Александр Щипков - Плаха. 1917–2017. Сборник статей о русской идентичности Страница 28

Двойные стандарты выражаются и в таких понятиях-оксюморонах, как «гуманитарные бомбардировки», «принуждение к миру». Каждый раз возникает очередное белое пятно в морально-правовом пространстве либерализма, но правила игры заранее спущены сверху и участники поставлены перед фактом.

Идеологи российского либерализма высоко ценят концепцию гражданского общества, но представителями гражданского общества они склонны считать именно себя. Сколь бы массовым и независимым ни было то или иное социальное явление, если оно не устраивает кураторов либеральных проектов, оно либо табуируется и не упоминается (обсуждение темы геноцида русских, сборник веховской традиции «Перелом», личность Игоря Стрелкова), либо подвергается скоординированному остракизму («Бессмертный полк», памятник святому князю Владимиру на Воробьёвых горах, программа «200 московских храмов»). А тех, кто это нежелательное явление представляет, объявляют «нерукопожатными», то есть неполноценными членами общества.

Доходит до того, что людям с «неправильными» взглядами рекомендуется не голосовать на выборах, как предлагала радиоведущая Юлия Латынина на «Эхе Москвы». А в одном из проектов резолюций Европарламента прямо сказано: «следует увеличить финансирование российских институтов гражданского общества, стоящих на демократических позициях». Демократических – с точки зрения самих европарламентариев. Остальная часть гражданского общества (что это именно она, европарламентарии не отрицают) не нужна и неинтересна: что не попало в рамки консенсуса, того просто нет.

Особенно ярко социальный остракизм в либеральном исполнении можно проследить на примере таких явлений, как поддержка возвращения Крыма или движение «Бессмертный полк», подвергшееся в либеральных СМИ обвинениям в проплаченности и влиянии «руки Кремля». Но как бы вы ни относились к российской власти и её политике, совершенно очевидно, что День Победы и освобождение Крыма являются для народа безусловными и неоспоримыми ценностями, которые от позиции власти нисколько не зависят. Правда, такая ситуация не устраивает либеральное комьюнити. И не столько из-за политической «неправильности», сколько из-за своей подлинности, непридуманности, неангажированности. А в эпоху конструктов не место эссенциалистскому мировосприятию. Всё должно быть сперва придумано и санкционировано «технологами оптимизации».

Носители либеральных взглядов часто говорят о свободном обществе, но на деле отказывают обществу в праве вырабатывать свою позицию. Вместо этого его призывают следовать трендам, уже готовым моделям политического, экономического (потребительского) и бытового поведения (которые, напомним, вырабатывает «креативный класс»).

Вот почему имела место скоординированная информационная атака на проект «Бессмертного полка». Прокол системы социального контроля выразился здесь в том, что социал-технологи не догадались или (что вероятнее) не успели вовремя возглавить эту инициативу, чтобы затем переписать её под себя и свои политические задачи. Зато нечто подобное получилось в 2012 году – тогда о «болотном» движении исчерпывающе высказался кто-то из левых публицистов: «Либеральные вожди оппозиции так же узурпировали энергию протеста, как официальная власть – энергию молчания большинства».

Формирование нации как борьба идентичностей

Между тем «Бессмертный полк» – это не заслуга власти, а единение вопреки власти, которое она вынуждена была возглавить. Это одна из точек кристаллизации российской национальной общности, независимо от того, отсутствует или присутствует «власть» в роли диспетчера этого процесса. Но для завершения нациогенеза (термин «нациогенез» употреблён постольку, поскольку русская нация полиэтнична) и окончательного складывания современной русской идентичности необходимо ещё два-три таких же символа и единый нарратив, опорными точками которого они бы являлись. Также необходим взаимный перевод смыслов, связанных с разными рядами символов идентичности.

В советское время складывание нации шло медленно, причём окружным путём. В постсоветский период процесс вовсе остановился – начался откат. Идентичность стиралась. Сегодня на фоне «русской весны» вновь началось движение. В данный момент мы находимся в завершающей фазе нациогенеза. Органическая идентичность, которая должна вытеснить либеральный образ российской нации, уже почти сложилась, момент рождения объединяющего общество нарратива близок и нация вот-вот начнёт «понимать себя».

