Фредерик Бегбедер - Я верую – Я тоже нет Страница 26

Каждый человек должен иметь право прожить и свою жизнь, и свою смерть. И долг врача, родных, близких – быть рядом с больным, подготавливать его к смерти, бороться со смертью, пока не придется ее принять, когда она наступит естественным образом.

Итак, «нет» – эвтаназии, «нет» – искусственному продлению жизни любыми средствами. Уход за умирающим, облегчение его последних мгновений – вот что мы безоговорочно поддерживаем.

Бегбедер: Впервые в истории человечества людям наконец выпадает возможность выбрать момент рождения ребенка и час собственной смерти. По-моему, это прогресс, и я собираюсь поразмыслить над составлением завещания.

Но прежде задаю себе такой вопрос: не обратиться ли мне к пластической хирургии. Например, в детстве у меня были оттопыренные уши, и мне сделали небольшую операцию. Мне это очень помогло, в отличие от принца Чарльза.

Ди Фалько: По этому вопросу Церковь никогда не высказывалась.

Бегбедер: А надо бы. То, что может казаться пустяком, не так уж безобидно. Сегодня пластическая хирургия имеет тенденцию превращать людей в клонов: у всех одинаковые носы, рты, груди и подтянутая кожа лица. Человек и в этой области делает выбор, не желая подчиниться природе.

Ди Фалько: Когда можно исправить форму ушей ребенка, желательно это сделать, чтобы он не стал объектом насмешек. То же касается людей, страдающих из-за физического недостатка или какой-то анатомической особенности, превратившейся для них в проблему. Другое дело – заявить: хочу быть копией такой-то звезды или стандартным воплощением канонов красоты.

Бегбедер: Да, но меня удивляет, что эти превращения так мало тебя волнуют. В наши дни миф о Франкенштейне стал руководством к действию для многих врачей, и они берут на себя миссию природы или Бога, перекраивая человека по желаемому образу и подобию. Когда они изменяют лица, форму губ, омолаживают женщин и мужчин, за этим стоит отказ от старения, то есть от естественного процесса.

Ди Фалько: Так можно обмануть окружающих, даже самого себя, но природу-то не обманешь. Если человек прибегает к операциям, потому что лихорадочно ищет возможности отодвинуть последний рубеж, если им движет патологическая потребность, как бедной Лоло Феррари,[56] я не могу быть «за»; но если такая операция способна кого-то осчастливить, почему бы нет?

Бегбедер: Трисомию зародыша выявляют с помощью амниотической пункции. Официально принято назначать женщинам это обследование, и в случае, если в хромосомном наборе плода оказывается три идентичных хромосомы вместо пары, женщина принимает решение прервать беременность, то есть сделать аборт, уничтожить вынашиваемого ребенка. Общество, по сути, выбраковывает тех, чье появление на свет нежелательно, и через несколько лет эта категория человеческих существ исчезнет. Так что это: прогресс или нет?

Ди Фалько: Ученые и деятели Церкви расходятся во мнениях о том, на какой стадии развития можно говорить о человеческом существе. С момента зачатия? Через несколько недель? Я не могу согласиться, что такой отбор прогрессивен для человечества. Мне хорошо известны случаи трисомии, случаи с детьми, отстающими в развитии, – они есть в моем близком окружении. Я имел возможность наблюдать, как они развиваются, как родители несут это, казалось бы, тяжкое бремя (на деле их привязанность к такому ребенку часто сильнее, чем к другим детям), как они окружают его заботой, помогают ему расти, делать успехи. Поэтому в принципе я не могу согласиться с идеей аборта даже в отношении таких детей. Но снова замечу: легко нам говорить, ведь ни ты, ни я не пережили подобного. Ответ могли бы дать семьи, которых прямо касается этот вопрос. Однако когда их спрашивают, более 90 процентов говорят, что не жалеют о том, что не прибегли к аборту.

От этого способа отбора у меня мороз по коже. Где здесь начало, где предел? Нужно ли в таком случае допускать рождение плода с симптомами нанизма[57] и т. д.?

Стремление к генетическому улучшению рода человеческого путем дородового отбора противоречит самым глубоким моим убеждениям, как и убеждениям Церкви.

Бегбедер: Оно сродни страшной нацистской теории, выведенной из достижений евгеники. И в конечном счете, уничтожая генетически анормальные зародыши, не принимает ли тем самым общество, пусть неявно, некую soft[58] форму той же теории, одобряемую огромным большинством?

