Никита Хрущев - Время, Люди, Власть (Воспоминания, книга 2, часть 3) Страница 29

Примечания (1) БОЛЬШАКОВ И. Г. (1902 - 1980) - член РСДРП с 1918 г., в 1916 1922 гг. рабочий Тульских оружейных заводов, потом на оргработе, с 1931 г. сотрудник Совнаркома СССР (последняя должность - управляющий делами), с 1939 г. председатель Комитета по делам кинематографии и с 1946 г. министр кинематографии СССР, с 1953 г. заместитель министра культуры СССР. (2) ТАРХАНОВ М. М. (1877 - 1948) - народный артист СССР с 1937 г. В упомянутой пьесе он играл Градобоева. (3) Лингвистическая дискуссия, порожденная наличием разных точек зрения на творческое наследие акад. Н. Я. Марра в связи с его учением о языке, открылась в июне 1950 г. на страницах газеты "Правда". Сталин опубликовал в данной связи свои соображения в той же газете ("Относительно марксизма в языкознании" - 20 июня, "К некоторым вопросам языкознания" - 4 июля, "Ответ товарищам" - 2 августа), объединенные затем в брошюре (И. Сталин "Марксизм и вопросы языкознания". М. 1950). (4) Академик АН Груз. ССР с 1941 г., проф. ЧИКОБАВА А. С. (1898 1985), специалист по кавказским языкам и теории общего языкознания. (5) В ноябре 1951 г. ЦК ВКП(б) организовал дискуссию по проекту учебника политической экономии. В данной связи Сталин написал "Замечания по экономическим вопросам" (1 февраля 1952 г. ), "Ответ т-щу Ноткину, Александру Ильичу" (24 апреля 1952 г. ), "Об ошибках т. Ярошенко Л. Д. " (22 мая 1952 г), "Ответ товарищам Саниной А. В. и Венжеру В. Г. "( 28 сентября 1952 г. ), объединенные затем в брошюре (И. Сталин "Экономические проблемы социализма в СССР". М. 1952 г. ). Дискуссия была закрытой, Сталин лично определял, кого пригласить на этот узкий форум. В числе приглашенных был работник Госплана Ярошенко Л. Д. Старый член партии, участник гражданской и Великой Отечественной войн, он наивно представлял себе, что может свободно высказать свои мысли и даже покритиковать любого в ходе дискуссии, если она, как ему сказали, будет носить научный характер. В ходе дискуссии Ярошенко критически отозвался о подготовленном макете учебника по политэкономии и высказал нелестные суждения об экономической науке в СССР. Сталина задела эта критика, и он ответил Ярошенко, после чего Ярошенко обратился с письмом к членам Политбюро, в котором пытался отстоять свою правоту. Однако ему быстро дали понять, где лежит истина и кто является ее единственным носителем: В письме на имя Маленкова Ярошенко затем так определял свои "ошибки". "В письме на имя членов Политбюро я допустил грубую, серьезную ошибку - предложил по вопросу основного экономического закона нашего общества свою точку зрения, отличную от точки зрения тов. Сталина. Это, несомненно, является грубой ошибкой. Для каждого члена партии мнение тов. Сталина есть и должно быть нерушимым законом... Организатор и руководитель строительства социалистического общества и вдохновитель всех наших побед воплощает в своих мыслях и действиях все необходимое для единственно правильного решения любых вопросов теории и практики нашей жизни. С моей стороны это был необдуманный поступок, действительно ошибка. В порядке объяснений могу сказать, что эту ошибку допустил под впечатлением недавно прошедшей дискуссии, но это, разумеется, не оправдание. Прошу эту ошибку мне простить". ЦК поручил Московскому горкому партии обсудить проступок Ярошенко. На заседании с резкой критикой Ярошенко выступил Хрущев. С возмущением он отчитывал Ярошенко за то, что тот осмелился высказать свое мнение, не совпадающее со взглядами Сталина. Однако, подводя итоги обсуждения. Хрущев заявил: "Мы - партия сильная, сплоченная. Будем великодушны. Никаких взысканий на тов. Ярошенко налагать не будем, но предложим ЦСУ ... использовать тов. Ярошенко где-нибудь в Восточной Сибири". Это предложение было принято, и на следующий