Оскар Курганов - Разные годы Страница 28

Ночью он провел бойцов через вражеские патрули, нашел в лесу свой штаб. Началась подготовка к утренней атаке.

На рассвете появились наши бомбардировщики. Они бомбили вражеские окопы. Потом в течение часа длилась артиллерийская подготовка. В семь часов тридцать минут утра наши танки прорвали линию обороны. За танками пошла пехота. Этот удар заставил отступить фашистскую танковую бригаду. Конев усилил нажим, и отступление гитлеровцев превратилось в бегство. И в этот-то критический час «лесной полк» Шляпина и Белявского начал наступать из вражеского тыла.

К вечеру они вернулись в свою дивизию. Со своим вооружением и трофеями.

Привозят ужин — кашу, соленые огурцы, большие ломти хлеба, масло. И жизнь входит в свою обычную фронтовую колею.

В одном блиндаже подтрунивают над молодым парнем из-под Костромы — он во время атаки упал и слишком плотно прижимался к земле. В соседнем блиндаже вызывает насмешки тощий повар, который накладывает котелки с жирной кашей и жалуется, что сам не успевает ни пообедать, ни поужинать. Какой-то сибиряк вдруг вспоминает Барабинские степи, уверяет всех, что умеет готовить пельмени, — холодные, замороженные, утренние и вечерние, жирные и обжигающие, летние и зимние. Вспоминают пулеметчиков, погибших во время боя. Кто-то расстилает шинель и собирается спать. Слышен говор наверху — это уходят разведчики.

На холме вспыхивают световые ракеты, и пунктирные линии трассирующих пуль прорезают вечернюю мглу. Прибывает пополнение — новые красноармейцы вместо тех, кто пал в утреннем бою. Люди знакомятся, рассказывают о тыле, о налетах на Москву, о ценах на рынке — все интересуются, сколько стоит хлеб, масло. Да, жизнь идет своим обычным ритмом. И люди, вернувшиеся из окружения, а теперь сидящие на передовой, в окопах и блиндажах, где еще два часа назад шел тяжелый смертный бой, входят в круг обычных житейских интересов. Будто они только что вернулись с колхозного поля или с завода, где славно потрудились, и теперь надо отдохнуть после трудового дня.

Западный фронт, 1941, июль

ГВАРДИЯ НА ПЕРЕПРАВЕ

Во время битвы под Москвой четыре дивизии были преобразованы в гвардейские. Родилась советская гвардия, наследовавшая великие и прекрасные традиции прославленной Красной гвардии 1917 года, традиции русских гвардейских полков. В одной из четырех дивизий — в 153-й — я был в те тяжелые дни и недели, когда она обороняла переправы на Днепре и все подступы к ним, — от этих переправ зависел успех или неуспех гигантского сражения на дальних подступах к Москве. Вот короткие записи о людях 153-й дивизии, впоследствии ставшей третьей гвардейской.

В темную и дождливую ночь мы двигались по лесным тропам в поисках командного пункта дивизии. Наш проводник, молодой красноармеец Сергей Зеленков, обладал, очевидно, каким-то чудовищным зрением, потому что он без особого труда находил «маяки», как называют на фронте регулировщиков движения, узнавал их, подшучивал над ними, обнаруживал столетний дуб или «развилку дорог» там, где, нам казалось, простирается сырая и непроглядная тьма. Мы спустились по ступенькам под землю, где нас ослепил яркий свет. Это был просторный блиндаж с аккуратным деревянным настилом, ходами сообщения, крепким и надежным накатом. Большая керосиновая лампа горела на столе, на котором лежали карты, донесения, книги, опрятная стопка блокнотов. Сбоку на скамейке сидел командир 153-й стрелковой дивизии полковник Николай Гаген.

Только что закончился бой и наступила удивительная тишина.

Командный пункт находился у самой передовой линии, но Гаген требовал, чтобы блиндажи сооружались крепкие, удобные, чистые, которые бы хоть в какой-то мере облегчали суровую и трудную фронтовую жизнь. Война загнала людей под землю, в окопы, в блиндажи. И все же воин не должен опускаться, всюду, даже здесь под огнем, должен сохранять свой культурный облик, подтянутость, собранность, чистоплотность. Командиру же в нынешней войне надо проявлять не только храбрость и волю, но и ум; нашим войскам приходится драться с сильным и хитрым врагом. В таком блиндаже есть все условия для размышления над картой. Все это полковник Николай Гаген говорил с присущим ему спокойствием и неторопливостью, как бы взвешивая и осмысливая каждую фразу. Командир дивизии уже две ночи не спал, во время боя простудился, сильно кашлял, — он пролежал в каком-то болоте, наблюдая за врагом, и теперь к тому же напомнил о себе застарелый ревматизм. И кажется странным, что Николай Гаген встречает комиссара дивизии Михаила Хлызова укоризненной фразой:

— Ты чего под таким дождем ходишь? Пора бы отдохнуть.

