Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №10 (2004) Страница 26

Вслед за князем Дмитрием Донским, искавшим в Троицком монастыре духовной поддержки перед битвой на Куликовом поле с кочевниками, и другие русские самодержцы часто навещали монастырь. В Троицком соборе перед иконой Святой и Живоначальной Троицы — символом согласия и единения — торжественным крестоцелованием московские князья скрепляли свои договора и союзы, отмечали “молебными пениями” начало и окончание военных походов, крестили наследников престола. Богатые пожертво­-вания выделяли монастырю русские князья и цари, некоторые из которых (Василий III, Иван Грозный, Федор Иоаннович) были крещены в Троицкой обители. На их щедрые вклады строились новые величественные храмы (как, например, Успенский собор, на ступенях которого юный паломник Михаил Лермонтов набросал строки будущего стихотворения “Нищий” (1830 г.): “Куска лишь хлеба он просил,/ И взор являл живую муку,/ И кто-то камень положил/ В его протянутую руку”), расписывались иконостасы, возводились мощные крепостные стены длиною 1100 и высотой в 14 метров. В строительстве монастырских церквей, росписях древних храмов принимали участие лучшие художественные силы страны — московские, псковские, ярославские мастера. Фрески могучего Успенского собора ярославские и троицкие иконописцы расписали всего за сто дней!

В середине XVI века указом Грозного царя монастырь включился в общую систему обороны Москвы. При Иване Грозном деревянная ограда сменилась каменными крепостными стенами с двенадцатью башнями. На строительство укреплений в порядке государственной повинности в течение десяти лет (1540—1550) привлекалось население из соседних уездов; им разрешалось “известной камень калоти и жечи, известь делати и иной камень ломати”, на чьих землях бы его ни нашли. Иван Грозный, лично следивший за ходом работ, в 1547 году выделил монастырю 3000 рублей, а крестьян, занятых на строительстве, освободил от податей и других повинностей.

В 1582 году в Духовском храме Троицкого монастыря Грозный царь, покаянно рыдая, рассыпал на холодном каменном полу 7 тысяч серебряных монет. Возле гробницы преподобного Максима Грека, осудившего в свое время повторный брак Василия III с Еленой Глинской, долгие часы горевал государь. Вольно или невольно, но до смерти забил самодержец тяжким царским посохом 27-летнего сына Ивана в Александровой слободе — тогдашней неофициальной столице Русского государства. Деньги предназ­начались царем на вечное поминание сына и на замаливание собственных грехов. По тем временам семь тысяч — сумма баснословная! В Москве деревянный сруб в XVI веке стоил чуть больше двух рублей, а корову можно было приобрести всего за 80 копеек. Причем 20 тысяч серебряных рублей Иван Грозный отослал еще и Вселенскому патриарху Сильвестру. Простит ли Господь Русского царя? Московский купец Трифон Коробейников — один из участников царского посольства в Царьград и на Афон, отправленного в 1582 году с милостыней на помин души убиенного царевича Иоанна, приводит в своем “Путешествии” в оправдание царя такие слова Александрийского патриарха: “Бог да простит Царя, Государя и Великого князя Ивана Васильевича всея Руси, что беззаконных жидов, аки врагов, отогнал от стада Христова”.

Вклады и пожертвования текли в Троице-Сергиев монастырь неоскуде­вающей рекой. Имея такую солидную поддержку, монастырь и сам год от года наращивал благотворительную деятельность.

Согласно традициям, заложенным основателем монастыря преподобным Сергием, Троицкая обитель предлагала трапезу всем приходящим — бедным и богатым. Немецкий барон Герберштейн, посетивший монастырь в первой четверти XVI века, писал: “Важнейший монастырь в Московии есть монастырь Святыя Троицы... удивительное стечение племен и народов прославляет его; туда ездит сам князь, а народ стекается ежегодно в известные дни и питается от щедрот монастыря. У Троицы есть медный горшок, в котором варятся известные кушания, и по большей части огородные овощи, — и мало ли, много ли народу придет в монастырь, однако пищи всегда остается столько, что монастырский причт может быть сыт, так что никогда нет ни недостатка, ни излишка”.

В 1878 году “кушания из волшебного горшка” отведал Лев Толстой, приехавший в лавру в пору мучительных духовных поисков. Отец-наместник лавры архимандрит Леонид приглашал Толстого отобедать в своих келиях. Но граф разделил трапезу с народом.

