Дмитрий Быков - Хроники ближайшей войны Страница 28

Со всем тем я искренне желаю победы ющенковцам – просто потому, что Ющенко действительно не в пример симпатичнее Януковича. Сам я до сих пор хожу в оранжевой майке – слава Богу, у меня их несколько – и радостно ношу оранжевый шарфик, подаренный мне в Киеве. И в штабе Ющенко я чувствовал себя отлично. Кисло мне там стало только в три часа ночи, в ту самую ночь с 21 на 22 ноября, когда Ющенко, не дожидаясь толком никаких данных, кроме внезапного роста числа проголосовавших в Донецке,- объявил о своем недоверии ЦБК и позвал людей на Майдан к девяти утра.

Это был, мне кажется, фальстарт. И еще это была наглядная демонстрация главного оппозиционного лозунга: любой вариант, кроме нашей победы, мы будем считать подтасовкой! Главное же – мне померещился в этом прямой шантаж, ибо выводить людей на улицы – значит действительно признавать для себя только два варианта: победа или гражданская война.

Победы же этой революции я желаю по той простой причине, что Украина должна как можно скорее пройти неизбежный для всех бархатных революционеров путь. Бинарные оппозиции должны быть скомпрометированы и здесь, после чего власть возьмет предельно циничная третья сила. Возможно, из силовиков. Она будет тупа и бездарна, но народ в нее поверит и проголосует подавляющим большинством, впав в сонное зимнее оцепенение. И вот тогда-то – после лет пяти или шести «либеральной демократии», когда будут окончательно похерены фальшивые лево-правые и восточно-западные оппозиции,- начнет нарастать в ответ четвертая сила, которой можно будет сочувствовать без страха замараться.

Ведь в истории важен процесс, а не результат. Результат всегда более или менее одинаков. И с моральной точки зрения для человека весьма благотворно бывает постоять на площади, поскандировать лозунги и поносить на баррикады горилку и сало. Будет о чем вспомнить. Если у противника хватит совести не стрелять.

2004 год

Дмитрий Быков

Тайна ваших подтяжек

1

Обсуждать новые путинские инициативы скучно. Больше всего они похожи на записочки, которые отправлял своим преследователям Воскресенье в «Человеке, который был Четвергом». Там, если помните, шестеро сыщиков-провокаторов преследуют своего главаря, т.е. ищут Бога, а Бог то со слона, то с воздушного шара отправляет им письма такого содержания:

«Бегите немедленно. Раскрылась тайна ваших подтяжек. Преданный друг».

Или:

«Искомое слово, полагаю, будет «розовый».

Наконец, в решительный момент, они получают эпистолу в стихах:

«Если рыбка побежит,

Понедельник задрожит.

Если рыбка скачет,

Понедельник плачет».

Возможно, такая иррациональность и кажется президенту признаком истинной божественности – от него ждут чего-нибудь насчет борьбы с террором или хоть насчет перестановок в силовых ведомствах, а он отменяет выборность губернаторов и борется с одномандатниками, хотя побеждать давно некого. Можно, конечно, предположить, что в полувоенных условиях страна больше всего нуждается в управляемости, однако глав регионов уже назначали – как вот Кадырова или Алханова в Чечне,- и ничего особенно хорошего из этого пока не получилось; Матвиенко в Петербурге тоже недвусмысленно назначили, и не сказать, чтобы город окончательно процвел. Иногда – редкий случай – мне хочется согласиться с Александром Рыклиным, который на «Эхе Москвы» (к этому эфиру – «Рикошету» от 14 сентября – мы еще вернемся) предположил: Путина ведь и самого «назначили», и тогда все так хорошо получилось,- теперь ему, вероятно, кажется, что если и дальше всех назначать, будет получаться так же хорошо. Все это типичный пример подмены целей средствами – в надежде, что цели за это время как-нибудь сформулируются сами собой; но вот беда – они не формулируются. В результате Путин опять не угодил ни тем, ни этим: с точки зрения тех, он должен был покаяться и призвать Масхадова, а лучше бы и предложить ему трон,- эти же надеялись как минимум на комендантский час. Не надо, однако, утверждать, что Путин находился в цугцванге. У него были вполне очевидные сильные ходы – например, что-нибудь этакое, стратегическое. Надо же наконец дать стране понять, с кем она воюет. А то: «Мы знаем, кто направляет удары террористов». Хорошо вам там, сверху-то глядючи; а мы не знаем.

Главная трудность как раз и заключается в том, что бой вполне зрим и даже фронт прорезался, а вот противника не видно. Отсюда и страшный соблазн подставить на место врага собственного оппонента и расправиться под предлогом «Вихря-антитеррора» с журналистом, западником или славянофилом. Я не стал бы обвинять в этом расколе (вместо предполагаемого единения) только нашу страну с ее плачевным моральным состоянием: думаю, что если бы бомбежка Киева и Минска 22 июня была анонимна, режим Сталина пошатнулся бы при всей своей железобетонности. Можно, конечно, и на троцкистов свалить – но тогда надо предъявить этих троцкистов, а лучше бы и самого Троцкого, дабы народный гнев обрел выход. Россия до сих пор не определилась с образом врага, а это в нынешних условиях грозит не только расколом и хаосом, но и непредсказуемыми выплесками народного гнева на кого Бог пошлет. В отсутствии внятно заявленного противника («Мы знаем, кто направляет» – и каждый подставляет своего на место этого икса) страна ищет его под фонарем, то есть там, где видно.