Православная этика и социалистическая идея пока ещё не вполне взаимопереводимы в рамках единого русского дискурса. Но этот двойной культурный перевод вот-вот должен осуществиться: без него процесс освобождения от ложной идентичности либерализма не может быть завершён.

Тем не менее уже сегодня общество учится защищаться от ближайших и непосредственных угроз. У него сложилась защитная идеология, изначально сосредоточенная вокруг слогана «Крымнаш!» и связанная с идеями суверенитета и справедливости. Выделились субъекты – носители негативных и позитивных дефиниций. С одной стороны – «бандеровцы», заражённые исторической русофобией. С другой стороны – русские добровольцы, защищающие попавших в беду сородичей, ополченцы-антифашисты. Причём для образа ополчения характерны две ипостаси: с одной стороны русскость, с другой – интернационализм (включая антифашистски настроенных украинцев).

В российском обществе возникло понимание того, что помимо внешних бандеровцев есть бандеровцы внутренние, – это российские либеральные элиты и компрадорская часть «креативного класса». Общество догадалось спроецировать украинскую ситуацию на российские реалии и сделало вывод, что при плохом сценарии «ватников» и «колорадов» в Москве будут забивать битами и сжигать не менее азартно, чем в Киеве, Одессе и Харькове. Это осознание приводит к отрезвлению.

После либерализма

Вполне вероятно, что постепенный демонтаж либеральной идентичности совершит качественный скачок именно в культурной сфере. Иммануил Валлерстайн в своей книге «После либерализма» не сводит демонтаж либеральной парадигмы к одной лишь сфере политики. Возможный захват властных институтов он рассматривает как эффективную меру общественной самозащиты, но не как цель будущей революции. Главные изменения, по мнению автора, должны произойти в эпистемических структурах общества. Он утверждает: «Наконец, борьба будет интеллектуальной, за переосмысление наших научных канонов, в поисках более холистических и изощрённых методологий, в попытках избавиться от благочестивых и ложных заклинаний о свободной от оценок научной мысли. Рациональность – сама по себе ценностно нагруженное понятие, если вообще имеет какой-то смысл, и ничто не является или не может быть рациональным вне самого широкого, максимально охватывающего контекста человеческой социальной организации».

Итак, нет рациональности вне социальной организации, утверждает автор. Мифология вульгарного рационализма, отголоски морально-правовых утопий, маскирующих скрытые институты дисциплинарной власти – всё это можно преодолеть рациональным социальным действием. А вот здание гуманитарных и общественных наук «после либерализма» придётся подвергнуть серьёзной реконструкции. Проблема в том, что содержание этих дисциплин и их методология сами по себе идеологически нагружены. В течение трёх веков они обслуживали социально-политическую повестку либерализма. Итог – «смерть социального и политического» (Ж. Бодрияр). «Триумф информации – это смерть политики», – говорил другой философ, Пьер Бурдье. Но это означает смерть демократии, смерть критической мысли и запрет на свободный научный поиск. Правда, в отличие от авторитарных систем прошлого, либеральная система запрещает не процесс мысли, а её объект – социокультурную реальность.

Как это возможно?

Судьба критически мыслящего индивида в либеральном обществе напоминает судьбу пленника в китайской «комнате-шкатулке»: мягкие стены и пол, полная тьма и тишина. Никаких пыток, никакой боли. Через сутки или двое у заключённого начинается звон в ушах и галлюцинации. А через несколько недель он выходит из «шкатулки» абсолютно седым и полностью потерявшим разум. Его речи никто не может понять, кроме таких же, как он, безумцев.

Сегодня дело чести для уважающего себя интеллектуала – перешагнуть границы либеральной мысли, противопоставить этой тотальности свою трансгрессию. Прорубить окно в глухой стене либерального дискурса, высунуть голову, осмотреться и вдохнуть свежий воздух. Словом, сломать «шкатулку». Такого смельчака ожидает множество неожиданных открытий. Главной наградой ему будет шокирующий, но уникальный опыт – опыт встречи с подлинной социальной реальностью.