Юрий Петухов - Тайны древних русов Страница 29

Итак, мы, разобравшись предварительно с громовержцами, пришли к простому и небезынтересному выводу, что Перун есть Перун. Но что это нам дало? Мы выяснили приблизительное место рождения «громовержца». Но ни в коей мере не проникли в его образ. Кем был этот «громовержец» в самом начале? Откуда он вообще взялся, ведь была же какая-то причина его появления помимо небесных гроз, которые вполне вписываются в отношения неба-отца и матери-земли и не требуют дополнительных «громовержцев»?

Из предыдущей главы мы узнали, кто был первоначальным «чудищем». Теперь нам предстоит узнать, кто это «чудище» постоянно побивал.

Для этого разберёмся с богами-громовниками подробнее: они заслуживают внимания.

Известный нам Ж. Дюмезиль разбил верховных богов индоевропейцев на три группы, каждая из которых занимает свой уровень в соответствии с тем социальным слоем, чьи интересы она выражает. Исходя из его концепции, мы должны признать, что Индра, Перун, Перкунас, Тор, Таран, Пирва и их коллеги у других народов принадлежат ко второму уровню. Это боги войны, насилия, вообще физической силы. Им соответствует в людских сообществах каста или прослойка воинов, дружинников, основных защитников племён и народа, а при случае и бесстрашных налётчиков-добытчиков, нападающих на соседствующие племена или союзы племён. У индоариев такая каста называлась «кшатрии», то есть воины.

Напомним, что первый, и высший, уровень богов выражал интересы касты жрецов-царей, в него входили боги-мироздатели и самодержцы, в основе которых лежал бог небо-отец. На третьем уровне бытовали божества — покровители крестьянства и ремесленничества, на их долю выпадали хозяйственные функции.

Но сосредоточим своё внимание на предмете нашего исследования — на богах-воинах. Повсюду эти самые божественные воины совмещали с чисто военными функциями функцию громовержца. Характерен был и цвет этой прослойки — красный, цвет крови, цвет войны. Этим цветом как бы объединялись сами свирепые и гневные божества с их почитателями, вставшими на «тропу войны» и изукрасившими себя красной краской, татуировкой, а то и просто кровью, причём не всегда кровью жертвенных животных, но и человеческой. В основном в эту группу на земном уровне входила, как мы писали, племенная молодёжь.

Ж. Дюмезиль считает, что представления последних восьми-девяти десятилетий о том, будто бы дружинная прослойка, состоявшая из профессиональных или полупрофессиональных воинов, начала складываться лишь на этапе возникновения раннеклассовых общественных образований, неверны. К нему присоединяется с каждым годом всё большее и большее число учёных.

И ничего удивительного в этом нет: примитивное деление совершенно разных по своему историческому развитию общественных формирований на классы есть не что иное, как очень упрощённая схема, которая не может вобрать в себя не только всего мира человеческих отношений, но даже его незначительной части. Этнографические наблюдения, археологические и лингвистические открытия, антропологические находки заставляют исследователей убеждаться в том, что даже в самых примитивных доклассовых структурах существовало, а кое-где и продолжает существовать трёхчленное деление: жрецы-цари, воины, работники. И пусть отношения между ними не оформлены ещё столь впечатляюще, как это мы видим в эпоху зрелого феодализма, тем не менее они есть, на них держится племя, союз племён, этнос. Всё это распространяется, безусловно, и на славян, праславян и протославян, которых обычно автоматически исключают из рассматриваемых этнических массивов, когда речь идёт об истории древнего мира.

Итак, группы или касты воинов существовали с самых незапамятных времён, были они и в каменном веке в первых человеческих сообществах, преодолевших границу, отделявшую эти сообщества от стаи-стада. Возможно, подобное деление существовало и в стае-стаде. Исследователи, занимающиеся изучением поведения животных в первичных коллективах, и, в частности, человекообразных, не отрицают зачатков деления на касты. И если низшей касты, как касты работников, у животных ещё нет, то «воинская каста» просматривается достаточно чётко, но в самом примитивном смысле, конечно.

Всё это говорится к тому, чтобы сразу же отвести ту группу вопросов, которая с неизбежностью последовала бы, скажем, в 1930-х годах, да и лет десять назад, — вопросов о невозможности какого-либо деления внутри доклассового общества. Теперь мы знаем точно — деление было.