день, когда Ярошенко обратился ко второму секретарю МГК Фурцевой Е. А. относительно того, как он должен проинформировать партийную организацию на новом месте работы, то Фурцева сказала ему, что "вопрос о Ваших ошибках обсуждался на бюро МК ВКП(б), никаких взысканий на Вас не наложено". С чем Ярошенко и уехал в Иркутск. Однако, когда он прибыл в Иркутск, в обкоме партии его познакомили с официально принятым решением МГК. Там после жестких формулировок в его адрес (протаскивал враждебные, Бухаринско-богдановские взгляды по вопросам политэкономии; эти взгляды изложил в письме на имя членов Политбюро; на заседании МК скрывал своих соучастников и не помог разоблачить Бухаринское охвостье) было записано, что МГК объявляет Ярошенко строгий выговор с предупреждением. От таких формулировок в решении МГК, принятых уже после того, как Ярошенко выехал из Москвы, могли последовать суровые репрессии. Ярошенко был вызван в Москву, где в присутствии Хрущева председатель Комитета партийного контроля Шкирятов М. Ф. обрушился на него с гневной речью, обличая его в антисоветских и антипартийных действиях. После такой "беседы" Ярошенко был арестован тут же, по выходе из кабинета Шкирятова. Репрессии обрушились не только на него лично, но и на его брата, который никакого отношения к экономической науке не имел, и на жену. Семью выслали из Москвы. Фактически руководство поправило Хрущева за проявленный им ранее "либерализм". Одного взгляда на то предложение, которое было им сделано на заседании бюро МГК, и на те новые формулировки, которые родились после вмешательства руководства, достаточно, чтобы увидеть, сколь серьезна была разница между позицией Хрущева и позицией Политбюро в этом вопросе. Ярошенко был освобожден из заключения в конце декабря 1953 г., восстановлен в партии и вернулся к работе по специальности. Однако, выступая на партийном собрании по итогам XX съезда КПСС, он открыто высказал свое мнение о культе личности, причем более резко, чем это было рекомендовано партийными органами и сформулировано в докладе Хрущева. Об этом выступлении был проинформирован ЦК партии. Имеется документ, из которого видно, что все секретари ЦК, следовательно и Хрущев, были ознакомлены с этой докладной запиской и оказались единодушны в своем решении: Ярошенко исключили из рядов КПСС, он лишился работы. Как понимать позицию Хрущева? При Сталине он отнесся либерально к критическим высказываниям Ярошенко, за что получил указание от ЦК и вынужден был коренным образом изменить уже подготовленное решение, а в 1956 г. он же санкционировал за такое же выступление исключение Ярошенко из партии. Если говорить языком документа, принятого 19 декабря 1956 г. ЦК, то Ярошенко осмелился на "критику основ политики партии". Но пересечение судеб Хрущева и Ярошенко на этом не кончается. После XXII съезда партии Ярошенко был восстановлен в рядах партии. Он уже не мог работать, находился на пенсии, однако само восстановление его в рядах партии было бы невозможно без согласия Хрущева. (6) Его письмо от 20 марта 1952 г. было разослано той же весной членам Политбюро ЦК ВКП(б). (7) ПОСКРЕБЫШЕВ А. Н. (1891 - 1965) - член РСДРП с 1917 г., с 1922 г. инструктор и помощник Генерального секретаря, в 1928 - 1953 гг. заведующий особым сектором Секретариата ЦК партии и его секретным отделом, с 1952 г. секретарь Президиума и Бюро Президиума ЦК КПСС, с 1934 г. кандидат в члены и с 1939 г. член ЦК партии. (8) КАГАНОВИЧ М. М. (1888 - 1941) - член РСДРП с 1905 г., с 1921 г. находился на советской работе, с 1931 г. заместитель председателя ВСНХ и с 1932 г. заместитель наркома тяжелой промышленности СССР, с 1936 г. заместитель наркома и с 1937 г. нарком оборонной промышленности СССР, в 1939 - 1940 гг. нарком авиационной промышленности, с 1934 г. член ЦК и кандидат в члены Оргбюро ЦК ВКП(б). Покончил с собой.

