Наталья Иванова - Ностальящее. Собрание наблюдений Страница 28

Изножье больницы почти подходит к берегу моря, где гнездятся птицы.

Вертолет с красным крестом на пузе я видела собственными глазами — вдруг зажегся красный светофор, прямо на дорожке, перед пешеходами и автомобильной трассой, заверещал сверху-сбоку, вылетел из-за мыса, приземлился на круглую красную площадку, огражденную прозрачным (!) пластиком.

И здесь болеют, и страдают, и умирают. Но — не слышно и не видно страданий, болезней и плача.

Шумят прозрачные крылья вертолета. Летят, перебирая прозрачными в полете крыльями, птицы. Плещется прозрачная волна. Мелькают прозрачными колесами велосипедисты.

Все пропускает свет: влага, перебирающие ногами люди, велосипеды, даже больница. Колокольня. Церковь. Руины.

Висбю — обладатель коллекции руин средневековых церквей и монастырей. В церкви Святого Духа епископ в XI веке благословил тех, кто нес христианство в Ригу. Руины величественны и прозрачны, стоят, как старые архитектурные замыслы, уже прочерченные в камне, поросшие плющом, с зелеными газонами — травяными коврами — внутри. Почему, откуда эти руины, если на острове действуют более девяноста прекрасно сохранившихся церквей (XI–XVI веков)? Результат войн с завоевателями- датчанами? Результат реформации — обезлюдевшие, оставленные без присмотра католические, в прошлом мощные храмы? Высоченные стены, ребра готических перекрытий, стильные арки, фигурные порталы — покинуто, призрачно. Но сама земля, видимо, хранит особую память: современная городская больница расположена не так уж далеко от руин церкви Святого Георгия — церкви госпитальной, рядом располагался в Средние века лепрозорий. Да, на остров Готланд увозили безнадежных заразных больных, там для них был устроен последний «остров острова». Остров — Isola, отсюда — изолированный, то есть островоподобный, островной, закрытый со всех сторон. (Между прочим, итальянский ресторанчик в Висбю его хозяин-грек назвал «Isola Bella», прекрасный остров. Ресторан расположен на глубине подвала, под сводами, окошки крохотные — как бы не по нашей теме… Но у каждого такого темного ресторанчика есть светлый и прозрачный двор, где накрываются, чуть весна, столы, где стоят разные, совсем разные — американцы содрогнулись бы от полного отсутствия стандарта — стулья для посетителей.

Кто в домике живет

Хороша жизнь в апреле — световой день все увеличивается, прибавляется, рамки дня раздвигаются, и на ритуальный ежедневный просмотр балтийского заката я слетаю с горы к морю все позже — и там, около воды, почти всегда застаю рассудительную Ингриду. Ингрида проводит за письменным столом часы напролет, начиная свой переводческий труд чуть ли не с рассвета: она работает в Риге в информационном ооновском центре, сидит в конторе с девяти до шести, для собственных дел времени и сил не хватает. Два года Ингрида училась в аспирантуре Хельсинкского университета, и ей нравится все финское: в местном магазине она выбирает финские молочные продукты, хотя они и дороже. Отсюда, с Готланда, она возвратится не прямо к себе в Ригу, а завернет на пару дней в любимый Хельсинки — там сейчас проходит выставка одного художника, разумеется тоже финского.

Ингрида спокойная, с выдержанным нордическим характером, очень настойчивая. Окна ее кельи выходят прямо на мощное тело собора — за ним прячется море (и закат, закат — вот что главное). Ингрида говорит, что иногда, в минуты особой красоты моря и неба, ей хочется взять да и передвинуть собор влево или вправо. Так и вижу округлые латышские руки, переставляющие собор, как игрушку.

Умная Ингрида заманивает на выставку своего любимого художника Зомберга — в Интернет. И вот вечером мы усаживаемся втроем (еще и Вера присоединяется) у компьютера — чувствую себя как на спиритическом сеансе — и «вызываем» хельсинкский национальный музей «Атенеум», кликаем мышкой выставку и добрых часа два рассматриваем картины и рисунки. Это мой первый опыт посещения музея и выставки в Интернете. Что сказать? Ну вроде как альбом перелистываешь. И тут же — снимаешь (бледные, правда) копии с особо любопытных тебе образцов.