Но значит ли это, что мы ответили на наш вопрос и определили, кто послужил прообразом «громовержца»? Отнюдь нет! Сказать, что прототип бога-громовника и бога-воина — сам раскрашенный и воинственный племенной юноша, вознёсшийся в мыслях и обожествивший, разумеется, не самого себя, а какую-то часть себя или представление о себе и своих соратниках, было бы не совсем точно, хотя часть ёмкого образа «громовержца» заключена и в этом.

Молот Тора, палица Перуна, ваджра Индры — всё это какое-то одно боевое орудие, которым бьют сверху вниз или которое бросают, мечут в противника. Отбросив все наслоения и исходя из первоначальной «каменно-скальной» сущности бога, мы довольно-таки легко получим искомое — каменный боевой топор. Видимо, именно такими «ваджрами» была вооружена племенная молодёжь индоевропейцев. Об этом говорит, например, и археологическая «культура боевых топоров», и множество наскальных изображений людей с булавами-топорами, оставленных на пути расселения индоевропейцев в восточном направлении.

Изначальной территорией размещения «культуры боевых топоров» были южнорусские степи, или Северное Причерноморье, как чаще говорят в последние годы.

Приведённых исторических данных нам на первых порах хватит. Займёмся же теперь непосредственно мифологией и сопутствующими ей предметами, так как на вопрос о первоначальном носителе «ваджры» мы пока не ответили, да и с самой ваджрой разобрались лишь в самом первом приближении.

Начнём с Тора. Как и подавляющее большинство германских богов-героев, Тор-Борр-Донар — персонаж скорее эпического плана. Его подвиги, приключения и похождения, скорее, напоминают соответствующие деяния какого-нибудь рыцаря Круглого стола короля Артура, чем мифические первосюжеты.

Мы не будем пересказывать свершённого Тором, так как это выльется по большей части в бледный пересказ сочинений раннесредневековых и средневековых германо-скандинавских сказителей и записчиков. Отметим лишь ещё одно его имя — древнегерманское Пинра, что буквально означает «громовник» и уже приближается чем-то к общеиндоевропейскому.

Интересен молот Тора, называемый сказителями Мьелльниром. Здесь мы видим громовержца, метателя «молний». В русском и древнегерманском словах заключается один и тот же корень, не требующий перевода. И ещё — в сагах проскальзывает, что первоначально молот мыслился каменным, наверное, чем-то наподобие «боевого топора», найденного археологами. И в этом мы видим хоть какие-то следы первомифа, крохотные остатки памяти о чём-то очень далёком, канувшем в бездну времени. Больше таких следов, увы, в германо-скандинавской мифологии мы пока не находим.

Следующий — кельтский Таран, или, как его называют иногда на латинский манер, Таранас-Таранис. Сведений о нём мы почти не имеем. Существует мнение, что его имя произошло от латинского «таранн» — гром. Но сторонники этого мнения не могут объяснить, почему кельты вдруг решили назвать одного из основных своих богов чужеземным словом. Да это и невозможно сделать, так как раннего латинского влияния на кельтов, как культурный и этнический массив, не было, а ко времени позднего влияния — времён римско-галльских войн — Тарану была, наверное, уже не одна тысяча лет, так что о «привнесении» речи быть не может. Тут же следует учесть тот факт, что все почти без исключения «привнесения» делались в направлении север-юг, ведь римские легионеры двинулись с юга на север, осваивая хорошо позабытую родину своих дальних предков, значительно позднее.

Для нас представляет интерес один существенный момент: до наших дней дошла статуя кельтского божества, хранящаяся во Франции. Усатый и бородатый бог (вспомните описание Перуна) держит в правой руке жезл-булаву, а в левой у него зажато колесо с шестью спицами — самый типичный славянский «громовый знак», будто только что снятый из-под конька обычной русской или белорусской избы. Причём знак этот не приближается ещё к стилизованной индоарийской свастике — «колесу жизни», он более прост и понятен для человека тех времён: это колесо индоевропейской повозки и одновременно щит от молнии. Божество карает одной рукой, посылая молнию, или «перун», но и защищает другой, подставляя щит — «громовый знак». Эта двоичность полностью отвечает как праиндоевропейскому образу громовержца-героя, так и славянскому Перуну-Илье. «Громовый знак» подвешивался под причелиной именно для защиты избы и терема от молнии.