее воды наглядно показано, каких усилий стоило построить эту подземную Венецию в сердце пустыни.

Велик соблазн судить об Иране по разговорам с людьми – благо тамошние жители очень охотно идут на контакт с иностранцами; надо полагать, шпионы чувствуют себя там очень комфортно. Однако доступность такого рода «живой» информации одновременно и девальвирует ее. Да, иранцы словоохотливы, как шпрехшталмейстеры, – но правда ли они говорят то, что думают? Есть ощущение, что им доставляет известное удовольствие морочить голову иностранцу, выдавая себя за бо́льших диссидентов – или, наоборот, бо́льших американофобов, чем они есть. Да, многие женщины хотели бы одеваться более нарядно, а многие молодые люди – чтобы Интернет у них работал с большей скоростью; но правда ли, что они готовы пойти ради этого на конфликт с притесняющим их гражданские свободы правительством – и превратить свою страну в то, во что уже превратились Ливия, Сирия и Египет? Да, иранцы искренне поддакивают, когда говоришь им что-нибудь вроде «Америка – вери бэд»; да что там поддакивают – один человек по имени Камбис сообщил автору, что именно в Иране начнется настоящая Третья мировая: Иран заминирует Ормузский пролив, а уж дальше Пятый флот США застрянет в Персидском заливе, как армия Паулюса под Сталинградом; соблазнительная мысль. Но правда ли, что они никогда не простят Америке навязанный им статус полуколонии и шаха-марионетку? И правда ли, что так уж ждут здесь русских, которые тоже на протяжении последних столетий пытались поделить их страну? Даже и Грибоедова растерзали тут вовсе не за красивые глаза. Да, «Русиа – Иран – френдз»; да, по геополитическим интересам Иран очень близок России; совершенно очевидно, что это был бы великий союз, – но как быть с многочисленными помехами? «Френдз-френдз, – кивают иранцы. – Бутин гуд мэн»; однако иногда в этот момент по их лицам проносится нечто вроде тени сомнения, по-видимому оставшейся от нехорошей истории с оплаченными, но так и не поставленными Ирану – стараниями правительства Медведева – ракетно-зенитными комплексами С-300.

Иран прошлого был царством «Махнута персидского» – местом, где «судят все неправильно»; тут Феклуша, может, и была права. В чем она точно ошибалась – так это в том, что «такой уж им предел положен». Мир изменился – и, возможно, нынешний Иран, зажатый между Ираком и Афганистаном, где американская политика насильственной либерализации привела к исламизации по гораздо более радикальному, чем в Иране, сценарию, существует для того, чтобы дать пример России. В конце концов, это упрямая в своем желании построить справедливое государство страна, которая может произвести бесконечное количество не только эмалированных сахарниц, но и беспилотников, и которой, по сути, управляют седобородые мудрецы (пусть даже иногда мудрость подсказывает им обеспечивать себе некоторые экономические привилегии). Мудрецы эти знают, что Иран отчаянно нуждается в модернизации – без вестернизации – и неизбежно вынужден будет меняться. Они видят, что колесо истории проворачивается, – и даже когда вставляют в него палки, всего лишь притормаживают, но не блокируют движение. Именно за этим сюда и следует ехать: смотреть, куда и как поедет это колесо, что было запрещено вчера – и что уже дозволено сегодня.

Ехали медведи

Прошлым летом мне довелось оказаться в Горном лесничестве Саяно-Шушенского заповедника. Чтобы добраться до первой достопримечательности – озера Венеция, нужно несколько часов карабкаться по заросшей корнями стежке; двухкилометровые перепады рельефа здесь не редкость. Некоторое однообразие характерных для Восточной Сибири пейзажей – 500-летние кедры, 400-летние кедры – компенсируется табличками, вкопанными там и сям: «Место обитания медведя. Уважаемые посетители! Во избежание встречи с медведем не оставляйте остатки пищи. Не рискуйте своей жизнью!» Такого рода предупреждения настораживают, и когда – метрах в тридцати – слышишь хруст ветки, хочешь не хочешь, начинаешь размышлять о будущем. Показалось? Нет: еще раз. Говорят, надо шуметь, но пошумишь тут, пожалуй: язык отнимается, ноги – картонные. Хруст усиливается, приближается; я инстинктивно вытягиваю руку с телефоном вперед; вот оно: закон – Тайга, прокурор – Медведь… Идет! Ломится!