СТАЛИН О СЕБЕ

Сталин в своих выступлениях всегда высоко отзывался о Ленине и себя называл ленинцем. В узком кругу лиц мне приходилось слышать его воспоминания о встречах с Лениным, его беседах с Лениным. Он рассказывал, какую позицию занимал Ленин по тому или другому вопросу, и всегда у него получалось так, что Ленин, узнав точку зрения Сталина, потом выступал с таким же положением, выдавая его за свое. То есть Сталин давал понять, что эти мысли он подбросил Ленину, а Ленин использовал их. Имели место случаи, когда нам просто неприятно было слушать это. Мы переглядывались, когда он явно выражал неуважение к Ленину. Сталин в Октябрьскую революцию и в годы гражданской войны занимал, как тогда говорили, антиспецовскую, "спецеедскую" позицию недоверия к старым специалистам, которых Ленин, наоборот, призывал участвовать в созидательной работе, прежде всего в строительстве Красной Армии, потому что без офицеров нельзя построить настоящую армию. Тогда Вооруженные Силы возглавлял Троцкий. Естественно, Троцкий выполнял эту директиву Ленина и привлекал офицеров к работе. Сталин нам демонстрировал, называя конкретные случаи, как Троцкий рекомендовал вот такого-то офицера и прислал его в Царицын, а Сталин его не принял. Потом же тот оказался изменником и предателем(1). Но ведь нужно знать то время. Тогда вообще было широко распространено недоверие к буржуазной интеллигенции, и отчасти это недоверие было оправдано. В первые дни революции интеллигенция, к сожалению, в большинстве не определила четко свою позицию и раскололась: часть эмигрировала, часть выжидала, часть саботировала, а некоторые активно включились в борьбу с Советской властью, организуя даже вооруженное сопротивление. Сначала немногие включились в новое дело. Поэтому в народе, особенно среди рабочих, было сильное "спецеедское", антиспецовское настроение, и партийным организациям приходилось очень много затрачивать усилий, чтобы сдерживать его. К тому же очень сильной была уравнительная тенденция. Это и понятно, потому что страна была разорена, рабочие жили хуже, чем при капитализме, голодали. Кроме того, рабочие находились под влиянием победы революции, и им представлялось, что тотчас люди станут жить лучше, чем раньше, потому что раз люди равны перед законом, то они должны уравняться и в материальной обеспеченности. Наконец, когда наша партия назвала себя коммунистической и мы приступили к строительству социализма, то многие считали, что средства потребления должны быть разделены между всеми, кто трудится. А тут вдруг советская власть выделила специалистов, дала им большие оклады(2), рабочие остались при прежних окладах или более низких, чем в прежнее время. Это подогревало "спецеедство". Специалисты имели раньше отдельные квартиры с коммунальными удобствами, рабочие же ничего этого не видели. Коммунальные услуги у них выражались в том, что воду, например, на некоторых рудниках и шахтах в Донбассе привозили в бочках, а на некоторых стояли распределительные колонки. Часто вода находилась на большом удалении, и рабочие месили грязь, идя за ней туда и обратно. На базар и специалисты, и жены их, и прислуга ездили на лошадях. Особенно против жен и прислуги злобное было настроение у рабочих. Ни одно их собрание не проходило без того, чтобы не поднимался этот вопрос. Не изменилось дело с коммунальными услугами и после победы революции. В чем же дело? Большевики понимали, что надо привлечь буржуазных специалистов к работе, не только угрожая им, а и заинтересовывая. На первых порах это выражалось в том, чтобы в какой-то степени дать им привилегии, хотя бы и неполные, вроде тех, которые они имели при капитализме: сносные квартиры, средства передвижения и т. д. Главный инженер рудника имел пару лошадей, а инженер Гладовский, наш начальник мастерских, - одну лошадь с кучером. Это, конечно, не особенно-то жирное обеспечение. Но ведь рабочие, естественно, и этого не имели. К тому же то были враждебные элементы, представители буржуазного класса, слуги капитала. Так этот вопрос усложнялся, и партии было трудно