Результаты этих поисков представляют не столько политологический, сколько психологический интерес. Я даже просил бы закрепить за мной патент на новую науку – психополитология.

2

Мне приходилось уже писать о том, что с нравственной точки зрения между верующим и атеистом нет почти никакой разницы. Все мы знаем множество аморальных – или имморальных – религиозных фанатиков, встречаются и высоконравственные атеисты. Толстой давным-давно описал людей, живущих для людской славы под предлогом Бога – и для Бога под предлогом людей. Искандер заметил как-то, что вера в Бога сродни музыкальному слуху, который тоже ведь одинаково часто встречается у добрых и злых. К.Крылов уточнил, что вера предполагает как минимум две личностных особенности: любопытство и благодарность. Любопытство – потому что верующему не интересно иметь дело с познаваемой реальностью, ему хочется, чтобы всегда оставалось нечто иррациональное; благодарность – потому, что хочется кому-то сказать «спасибо» за яблоко, любовь или пейзаж. Впрочем, благодарить хочется не всегда – и здесь важно уточнение психолога Ирины Ашумовой: вера в Бога – своего рода метафизическая экстравертность, когда человеку для нормального самоощущения необходим диалог. Правда, добавил уже Кушнер, на место второго собеседника помещают обычно себя самого, только усовершенствованного. Склонность к таким диалогам с собой не является признаком моральности или аморальности, она скорей свидетельствует об остро переживаемом одиночестве: «Господи, ты один у меня!» (Л.Мочалов). А это посещает и плохих, и хороших.

То, как люди отвечают на вопрос о вероятном противнике,- тоже свидетельствует о наличии или отсутствии у них религиозного чувства. Самым симпатичным персонажам случается утверждать, что все теракты спланированы в Штатах, апологетами нового мирового порядка, которые и 11 сентября придумали только для того, чтобы ценой двух с половиной тысяч жизней ограничить собственную демократию. Я очень хорошо отношусь и к Андрею Кураеву, озвучившему эту версию в «Известиях» от 15 сентября в обширной и несколько экзальтированной статье, и к Михаилу Леонтьеву, который 14 сентября в «Рикошете» нес примерно такую же пургу, договариваясь даже до того, что и во время Второй мировой у нас с американцами не было никакого союзничества – «Там все было сложно». Непросто, наверное. В остальном у Кураева и Леонтьева почти ничего общего: Кураев ближе к варягам, Леонтьев – явный и недвусмысленный хазар, хотя не без выкрестовских всплесков варяжства. Принадлежат они, правда, к одному поколению – но ведь к тому же поколению принадлежит и Рыклин, свято верящий (или очень грамотно имитирующий политкорректную веру), что Россия платится сейчас за свою карательную политику в Чечне.

Это, кстати, тоже любопытный психологический излом: чт'о заставляет здравомыслящих людей – и не только Жистов, проживающих за границей, а и вполне московских публицистов – занимать в нынешние времена откровенно коллаборационистскую позицию? После «Норд-Оста» мне казалось, что это – всего лишь тонкое понимание того, где сейчас настоящая сила: бесстрашно противопоставляя себя власти, эти люди отлично понимают, что власть-то сегодня на самом деле слаба, а сила – там, на пассионарном Юге. Может быть, они надеются таким образом купить себе жизнь, когда явятся варвары; но такое объяснение слишком грубо. Либералы вообще благоговеют перед силой куда больше, чем так называемые силовики,- потому что в основе некоторых разновидностей либерализма лежит патологическая трусость; люди, вероятно, в детстве успели столкнуться с грубой и нерассуждающей мощью, отождествили ее с народом и теперь панически боятся, что этот народ когда-нибудь их сметет, а потому его надо выморить как можно быстрее и бесследнее. Для этого все средства хороши – и прежде всего энтропия. Когда собственного народа боятся больше, чем чужого,- это и есть коллаборационизм; многие в русской эмиграции искренне поддерживали Гитлера против большевиков, забывая славную пословицу (впрочем, кажется, Солженицын сам ее придумал) «Волка на собак в помощь не зови». Очевидно, некоторые персонажи в самом деле боятся отечественной государственности больше, нежели шариатской. Объясняется это тем, что с отечественной они уже сталкивались, а с шариатской еще нет. Один герой открытым текстом писал, что у демократии в России одна надежда – на чеченский террор. Ленин, у которого брата повесили, а самого в ссылку закатали,- тоже имел, наверное, основания рассчитывать на помощь германского генштаба в борьбе против отечественного государственного монстра. И я хорошо понимаю людей, которые боятся русской государственности больше, чем любой другой (американской или чеченской – уже не принципиально); «понимаю» здесь – значит почти «прощаю». Мне бы только хотелось, чтобы эти люди были более искренни и сразу заявляли о психологической подоплеке своей чеченофилии, чтобы облегчать тем самым задачу психополитикоаналитику.