Владимир Максимов - Растление великой империи Страница 27

Если принять сегодняшнюю точку зрения победителей на происшедшее, то все жертвы застойных лет — отсидевшие и еще сидящие, близкие убитых и недоживших, изгнанные из страны и оклеветанные — также вправе предъявить им обвинение в измене родине.

Только Боже нас избави от такого сведения счетов! Я лишь радуюсь, что вчерашние представители партийной и советской номенклатуры нашли в себе духовное мужество переосмыслить свою судьбу и пойти навстречу своему народу. Я желаю им на этом обновляющем пути всего самого наилучшего.

Каюсь, я сам «иудейска страха ради» и ради хлеба насущного порою лукавил на бумаге, хотя никогда и ни от кого не скрывал своего негативного отношения к коммунистической идеологии. Это могут подтвердить все мои многолетние друзья от Булата Окуджавы и Юлиуса Эдлиса до Юрия Карякина и Фазиля Искандера включительно. Но тем не менее я никогда не жаждал ни крови, ни мщения по отношению к ее носителям. Признание ими своих заблуждений для меня вполне достаточная моральная компенсация.

Поэтому мне непонятна та радикальная мстительность, которую проявляют сегодня иные нынешние прогрессисты, еще вчера осыпанные всеми мыслимыми милостями и наградами времен застоя. С какой это стати, по какому праву любимец всех современных ему вождей Евгений Евтушенко, чуть не до последнего дня похвалявшийся своей личной дружбой с латиноамериканской Ниной Андреевой — Фиделем Кастро и юдофобствующей марксисткой Ванессой Редгрейв, превращается сегодня в эдакого отечественного Маккарти и устраивает охоту за ведьмами в Союзе писателей? С какой это стати также другой писатель, которого я очень высоко ценю, как прозаика, проживший одну из самых благополучнейших жизней в советской литературе, вдруг призывает народ выращивать пеньку, чтобы вить из них веревки для коммунистов? Неужели им, этим мастерам слова, невдомек, что кроме этической недопустимости для писателя подобной позиции это еще и эстетически пошло?

К тому же, мыслимо ли было, например, чтобы Виктор Гюго, возвратившийся из почти двадцатилетней ссылки, где он пробыл по милости путчиста Наполеона Третьего, стал сводить счеты с братьями Гонкур, которые все эти годы процветали при императорском дворе? Мыслимо ли было, чтобы участник французского Сопротивления Андре Мальро мстил Франсуа Мориаку, занимавшему в оккупированной Франции весьма сомнительную позицию (даже такой активный коллобарант, как Селин, отделался всего лишь ссылкой в соседнюю Бельгию, где и умер)? Мыслимо ли, чтобы изгнанник Милош требовал к ответу конформиста Ивашкевича?

Утверждаю: немыслимо! А у нас наши борцы за свободу и демократию от литературы, едва прорвавшись к власти, спешат опечатать Союз писателей — своих оппонентов. Господи, да когда же мы все-таки повзрослеем?

Кстати сказать, также пошло и присваивать звание Героев Советского Союза погибшим у Белого дома юношам. К тому же нелепо: Союза практически не существует, а герои множатся. Вспомним-ка лучше мудрые слова Томаса Манна: «Несчастна страна, которая нуждается в героях!» Неужели окружающие Бориса Ельцина интеллектуалы не могли или не захотели указать ему на оскорбительную для погибших фальшь этой акции?

Мне легче было бы понять все эти эксцессы и недоразумения, если бы мы оказались первыми в процессе освобождения от тоталитаризма — первопроходчикам простительны ошибки, они идут вслепую. Но за последние годы бархатные революции прокатились по странам всего так называемого социалистического лагеря. Почему мы не хотим учитывать уже освоенный ими опыт?

Там тоже привлекают к ответственности путчистов, но только за конкретные преступления: уголовно наказуемые приказы, коррупцию, геноцид против собственного народа.

Ярузельский, глава государства и партии Польши в одном лице, совершил государственный переворот в полном смысле этого слова, причем не только в своих собственных интересах, но и в интересах иностранной державы, то есть Советского Союза; пересажал всю оппозицию, закрыл все оппозиционные издания, пролил немало крови, достаточно вспомнить хотя бы зверское убийство отца Попелушко. Доживает он свой век в самом центре Варшавы, а его партийные единомышленники не только живы-здоровы, не только сохранили за собой собственные средства массовой информации, но и несколько дней назад едва не свалили в парламенте правительство Белецкого.

Его чехословацкий союзник Густав Гусак, совершивший государственный переворот с помощью оккупационных войск (вот уж действительно измена родине в чистом виде!), отправлен на пенсию. Из его соратников к судебной ответственности привлечен лишь Первый секретарь Пражского горкома партии за конкретный приказ стрелять в демонстрантов. Представители партии заседают в парламенте, партия продолжает контролировать свои органы массовой информации и даже после всего случившегося набирает на выборах 11 процентов голосов. Кстати, это более миллиона избирателей.