В следующую секунду на меня наваливается нечто огромное и непостижимое, сбивает – почти сбивает – с ног – и… проносится мимо.

Аааа?

Вместо медведя на меня скатился маунтинбайкер, велосипедист; ловлю себя на том, что испытал чувство, похожее на разочарование.

Из страны медведей – задним числом многие сугубо личные эпизоды оказываются иллюстрациями больших социальных процессов – Россия превращается в страну велосипедистов. Дядя Федя – в шлеме из вспененных полимеров и эластичных шортах – поедает медведя на наших глазах, как анаконда корову. Всеобщая велосипедизация стала лозунгом эпохи. Не слезая с седла, теперь можно доехать едва ли не от Гудермеса до Командорских островов – муниципальные чиновники рапортуют о сотнях километрах проложенных велодорожек. Станции велопроката открылись у каждого столба: начинали с Бульварного кольца, потом освоили Садовое; возможно, пока вы читаете эти строки, они расставляют свой металлолом вдоль Золотого кольца и одновременно – на протяжении российско-китайской границы и Севморпути. Только сейчас понимаешь, что на самом деле имел в виду известный поэт-метаметафорист Парщиков, когда сравнивал море со свалкой велосипедных рулей. И если мы до сих пор не погрузились в эту апокалиптическую стихию, то угроза цунами реальна, как никогда прежде. Фигура велосипедиста навязывается обществу, как картошка при Екатерине, с телеэкранов и билбордов, – в качестве образцового гражданина: активного, ответственного, здорового, пекущегося об экологии и независимого в суждениях. Ходят слухи о готовящейся реформе ПДД – доминирующей особью в них предполагается сделать человека на двух колесах, при появлении которого водители автомобилей будут вынуждены останавливаться, глушить моторы и, не глядя гегемону в глаза, кланяться в руль. Мэр, не ездящий на работу на велосипеде, по образцу своих лондонских и амстердамских коллег, рискует потерять должность. Тот, кто хотя бы раз за карьеру, подобно госсекретарю США Джону Керри, не навернулся с велосипеда и не сломал себе берцовую кость, а лучше ключицу, больше не может называться политиком.

Велосипедист, подразумевается, прежде всего Личность – а не частица аморфной массы, тушащейся в собственном соку внутри железных банок, которые зажаты в «пробке» между другими банками. У него есть масса способов проявить индивидуальность; он толерантен и «прозрачен», он не участвует в коррупционных схемах и «стреляющих свадьбах» – и даже когда проскакивает на красный свет, делает это с таким уважением к гражданскому обществу, что и сам Чехов, требовавший от интеллигентного человека не замечать, когда кто-либо проливает ему на скатерть соус, порадовался бы про себя этому маленькому нарушению правил не меньше, чем если бы ему самому на штаны вылили целую кастрюлю кетчупа. По существу, на наших глазах совершается грандиозная революция, тектонический сдвиг, смена уклада и разрушение устоев. Нас вытаскивают за шиворот из привычного – украшенного георгиевской ленточкой и наклейкой «На Берлин!», со старой доброй бейсбольной битой в багажнике и газовым пистолетом в бардачке – автомобиля и пересаживают на тощий костотряс: свобода! Так Столыпин клещами вытаскивал крестьян из общины, «для их же собственного блага». Даже и Столыпин, однако ж (хотя мы помним, чем все это кончилось – и для крестьян, и для реформатора), не посягал на то, чтобы вторгнуться, ни много ни мало, в процесс познания: трансформировать сам способ постижения необъятных отечественных пространств. Если раньше базовым инструментом здесь считалась Емелина печь – а еще лучше обломовский диван, этот метафизический Т-34, позволяющий свести физическое перемещение к минимуму, то отныне предполагается, что без велосипеда тут далеко не уедешь.