Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие. От «Града обреченного» до «"Бессильных мира сего» Черновики, рукописи, варианты Страница 27

И пошли мы выбивать из них путевки, единовременные ссуды, жаловаться им на издательский произвол, писать на них снисходительные рецензии, заручаться их поддержкой на всевозможных комиссиях, и диким показался бы уже вопрос, надо ли при встрече подать руку товарищу имяреку. Ах, он в таком-то году обрек на безвестную гибель Иванова, Петрова и двух Рабиновичей? Слушайте, бросьте, о ком этого не говорят? Половина нашего старичья обвиняет в такого рода грешках другую половину, и скорее всего, обе половины правы. Надоело. Нынешние, что ли, лучше?

Не суди и не судим будешь. Никто ничего не знает, пока сам не попробует. Нечего на зеркало пенять. А паче всего — не плюй в колодец и не мочись против ветра.

Потому что страшно. И всегда было страшно. С самого начала. Этот мерзкий старик, что сидел через два стула от меня, мог сделать со мной все. Написать. Намекнуть. Выразить недоумение. Или уверенность.

В журнальном варианте вместо этого стоит лишь: „Я кое-что ему ответил. В том же духе“. Но полстраницей позже, после сравнения Гнойного Прыща с тварью гишу, вероятно, для того, чтобы пояснить читателю, почему же Сорокин так боится Гнойного Прыща, вставлен для примера эпизод с участием Гнойного Прыща, эпизод довольно интересный, характерный и, как и многие эпизоды, рассказанные в ХС, происходивший в действительности (выступление А. Казанцева против Г. Альтова, см. „Комментарии“ БНС):

Года два назад Гарик Аганян пробивал в „Космосе“ свой сборник научно-фантастических рассказов. Какие-то там приключения на ракете, которая движется быстрее скорости света. Конечно, Гарик знал, что таких ракет нет и быть не может, он мне лично несколько раз это объяснял и притом вполне доходчиво. Но зачем-то понадобилась ему такая вот сверхсветовая ракета. Ну, научная фантастика, у них там свои дела… Сборники без того проходил туго, и вдруг каким-то неведомым образом рецензентом его оказался Гнойный Прыщ. Тут вообще много загадок. Откуда в „Космосе“ взялся Гнойный Прыщ? А если уж взялся, то зачем ему понадобилось топить именно Гарика? А может, и не Гарика, а редактора. Или, скажем, рекомендателей Гарика в наш Союз…

Факт тот, что он Гарика утопил, да так, как никто Гарика до сих пор не тапливал. По всем непредставимым правилам древних пожирателей слонов. Он вывел черным по белому, что наш Гарик — антинаучный мракобес, исповедующий людоедские теории гитлеризма. Причем копию рецензии он подгадал в аккурат к тому самому заседанию нашей приемной комиссии, где должно было разбираться Гариково заявление о приеме. И когда председательствующий зачитал нам Прыщевый этот перл, мы буквально рты разинули, и наступила тишина, хотя все мы там собрались люди опытные и всякого повидавшие. Гитлеризм-то тут при чем? А вот при чем.

Как известно, максимальная скорость в природе — это скорость света. Кто это установил? Великий ученый Альберт Эйнштейн. А кто преследовал великого Альберта Эйнштейна? Гитлеровские мракобесы. А что утверждает Г. Аганян в своих злобных писаниях? Существование скоростей выше скорости света. Кого он таким образом ревизует — и даже не ревизует, а попросту злобно опровергает? Великого Альберта Эйнштейна. С кем же, спрашивается, смыкает свои ряды Г. Аганян? То-то!

Вот логика гишу, если это вообще можно назвать логикой. Вот почему не желаю я обсуждать с Гнойным Прыщом какие бы то ни было проблемы, кроме как насчет погоды. Кстати, прием Гарика был-таки отложен тогда на несколько месяцев, впредь до выяснения. И понадобилось могучее вмешательство секретариата, да еще не нашего, а всесоюзного, чтобы отбить этот жуткий наскок из палеолита…

В рассказах Аполлона Аполлоновича об Алексее Николаевиче сказано: „Их сиятельство уехали в Цека…“ В ЦЕКА изменено: НА ПРИЕМ. А вот о Михаиле Афанасьевиче (нынешнем) он говорит: „В библиотеку пошел. Или в партком“. ПАРТКОМ заменен на КАНЦЕЛЯРИЮ.

Убрано количество членов в писательской организации: вместо „насчитывающей несколько тысяч человек“ — „вполне многочисленной“.

Сорокин вспоминает все три случая перелома его ребер и подытоживает: „Горько, товарищи. Горько и неприлично…“ ГОРЬКО, ТОВАРИЩИ — убрано.