В монастырской ризнице, рассматривая пудовые вериги древних пустынников, Толстой спросил: “А ныне есть ли такие подвижники?” Ему ответили, что в наше время лучше терпеть те скорби, какие Бог кому попустит. После осмотра ризницы граф вызвался на отдельную беседу с наместником отцом Леонидом. Беседа длилась несколько часов. Когда Толстой ушел, старец со вздохом сказал: “Заражен такой гордыней, какую я редко встречал. Боюсь, кончит нехорошо”.

Монастырь был не только получателем вкладов, но и сам выступал в роли щедрого благотворителя. Это было особенно заметно в годы неурожая и лихолетий. И вскоре наступил момент в русской истории, когда судьба России оказалась напрямую зависимой от судьбы Троицкого монастыря. Воспользовавшись политической неразберихой в Московском государстве, осенью 1608 года польские войска окружили древнюю обитель преподобного Сергия. “Если взята будет обитель Преподобного, — говорил патриарх Гермоген царю, — то весь предел российский до окиана-моря погибнет!”

Около 5000 монастырских защитников долгих  16 месяцев держали защиту с “беспримерным мужеством и героизмом”. А ведь им противостояло 30-тысячное польско-литовское  войско! Беда сплотила всех: стрельцы и монахи бок о бок с ремесленниками, крестьянами и боярами сберегли в боях святыню. “За други своя” геройски погибли жители соседнего села Клементьева Шилов и Слота, взорвавшие вражеский подкоп возле южной монастырской башни.

Но не только военные действия вел тогда осажденный монастырь. Когда из-за нехватки хлеба в столице подскочили цены на муку и хлеб, келарь Троицкого монастыря Авраамий Палицын вывез на торг из хранившихся в Москве монастырских запасов 200 четвертей ржи, сбив цену с 7 до 2 рублей.

Настоятель архимандрит Дионисий открывал странноприимные дома и больницы в соседних с монастырем слободах, жертвуя пшеницу и ржаной хлеб для раненых (монахи вкушали лишь овсяный хлеб и воду). В окрестных дремучих лесах и на разбойных дорогах монастырские послушники подбирали покалеченных православных христиан. В монастыре им оказывалась помощь, убиенных же отпевали и погребали по-христиански.

В 1610 году в помощь “верным сынам Отечества” в ополчение под начальством Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарскго архимандрит Дионисий благословил 250 монастырских слуг и стрельцов. Архимандрит и келарь Авраамий Палицын рассылали по российским городам патриотические воззвания, вдохновляя русских людей “постоять за благочестие и отечество крепко и мужественно”.

В 1611 году для освобождения Москвы монастырь отправил к столице слуг “со свинцом и порохом, вынув запасы из осадных орудий монастырских”. 16 августа 1612 года архимандрит Дионисий у стен Троицкого монастыря на горе Волкуше благословил русских ратников, уходивших на юго-запад освобождать Москву. Это благословение, напомнившее молитвенное напутствие преподобным Сергием князя Дмитрия Донского перед Куликовской битвой 1380 года, не могло не вдохновить православных.

Много-много лет спустя, осенью 1941 года, возле стен монастыря собиралось с силами новое русское воинство — Первая ударная армия. Именно ей суждено было под Дмитровом остановить врага всего в тридцати двух километрах от священной обители. Тяжелые золотые лаврские купола в то время были плотно затянуты защитным маскировочным тентом, на колокольне находился наблюдательный пункт, в Больничных палатах — госпиталь для раненых бойцов. И несмотря на то, что в намоленных лаврских храмах на алтарных престолах плелась паутина, а законных хозяев разогнали по бескрайним просторам советской империи, Бог не оставил Россию. Мои родители вспоминают, что первый немецкий бомбардировщик, появившийся над городом Загорском (имя городу присвоено в 1930 году в честь Владимира Загорского-Лубоцкого — польского большевика) в сентябре 1941 года, сбросил вместо бомб листовки. “Я Загорск бомбить не буду. Здесь моя мать похоронена!” — такие удивительные слова можно было прочитать на этих листовках. Многие жители, слегка подрастерявшие в тридцатые годы веру, благодарно вздыхая, стали сыпать на лоб и плечи частые щепоти.

В наше время слово “благотворительность” стало почти ругательным. Новые русские обессмыслили дело благотворения. Благое дело совершается в том случае, когда правая рука не знает, что творит левая. Наполеон, въезжая в опустевшую Москву, также сладко мечтал о каком-нибудь благодеянии. Столичные церкви, к примеру, он, если верить Толстому, намеревался превратить в “Дома матери”...