Тодора Живкова, верой и правдой служившего иностранному государству, благословившему покушение на Папу Римского и убийство бежавшего из страны писателя Георгия Маркова, привлекают (правда, все еще никак не привлекут!) к суду за коррупцию.

Эрика Хоннекера требуют к ответу лишь за конкретный приказ стрелять в бегущих на Запад соотечественников и (хотя и гипотетично) тоже по обвинению в коррупции.

Зато стукачей своих открыто засвечивают. Не преследуют, не наказывают, а только перекрывают им доступ к власти.

А у нас все наоборот: своих вчерашних единомышленников готовы засудить вплоть до казни, а вот стукачей не замай. Пригодятся. Это, по словам уважаемого мною Вадима Бакатина, может внести раскол в наше общество. Неужто Вадим Бакатин не замечает, что оно давно уже расколото, и теперь, судя по всему, навсегда?

Но еще горше, что мы снова и снова карикатурно повторяем свою собственную историю эпохи Февраля и его последствий. Перечитываю сейчас «Окаянные дни» Бунина и только болезненно поражаюсь: как похоже! Политики и интеллектуалы, кричащие только об опасности справа. Помним, проходили. Керенский и левая русская интеллигенция тоже кричала, а выпихнули ее с исторической сцены слева. Уже в старости в эмиграции незабвенный Александр Федорович в ответ на вопрос, что бы он делал в России в случае возвращения Февральской ситуации, печально обронил: «Боролся бы с керенщиной!» Хорошо, что догадался, правда, слишком поздно.

Как это ни сожалительно отметить, но, увы, до сих пор фашизм приходил в мир только слева, а конкретнее — из недр итальянской социалистической партии. Справа до сих пор приходили сюда только авторитарные режимы, что, впрочем, тоже не Бог весть какое благо для человечества.

Военные из обойденных чинами, спешащие наверстать упущенное под теплым крылом победителей. (Не успел новый министр обороны СССР занять освободившееся кресло, как тут же, чуть не на другой день обзавелся маршальскими погонами: раньше я почему-то думал, что воинские звания присваиваются за профессиональные заслуги. Оказывается, это вовсе не обязательно, можно и за одну лишь лояльность. Правда, прецедент, хотя и невеселый, уже был — маршалы Москаленко и Батицкий.) Этот же министр обещает стране и восьмидесятипроцентное обновление командного состава советской армии. И это, к сожалению, мы опять-таки проходили: один усатый господин в свое время уже проделал такую операцию, до сих пор расхлебываем.

А еще левее — недавние витии коммунальных кухонь, открыто призывающие нынче к вооруженному восстанию.

В то же самое время хлеб не убран, промышленность останавливается, инфляция, по утверждению Председателя Государственного банка СССР, достигнет к концу года 1000 (тысячи!) процентов. И любимая Борисом Николаевичем радиостанция «Свобода», посодействовав ему в разводе с сопредельными республиками, вплотную занялась разделом Российской Федерации. Так что не придется ли ему в ближайшем обозримом будущем оказаться Президентом Московской области? Впрочем, говорят, Октябрьский район города Москвы тоже хлопочет о независимости. Как говорится, ждите писем.

Учитывая все это, диву даешься, как европейски одетые и упитанные мужчины и принаряженные, словно на вечерний прием, женщины из числа народных избранников целыми днями горячо и заинтересованно обсуждают, кто где был в ночь переворота.

Да оглянитесь же наконец вокруг себя, милые, какое тысячелетие на дворе, под вами же земля горит!

Мне непременно скажут: какое моральное и гражданское право имею я столь вызывающе судить о положении в стране, сидя в безопасном далеке, под защитой западной демократии?

Смею утверждать, что у меня есть такое право. И не только право соотечественника, болеющего за судьбу родной страны. В моей жизни был свой Белый дом, рядом с которым я что-то не видел почти никого из нынешних апологетов демократии. Они сидели в это время в различных номенклатурных кабинетах и втихомолку и вслух издевались над нашей политической наивностью. Этим домом была для меня в те годы квартира Андрея Сахарова. (За подтверждением прошу обратиться или к мемуарам самого Андрея Дмитриевича, или к его вдове Елене Боннэр.) Была и своя решающая ночь, когда арестовывали Александра Солженицына и все мы, входившие в те времена в его идейное окружение, ждали самого худшего, но, тем не менее, собравшись наутро на сахаровской кухне, подписали требование к правительству освободить писателя и опубликовать «Архипелаг ГУЛАГ». Нас оказалось всего девять человек. Где они пропадали тогда, эти десятки, сотни тысяч яростных антикоммунистов, заполоняющие сегодня городские площади с самыми вызывающими лозунгами? Я не говорю о молодежи, я говорю о людях своего поколения.