Леонид Леонов - Статьи военных лет Страница 26

Уж сколько раз вражеский воин-вор гулял по нашим привольям и за одну лишь годину своего торжества успевал пожечь и разорить наши города и сёла, ограбить русскую казну и опозорить храмы, увести в полон связанных одной верёвкой — жену, сестрицу и любимого коня: всё ему надобилось, несытому, столапому. А через годок мы, как повелось у нас с незванными гостьми, неспешно отделяли ему голову от туловища и отсылали в таком разобранном виде на родину к нему, а заодно, для верности, приходили и сами, чтоб попрочней предать земле!.. Но бывало и так, что на века утверждалась какая-нибудь злоордынская сила, и тогда пустели шумные, всей Европе знакомые, рязанские торговые тракты, замолкала взятая за горло задушевная славянская песня да, кажется, и птица переставала гнездиться на Руси, а вслед за порохом и молодою кровью и самые слёзы иссякали у народа.

Поганый — не знаемый откуда — чужак огнём и плетью выгонял из дому хозяйку и праматерь нашей земли, многострадальную русскую женщину… и она уходила в леса, приспустив платок на исплаканные очи, — осиротевшая и никогда не терявшая духа. Там селилась она в приглянувшемся старом пеньке от тысячелетнего дуба, разбитого грозой, в этакой избушке на курьих ножках, — лишь было бы отверстьице полюбоваться на белый свет. Потом проходило несчитанное время, достаточное, чтоб камень обратился в песок и заморский булат рассыпался на ржавые листочки, и уж, кажется, всё святое бывало потоптано на Руси, как вдруг расступался заветный пенёк, и вот двенадцать русых богатырей выходили из него на солнышко, — у них в плечах мачтовая сосна уляжется, от их спокойной силищи дикий зверь сломя голову бежит.

— А ну, покажь нам, родимая матушка, на которого ворога первее руку накладать?

И мы отсюда видим, какие лучистые, усмешливые, весёлые становились у старушки глаза, когда летели в бранном поле ошмётки от ворога. А как она растила своих сынов, какой росной водой умывала, какой живительной песней их сон баюкала — про то в сказках не сказывается: это тайна народа моего. — Так было, к примеру, в баснословные дни Мамая… Кстати, раз уж речь о том пошла, поклонимся всем миром простой русской женщине, что беззаветно и без устали, наравне с мужем и сынами, создавала наше государство, с зари и дотемна трудилась в поле, рожала и выхаживала прославленных удальцов, пехотинцев и танкистов, мастеров артиллерийского и сапёрного дела, наших дерзких поднебесных летунов, которые только что сложили к ногам своего народа самый крупный трофей этой кампании — Берлин.

Война, которую мы успешно заканчиваем, существенно отличалась от всех, что за тысячу лет изведала Россия. Эта — грозила всему Советскому Союзу уже не только мукой национального бесчестья, не одной неволей или вечным рабством, даже не смертью! Она грозила нам полным небытием, — по зверству этого беспощаднейшего врага мы можем судить о его замысле. Будь его сила, он привёл бы в исполнение свою угрозу. Нет, не только злата он добивался или ещё не раскопанных в недрах сокровищ, или прочего достоянья нашего. Он сбирался омертвить не только настоящее наше и будущее, которого мы ещё не успели осуществить в полную мощь ленинской мысли, — он и славное прошлое наше намеревался истребить, обратить даже не в пепел, а в ничто, сделать так, будто никогда и ничего после палеозоя и не было на громадной русской равнине. Он искал жизненного пространства, безымянной и голой земли, которой он сам подарит пруссацкое имя… Страшнейший из джихангиров Азии — как назывались там миропотрясатели не чета Адольфу — Тамерлан переселял к себе в Самарканд лучших мастеров из покорённых царств; этих же немецких воров, на которых мы стоим сегодня ногами, приводили в ярость самые звуки имён Суворова и Пушкина, Чайковского и Толстого, при упоминаньи которых весь цивилизованный мир мысленно обнажает головы. — О, так грабить и выскребать нам душу никто ещё не собирался!