Художник и впрямь оказался замечательным — во- первых, эпоха из предпочитаемых мною (начало века, арт-нуво), во-вторых, удивительно пластичен, прекрасный рисовальщик и иронический символист: много рисунков, изображающих «смерти», то есть разнообразные человеческие скелетики, — за работой, на отдыхе… Например, скелетики ухаживают за цветами в «Саду смерти»: кто поливает грядки из лейки, кто тяпает тяпкой, а кто пропалывает сорняки. Еще серия рисунков: бесы (крестьянского типа и облика) с бесенятами, чисто гоголевские: бес с перевязанной щекой мается зубной болью, принаряженный бес идет в гости, бес пашет, бес с семейством переезжает на другое место жительства (на телеге одинокий стул и боле ничего), бес с двойняшками на руках… Если скелетики вполне довольны своей жизнью, то бесы с бесенятами и бесовками грустны, несчастны, депрессивны. Я «выловила» на принтер для себя две картинки: одна, под названием «Arvostelija», то есть критик, 1908 года, изображает женщину в плетеном кресле, склонившуюся над листом бумаги; на другой, «Река жизни», — закутанная в белое высокая фигура веслом управляет ладьей, загруженной книгами…

Время года — неустойчивая весна, апрель, снег, дождь, солнце, бури, цветы, удлиняющийся световой день — такое уж мне выпало счастье — совпадает с неустойчивым настроением обитателей литературного домика: все стараются работать в тишине и спокойствии, но постоянные перемены давят на психику и выдергивают из режима. Только Ингрида настойчиво осуществляет задуманный план — к Пасхе перевести аж целую повесть. Впрочем, и ей нужны какие-то развлечения: например, «попасть» на выставку через Интернет.

С эстонским прозаиком Рейном дело обстояло сложнее. Огромный розовощекий блондин с «хвостом», выпускник Тартуского университета, ныне в свободной Эстонии зарабатывающий деньги путем зимней продажи собранных летом трав, Рейн с раннего утра на велосипеде отправлялся в леса и поля за черемшой. Рейн не выдержал расчисленной скуки домика, душа его захотела праздника. Праздник продолжался дней пять: мы осторожно стучали в окошко, чтобы проверить, жив ли, а сердобольная Вера даже варила и относила ему супчик, чтобы облегчить его послепраздничные страдания. Но и с этим справились — и Рейн, провожая меня, загрустил: все мы здесь быстро привыкли к компании.

Самый трогательный среди всех обитателей был господин из Любека, так мы его окрестили: он приехал в Центр всего на десять дней (школьный учитель, он мог уехать только на каникулы). Господин из Любека приплыл на пароме вместе с собственным автомобилем, а в автомобиле прибыли сюда, на Готланд, и любекские сухие супы и консервы — вспомним байки о быте советских артистов на гастролях! Господин из Любека, маленький, но полный, присоединялся к общей трапезе со своим супом. Господин из Любека был явным романтиком — автор книги о Гамсуне, сейчас он писал книгу о море, в разных жанрах — стихи, проза, эссе. Потому каждодневно он с холщовой торбочкой, в которой были термос, книжки (о них отдельно) и тетрадка для записей, шел далеко, вдоль берега, устраивался там, как птица на гнезде, и наблюдал. Так вот, среди книг (а он их мне трогательно показывал) оказался томик… переводов на немецкий Назыма Хикмета. Никакую идеологию господин из Любека в расчет не брал, ему это неинтересно: он выискал у Назыма стихи о море.

О Кьеле надо сказать особо: он пишет свою вторую книгу, первая имела успех, несколько раз переиздавалась и переводилась на другие языки. Кьель — швед, шведскоязычный и шведскопишущий гражданин Финляндии. Он родился в послевоенной бедной Финляндии — детей тогда для поддержки здоровья отправляли из страны в семьи благополучной Швеции. Отправляли и финнов (по происхождению), и шведов: дети выросли и ездят в гости к своим вторым, «шведским» родителям. Вот об этом-то детском-недетском опыте и написал Кьель свою первую и очень успешную книгу.

Финляндия — ближайший сосед — много лет подчинялась не только Российской империи, но и — Швеции. Сейчас независимая Финляндия развивает свою экономику бешеными темпами — она на третьем месте в мире по развитию (мы — для сравнения — тоже на третьем месте из сотни стран мира, но снизу).

Кьель — темный шатен с синими глазами — изящный, нервный, быстрый, к концу срока изнемогающий от постоянного напряжения, концентрации всех сил. Устроить праздник подобно Рейну? Это не для него. Кьель смотрит по вечерам в телекомнате на мансардном этаже спортивные программы. Или тоже ходит по вечерам к морю; замечен в Ботаническом, при созерцании цветущего магнолиевого дерева. Кьель скучает по дому, по двум своим сыновьям: то и дело звонит по общему нашему телефону домой в Хельсинки.