Кнут Гамсун - О духовной жизни современной Америки Страница 27

В том-то и дело, что американскому театру недостает главного: самого духа искусства. Он располагает вполне приличными актерами и шекспировскими трагедиями, но истинного духа искусства он лишен. Достаточно переступить порог американского театра, и отсутствие этого духа сразу станет заметно. Словно ты вошел не в учреждение, призванное осуществлять нравственное воспитание, не в храм искусства, а в хорошо обставленный балаган, где тебя потчуют балаганным представлением и ирландскими шуточками. Вдобавок ежеминутно тебе мешают смотреть спектакль. С галерки тебе на голову летят сигаретные окурки и ореховая скорлупа. Вокруг снуют служители с подносами, на которых стоят напитки в бутылках и лежат сладости в кульках, и с громкими криками предлагают свой товар, идет купля-продажа, кругом шуршат деньгами, шепчутся, переговариваются вслух, сообщают друг другу рыночные цены, рассказывают, какая нынче уродилась пшеница. Потом вдруг появляется человек, который раздает театральные программы на следующую неделю, а уж эти программы полностью отвечают духу, господствующему здесь во всем прочем, и внешне напоминают американский аккредитив. Все сплошь — коммерция, балаган, бездуховность.

Здешняя публика, со своей стороны, также не чувствует никакой художественной ответственности за какие бы то ни было промахи и грубейшие ошибки на сцене; она не предъявляет к искусству ровным счетом никаких требований, потому что сама она не получила никакого художественного воспитания, она жаждет лишь развлечений и рассуждений о патриотизме. Потому-то актерам почти не приходится рассчитывать на какие-либо внешние стимулы, способные воодушевить их на высший артистический подвиг. Их искусство поймут очень немногие, еще меньше таких, от кого можно ждать вдумчивой критики. Слишком часто все это ощутимо сказывается на уровне спектаклей. Актеры вслух суфлируют друг другу — и публика хохочет. Какая-нибудь Федра, которой по пьесе полагается мертвой лежать в постели, вдруг начинает хлопать глазами — а публика и тут хохочет. Никто не освистывает актеров за то, что они намеренно, желая насмешить публику, разрушают театральную иллюзию, создаваемую с таким трудом. Совсем напротив, на американской сцене никто вообще не страшится разрушить зрительские иллюзии. Однажды, когда играли «Оливера Твиста», я видел, как по сцене, изображавшей улицу, прохаживался джентльмен без головного убора. Сцена представляла лондонскую улицу, но актер, игравший в этой пьесе роль благодетеля маленького Оливера, видимо, хотел пощеголять перед публикой своими демократическими замашками. Стало быть, выходя на улицы Лондона делать добро, он предусмотрительно оставлял свой цилиндр дома.

В другой раз играли американскую пьесу; там я увидел следующее: сцена изображала военный лагерь. В этот лагерь забрел молодой военный, ирландец — иными словами, шпион; раздобыв важные сведения, он должен был во что бы то ни стало отослать депешу своим друзьям в противоположном лагере. Но, разумеется, у него не было никакой возможности это сделать. И вот он взял лук, валявшийся на полу — кстати, почему здесь валялся этот лук? Не индейцы же вышли на тропу войны — велись вполне современные боевые действия с применением ружей, — но молодой человек взял лук, приколол депешу к стреле, натянул тетиву и выстрелил! А стрела упала на пол. Да, да, стрела упала на пол. И все мы, сидевшие в зале, видели это: стрела упала прямо на сцену. Так, может, хотели показать, что стрела не могла перелететь в противоположный лагерь? Ничуть! У ирландца нашелся помощник, который принялся рассказывать публике, куда полетела стрела: она, мол, вонзилась в воздух, полетела далеко-далеко, легким перышком пронзила эфир, тут блеснула, там запела, как струна, и устремилась еще дальше — и наконец вонзилась в землю, упав у самых ног друзей шпиона в противоположном лагере! Тут грянули аплодисменты, каждый из сидевших в театре янки хлопал в ладоши: ура, северные штаты спасены! Но стрела-то по-прежнему валялась на сцене, на полу. Оказалось, и это не беда! Я решил проверить, как обстоит со стрельбой из лука, ведь ту же пьесу играли каждый вечер. Но со стрелой дело никак не налаживалось: как только ее выстреливали из лука, она тут же падала на пол. Однако считалось, что она все равно пролетела в воздухе четыре с половиной английских мили, и никто не видел причины поднимать шум. Никто шума и не поднял.