Полковой комиссар Михаил Хлызов снимает каску, плащ-палатку, с которой стекают дождевые ручейки, шинель. Он ходил по ротам, сидел в окопах, у бойцов. «Все поужинали, помылись, почистились и снова рвутся в бой. Какой народ. Ведь три дня никто не отдыхал», — говорит Хлызов.

— Да и тебе, полковник, пора бы уснуть, — замечает комиссар.

Их связывает давнишняя дружба, теперь она испытана и закалена в бою. Они уже знают, что требовательность, настороженность, мужественное спокойствие нужны им на войне так же, как винтовка пехотинцу или снаряд артиллеристу. Николай Гаген — человек с большим жизненным и боевым опытом.

Командир и комиссар дивизии с восхищением отзываются о своих бойцах: «Это все — уральцы». Хлызов тоже вырос на Урале. В годы гражданской войны он пошел добровольцем на фронт, потом учился в военной академии. Гаген же во время мировой войны окончил школу прапорщиков, командовал взводом, ротой, батальоном, так же, как и Хлызов, много учился. Был начальником военного училища, затем служил на Урале. Он хорошо знал своих бойцов, верил им.

Низкорослый и коренастый повар Павел Поздняков принес ужин и чай, доложив, что у входа в блиндаж ждет политрук Василий Самсонов. Командир дивизии встрепенулся:

— Как он сюда попал?

Самсонов был в старой шинели и рваных сапогах. Он как-то неловко сутулился. Полковник спросил:

— Что случилось? Зачем пришел? Почему в рваных сапогах?

— Не могу я там быть, — ответил Самсонов, — тоска… Да и поправился я…

— За два дня?

— Разрешите быть в полку?

— Ну, ладно, садись чай пить… У врача был?

— Они сказали, что позвонят вам…

— Кто — они?

— Доктор и сестра… Не пускали… Говорят, опозорил я их госпиталь… Но у них хорошо, а все-таки тянет что-то в полк…

В этом «что-то» было, может быть, неосознанное, но очень сильное чувство, которое так взволновало Николая Гагена. Он налил чай Самсонову, и вскоре мы узнали его историю.

Дивизия готовилась к серьезной операции. Надо было занять господствующую высоту. Предстоял наступательный бой. Но командир дивизии привык идти вперед не вслепую, не очертя голову, а лишь после тщательной разведки. Полковник хотел «прощупать» слабые места вражеских войск, занимавших высоту. Нужен был опытный и смелый разведчик, который смог бы пробраться в расположение противника, нанести на карту огневые точки, проследить за продвижением войск. Выбор пал на политрука Василия Самсонова. Он слыл в полку человеком храбрым, находчивым, спокойным. Ночью Самсонов и двенадцать солдат поползли к вражеским окопам. Ночь была темная, дождливая, по обочинам и тропам текли ручьи, тринадцать разведчиков, завернувшись в плащ-палатки, двигались ощупью по грязным и мутным потокам. Никто, казалось, не замечал, что приходится ползти по грязи. Самсонов шепотом передавал приказания, его бойцы выполняли их с точностью и аккуратностью.

Они должны были пролежать у вражеских окопов двое суток. Им дали с собой сухари, консервы, колбасу. Вскоре Самсонов наткнулся на проволочные заграждения. Он пополз в сторону, нашел более свободный проход, повел туда своих красноармейцев. На рассвете их обнаружили. Начали обстреливать из пулеметов и автоматов. Разведчики окопались, спрятались, притихли. Смолкли и фашистские пулеметы. Так Самсонов и его солдаты пролежали до вечера. Правда, один раз ему приходилось подползти к четырем красноармейцам, которые были ранены. Самсонов перевязал их. К тому же он сам нуждался в помощи. У него оказались три раны — в левую ногу, в руку и грудь. «Пуля прошла в бок, — сказал Самсонов. — Потерплю…» Зарывшись в землю, пользуясь пасмурным днем, они перевязали свои раны, выбрали удобную лощину для наблюдения и притихли. Самсонову предложили отползти к нашим окопам: три раны — это все же серьезное дело. Самсонов отвернулся и ответил: «Ничего — потерплю».

Двое суток они лежали и наносили на карту свои наблюдения. Малейшая неосторожность грозила им гибелью. Фашисты считают их уничтоженными, а они живут, действуют. Это очень радостное ощущение, которое придавало Самсонову бодрость, силы, помогало терпеть боль — раны напоминали о себе, особенно ночью, когда разведчики лежали на холодной и сырой земле.