В рассказе Вали Демченко о будущих пишущих машинках с „электронными цензурными ограничителями“ ограничители названы специальными электронными.

Из размышлений Сорокина о тщете всего сущего („А в действительности, построил ты государство или построил дачу из ворованного материала, к делу это не относится…“) ГОСУДАРСТВО заменено на ЕДИНУЮ ТЕОРИЮ ПОЛЯ.

О режиссерах („Это будет не Эйзенштейн и не Тарковский“) Тарковский заменен Феллини.

В разговоре с дочерью Сорокин говорит о Ганде, что там „огромные толпы негров поливают друг друга напалмом“. „Негры“ заменены на „фанатиков“.

Название периодического издания „Добровольный информатор“ заменено на „Образцовый информатор“. Название периодического издания „Московский плейбой“ изменено на „Богатырский дозор“.

Валя Демченко сообщает Сорокину, что его рукопись „Старый дурак“ теперь (после требований журнала „Губернский вестник“) называется „Старый мудрец“, но „сцену совращения он решил оставить“. „Нева“ же ее не оставляет и заменяет „сцену совращения“ на „сцену возвращения“.

Журнал „Советише Гэймланд“ (в издании „Текста“ — „Гэймланд“) заменили „Надежным транслятором“, хотя „перевод с иврита“ остался.

Убрано уточнение насчет Жоры Наумова „он же Гирш Наумович“, а „какой-то еврей из Академии наук“ заменен на „какой-то жук из Академии наук“. Соответственно, это высказывание Сорокин называет не антисемитским, а антинаучным выпадом.

Об Олеге Орешине Сорокин думает: „…я принял его за обыкновенного зоологического антисемита вроде лейб-гвардейцев. <…> Не был он антисемитом“. В журнальном варианте изменено на: „…он показался мне явлением скорее зоологическим“.

Самой страшной возможностью для Синей Папки Сорокин почитает издание ее тиражом 90 тысяч экземпляров и дальнейшее забвение. В журнальном варианте уменьшают количество экземпляров до 30 тысяч… Сейчас написали бы 5 тысяч…

Из журнального варианта убраны: колоритное замечание („Словно рассказывают тебе умиленно, как ты в три годика, не удержавшись, обделался при большом скоплении гостей. А ведь не три годика, а все двадцать восемь было мне тогда…“), вторая половина описания сюжета „Нарцисса“ („И поскольку „воле Шуа дю-Гюрзеля не мог противостоять даже сам Шуа дю-Гюрзель“, бедняга безумно влюбился сам в себя. Как Нарцисс. Дьявольски элегантный и аристократический рассказ. Там есть еще такое место: „К его счастью, после Нарцисса жил еще пастух Онан. Так что граф живет сам с собою, выводит себя в свет и кокетничает с дамами, вызывая, вероятно, у себя приятную возбуждающую ревность к самому себе““) и определение этого рассказа как „порнографический“. Слово ОНАНИЗМ заменено на РУКОБЛУДИЕ. В воспоминаниях Сорокина о Кате (как журнал вообще пропустил этот эпизод — даже не верится) заменено „остальными грудями и ляжками“ на „женскими особями“, убрано „для уместного опорожнения семенников“. Убрано и: „Они только испачкали ей живот и ноги обильной дрянью и разбежались“.

Сорокин после сна вспоминает, что раньше ему „снились больше бабы“. „Бабы“ целомудренно заменены на „амуры и венеры“.

Убрана запись в дневнике: „Омерзительный, как окурок в писсуаре“. Прозвище „Сортир Сортирыч“ заменено на „Диван Диваныч“. Даже „тащиться в туалет и воевать с неисправным бачком“ посчитали для Сорокина неуместным, в журнале он тащится в ванную воевать с неисправным смесителем.

Убрано сравнение Жоры Наумова: „…а у меня обе ноги прострелены, я тогда меж двух костылей болтался, как стариковская мошонка меж ног…“, осталось лишь „как“ и многоточие.

Убраны подробности из рассказа Кудинова („как его рвало, как его несло и так далее“, как „сзади“ воду закачивают).

Анекдотический рассказ о надписи на снегу и фотографиях всего этого в журнале оставлен, но фраза „Полина Златопольских (мечтательно заведя глаза): „Однако же, какая у него струя!““ скромно заменена на „Фотографии разбегаются по рукам и в большинстве своем исчезают“.

О писательской бригаде, страдающей морской болезнью, Сорокин вспоминает: „…вся заблеванная, благополучно помирала в койках…“ ВСЯ ЗАБЛЕВАННАЯ заменено на ЗАКАТИВ ГЛАЗА.

О беседах с читателями Сорокин размышляет: „…чтобы никакая сука, буде она окажется в зале, не могла бы придраться…“ В журнале СУКА заменена на ГИШУ.