Разрушают зрительскую иллюзию в американском театре и такие мероприятия, как смена сценических декораций на глазах у публики, при освещенном зале. Почему-то декорации сменяют всякий раз на открытой сцене даже и в тех случаях, когда в этом нет никакой необходимости, просто так уж здесь принято. Зная, как составляется американский спектакль, а именно из следующих одна за другой совершенно разностильных сцен, можно представить себе, как часто осуществляется подобная смена декораций при открытой сцене. Сидишь в зале, видишь все это — и иллюзия рушится. К примеру, сидишь и смотришь на сцену, где изображена улица в городе Сан-Франциско. И вдруг в самом разгаре действия из-за декораций появляются два молодчика, которые растаскивают эту улицу в разные стороны: пол-улицы направо, пол-улицы налево, и никакого Сан-Франциско уже нет как нет, и все сидящие в театре видят это, но никто из зрителей не волнуется. Следующая сцена происходит на берегу Миссисипи. Когда же наступает черед третьей сцены, сменщики декораций попросту разделяют надвое реку и утаскивают каждый свою половинку, так что и справа, и слева вода стоит стеной — как сказано в Библии. И опять-таки это никого не волнует, электрические лампочки с фанатическим исступлением освещают крушение иллюзии.

Да, американское театральное искусство и вправду нуждается хотя бы в небольшом глотке артистической культуры, духовности, в свежем дыхании чистого искусства

ВЛИЯНИЕ ДУХОВНОЙ ЖИЗНИ

I. Что такое «свобода»?

Долгое время у нас на родине журналисты привычно рекламировали американскую свободу как образец подлинной свободы. Господа журналисты сами не ведают, что творят! Левые восхваляют свободу из принципа, правые — протестуют по привычке, идет беспрерывная перепалка, которая лишь в редчайших случаях проистекает от чьего-то личного опыта.

Напомним описанные выше проявления американской духовной свободы: это «свобода» покарала некую газету за то, что та признала допущенную конгрессом бестактность. Она же заставила ученика общеобразовательной школы просить прощения у Иисуса Христа за то, что на уроке арифметики он кидался бумажными шариками. «Свобода» наказала писателя за то, что он отчасти развеял легенду о добродетели американок. Она же заставила замолчать другого писателя за то, что в его книге ощущалось влияние европейских идей. «Свобода» обложила 35-процентной пошлиной импорт современной иностранной культуры. Она же преследует книги Золя и не допускает их в книжные магазины[14]. Она запрещает художникам изображать пастухов и пастушек в одежде, не застегнутой на все пуговицы. Она клеймит позором Сару Бернар за то, что артистка, наоборот, «расстегнула пуговицу». Даже этих примеров, выбранных наугад, довольно, чтобы показать характер американской духовной свободы.

Обратимся теперь к свободе социальной — мы увидим, что многие из описанных выше явлений американской жизни достаточно убедительно характеризуют ее. Хотя бы то, что каждый гражданин обязан аплодировать при одном звуке имени Джорджа Вашингтона. Что в общественном месте можно безнаказанно швырнуть человеку в лицо ореховую скорлупу и сигаретные окурки только за то, что он не выразил бурного восторга при звуке этого имени. Эмигрант сплошь и рядом вынужден скрывать свое чужеземное происхождение, если хочет поступить на службу к американцу. Освободив тысячи африканских полуобезьян, американцы в то же время обрекли на узаконенное рабство свыше миллиона белых ребятишек. Дальше. Даме, не имеющей ни денег, ни аристократического титула, заказан доступ в очень многие американские дома. Было бы наивно выдавать подобную свободу за идеал свободы как таковой, в общем, свобода эта — весьма условная свобода.

Прежде всего, в Америке свобода столь же несоразмерна и дисгармонична, как решительно все в этой стране. Ты сразу же замечаешь, что здешняя свобода не итог длительного прогресса, а во многих отношениях всего лишь плод опрометчивых решений конгресса. Она расплывчата, дисгармонична и бессистемна. Такая, понимаете ли, в Америке свобода, что можно прямо на улице пристрелить человека только за то, что он выругается в какой-нибудь лавке в присутствии дамы. Но та же американская свобода нипочем не дозволит человеку сплюнуть на пол, где ему угодно, равно как и не дозволит никому бросить непогашенный окурок — так-то вот! Американская свобода столь же смехотворно придирчива и скупа в малом, сколь великодушна и либеральна — силой конституции — в большом. Когда, например, эмигрант сходит на берег в Нью-Йорке, у него мгновенно отбирают поделочный ножик, который он носит с собой в футляре и который, в частности, использует для крошения трубочного табака, но ему охотно разрешат держать по револьверу в задних карманах брюк, потому что револьвер в Америке — общенациональное орудие убийства.