Сам я признаю: было бы не вполне честно утверждать, что я категорически против такой селекции. В принципе это кошмар. В то же время у меня есть Хлоя, и я совсем не хотел бы, чтобы она была инвалидом.

Ди Фалько: Я не бросаю камень и не сужу тех, кто поддерживает вмешательства, касающиеся зародышей с пороками развития, потому что, говоря откровенно, если бы я столкнулся с таким случаем, зачав ненормального ребенка, не знаю, что бы я решил.

Бегбедер: Вероятно, наука позволяет человеку двигаться к прогрессу, и нас все же восхищают достижения науки и улучшение жизни – жизни, которую ты защищаешь и которая улучшается день ото дня благодаря науке. Если Бог есть и Он создал мир, то Он создал и науку.

Ди Фалько: Церковь не отвергает прогресс при сохранении уважения к достоинству человека.

Бегбедер: Завершая главу не столь серьезной темой, я хотел бы коснуться отношения Церкви к браку и супружеской верности.

Ди Фалько: Седьмая заповедь: «Не прелюбодействуй».

Бегбедер: Вот именно. В мире сексуальной свободы Писание и Церковь в этом отношении тоже совершенно устарели. Не знаю, сколько раз я должен буду прочитать «Богородице Дево» и «Отче наш», но и у самых благонравных людей понятие верности, как правило, не в почете. Оно актуально менее чем когда-либо. Я даже сомневаюсь, человечно ли это понятие. Да, человечно ли требовать от кого бы то ни было всю жизнь заниматься любовью с одной и той же особой? Это трудно, независимо от того, состоит пара в браке или нет. Супружеская верность – принцип другой эпохи, придуманный мужчинами: им нужна была уверенность в том, что они действительно являются отцами детей, которых рожают их жены. То же самое с браком: он позволял – а часто и в наши дни все еще позволяет – мужу держать жену взаперти и в полном подчинении. Одного мужчины не предусмотрели: придумав эту систему, они держат взаперти и самих себя.

Что касается верности, я, пожалуй, сторонник идей 1968 года, анархист. Думаю, что двое могут любить друг друга, уважая обоюдную свободу.

Ди Фалько: Почему же ты женился?

Бегбедер: Потому что это красиво.

Ди Фалько: Ты считаешь, что принятие обязательств перед Богом и перед мэром способствует долговечности союза?

Бегбедер: Это открытое признание в любви и одновременно восстание против индивидуализма и эгоизма в окружающем мире. Когда женятся в таком состоянии духа, как я, брак оказывается чуть ли не революцией.

Ди Фалько: Это и форма публичного заявления о своей любви, о том, что вы хотите вместе идти по жизни, готовы делить радости и испытания. Что твоя цель – не столько добиться собственного счастья, сколько способствовать счастью того или той, кого любишь. Пойду дальше, хотя тебя это может удивить: для христиан брак означает еще и заботу о призвании любимого человека – его призвании к святости. Задача трудная, но она нисколько не устарела. Прекрасный пример тому – пожилые пары, которым удалось пройти сквозь все жизненные испытания и сохранить свежесть своей любви! Не могу согласиться с тобой, когда ты разделяешь любовь и сексуальность. Для нас, христиан, одно от другого неотделимо. Любовь – это не поиски эмоций, удовольствия, а желание блага для другого и стремление сделать ради этого все. Разве моя жена будет счастлива, узнав, что я сплю с другой? Разве таким образом я укрепляю наш союз, нашу семью, нашу любовь? Церковь считает (и доказательство тому – прочные браки, христианские и нехристианские): верность может способствовать расцвету личности, вполне возможно повторить миллион раз одному и тому же человеку: «Я люблю тебя». Когда тебе удается отказаться от самого себя ради другого, в этом и состоит подлинная свобода.

Бегбедер: Разумеется, чудесно соединить двух людей, но хорошо бы и позволить им расстаться. Некие зоны сексуальности без любви возможны, в этом случае половой акт – просто приятный эпизод, незначительный и без серьезных последствий.

Ди Фалько: Как для мужчины, так и для женщины?

Бегбедер: Конечно. Свобода – одно из завоеваний 60-х годов, не следует его терять.

Ди Фалько: Я задам тебе один вопрос – пусть это всего лишь игра воображения: как бы ты отнесся к неверности твоей жены?