Тогда мы взялись за руки, как братья, и поклялись имением Ленина притти к врагам и наказать их судом более справедливым, чем божий суд. Мы вложили в эту клятву всё, что у нас есть дорогого, и даже больше вложили мы в неё — для того, чтобы уже никак нельзя было не сдержать её. Огонь ушёл бы из наших очагов, дети наши плевали бы нам в очи, обесплодели бы наши нивы и женщины, если бы мы не исполнили своего обещания, более святого, чем материнское благословенье. Оно было короче самого страшного проклятья и заключалось в одном лишь слове — Б е р л и н. Мы даже не произносили его вслух, мы экономили время и силу; нам нужна была эта столица всемирного злодейства не во утоление тщеславия, которое всегда чуждо истинному герою, но как оправдание самого нашего прихода в жизнь. И тогда мы сделались крепче гранита, ибо какая твердокаменная крепость выдержала бы тот, памятный миру, натиск под Москвой? Прочней железобетона оказалась наша вполне смертная человеческая плоть. Нам было бы радостью отдать свои жизни за Родину и Сталина — отца победы, который и сам отдал бы кровь свою за нас и за Родину, капля по капле. А с такой порукой какому горю не сломит хребта советский народ?

Замолкшие, очень строгие советские атланты в стёганых куртках, иные — женского пола или детского возраста, творили во тьме безлюдных захолустий новые гигантские кузницы победы, — ещё без кровель, но уже выпускавшие первые десятки прекраснейших, как произведение искусства, танков или дальнобойных пушек, — эти могучие свёрла особого назначения, способные прогрызать любую броню. На Цельсии бывало пятьдесят ниже ноля, а они своим теплом отогревали ещё бездушные машины; буран со свистом ходил между станков, а они слышали в нём громовый будущий салют в честь падения Берлина! Вот когда мы поняли, что человек в состоянии выполнить втрое против того, что ему приказывают, и, главное, что самый грозный приказ может дать человек себе  с а м.

И вот оно свершилось, клятва выполнена, Берлин пал, он под ногами нашими. О, слишком долго и надоедливо Германия стучала к нам в ворота, и мы вошли в неё в образе урагана. Нам нравится, что генералы, жесткие и важные, как навозные жуки, наследники Мольтке и Шлиффена, сами отводят свои стотысячные гарнизоны в русский плен. Стоя перед столом нашего офицера, они выражают благоразумные суждения о непобедимости советского оружия и ещё о том, что умерший Адольф Гитлер был обманщик и очень плохой человек. «Стоять на-вытяжку… вы говорите с боевым советским майором, у которого ваши солдаты убили семью!»… Всё это — отличный показатель того, насколько полезен наглецу, опьяневшему от вековой гордыни, хороший удар между бровей; как показывает опыт, сие освежает, сушит и трезвит.

Теперь нацистским заправилам и их присным уже не хочется ни украинского чернозёма, ни британских островов, ни колоний в тропиках; они стремятся всеми силами души куда-нибудь на островок Елены, даже просто в помещение с решёткой и казённым рационом. Они начинают заболевать сердечными приступами, умирать от кровоизлияний, а пока в качестве ответчика заранее выставляют гросс-балду в адмиральской треуголке, как силомер на ярмарках, чтобы союзные армии на нём разрядили свой гнев за Майданек и Бухенвальд, Освенцим и Дахау… Но нет, мы не поверим на слово, мы ещё пошарим в Германии, мы потребуем вещественных доказательств, что ефрейтор не превратился в оборотня. Малютки мира могут спать спокойно в своих колыбельках. Советское войско, как и войска наших западных друзей, хочет видеть труп фюрера в натуральную величину, и оно вернётся на родину не раньше, чем ветер освободительного урагана развеет в Германии фашистское зловоние. Что касается толстого Геринга, у нас имеется одно верное средство от сердечных недугов, излечивающее навсегда…

Наши продымленные патрули шагают сейчас по Берлину, и немецкие дамочки угодливо смотрят им в глаза, готовые немедля начать выплату репараций. Не получается! Советских людей это интересует в гораздо меньшей степени, чем пристальный осмотр берлинских чердаков, подвалов и тоннелей метро — в поисках оборотней, этого посмертного секретного оружия Германии. Мы всегда владели заветным словцом на нечистую силу… Позже, когда Германия станет на колени перед армиями Объединённых наций, наши люди отдадут дань своей старинной любознательности. Их, простых советских пахарей и слесарей, каменщиков и трактористов, давно уже тянуло посмотреть что это за городок такой на свете, который столько лет подряд пугал присмиревшую до мюнхенской степени Западную Европу. Тогда они обойдут неторопливой экскурсией все эти государственные лаборатории германскою научного зверства, осмотрят гитлеровскую канцелярию, этот бывший генеральный штаб ада, побывают в рейхстаге и вспомнят с уважением имя Димитрова, посетят известную аллею заносчивых прусских истуканов, если только пощадили её русские «катюши» и британские десятитонки. О, разумеется, с самого своего основания Берлин не видал ещё такого наплыва интуристов!..