вести борьбу с антиспецовскими настроениями. Тем не менее, иначе нельзя было привлечь специалистов к делу. А без специалистов, без инженерных знаний, знаний вообще, без науки нельзя построить новое общество, которое опирается именно на науку. Коммунизм - как раз такое общество. Его построение требует широких и глубоких знаний, умения организовать новое общество на основе науки, непреложного марксистско-ленинского учения. Иначе незачем говорить о коммунизме. Прежде всего мы столкнулись с антиспецовскими настроениями в армии. В то время, как я уже говорил, Сталин был очень большим "спецеедом". И он поэтому рассказывал нам много эпизодов (я все сейчас не могу припомнить), которые как бы свидетельствовали против Ленина, потому что как раз Ленин выдвинул вопрос о привлечении спецов к построению социализма. Но это было абсолютно правильно, в этом сказалась гениальность Ленина. В такой напряженный момент он призвал всех учиться у капиталистов, привлечь буржуазных специалистов и даже призвать их в армию. Он говорил, что надо дать им нужные права, приставив к ним комиссаров, но сохранить в армии единоначалие. Шутка сказать! Бывший офицер царской армии - и вдруг единоначальник в Красной Армии. Хотя при нем есть комиссар, воинские распоряжения-то отдает именно он. Когда я служил в Красной Армии, на этой почве тоже возникала масса недоразумений. Имелись поводы к недоверию, потому что случались и измена, и предательство, и бегство таких офицеров к белым. Это естественный процесс. Шел отбор людей старого воспитания, отбор интеллигенции, воспитанной буржуазно-помещичьим строем. Их привлекли на сторону революции. Одни пошли под страхом, другие поверили в новое общество и хотели помочь ему, третьи - потому, что у них выхода не было: нужно было зарабатывать средства к существованию, четвертые - для того, чтобы получить возможность работать в хозяйстве или в учреждениях, с тем чтобы сознательно стать агентами старых хозяев и вредить социалистическому строю. Много было разных людей, а выбора у советской власти не было. Она вынуждена была привлекать специалистов, чтобы строить новое, без чего не было возможности двигаться вперед. Вот почему ленинская позиция была совершенно правильной. Помню такой конкретный случай, когда Сталин прямо выражал неудовольствие Лениным. Когда Сталин, по его рассказу, находился в Царицыне, он поехал на хлебозаготовки и принимал тогда же меры по организации обороны Царицына. Туда вместе с 5-й армией отступил с Украины Ворошилов, и там они сошлись со Сталиным. Сталин рассказывал, что Ленин вызвал его в Москву с докладом о положении вещей. Потом Ленин ему говорит: "Батенька, я получил сведения, что вы там пьянствуете: сами пьете и других спаиваете. Нельзя это делать!" Сталин и не отрицал, что он там пил. В чем же дело? "Вот видите, кто-то ему наговорил. Это спецы наговорили, а он мне нотацию читал", - высказывался Сталин с явным недовольством. Мы между собой переговаривались: видимо, этот недостаток, от которого мы страдаем, работая под руководством Сталина, - давний порок. Он еще в те времена пьянствовал, Ленин это знал и предупреждал его. Мне запало в душу, как Сталин рассказывал об одной своей ссылке. Не могу сказать сейчас точно, в каком году это происходило. Его сослали куда-то в Вологодскую губернию(3). Туда вообще много было выслано политических, но и много уголовных. Он нам несколько раз об этом рассказывал. Говорил: "Какие хорошие ребята были в ссылке в Вологодской губернии из уголовных! Я сошелся тогда с уголовными. Очень хорошие ребята. Мы, бывало, заходили в питейное заведение и смотрим, у кого из нас есть рубль или, допустим, три рубля. Приклеивали к окну на стекло эти деньги, заказывали вино и пили, пока не пропьем все деньги. Сегодня я плачу, завтра - другой, и так поочередно. Артельные ребята были эти уголовные. А вот "политики", среди них было много сволочей. Они организовали товарищеский суд и судили меня за то, что я пью с уголовными". Уж не знаю, какой там состоялся приговор этого товарищеского суда. Никто его об этом, конечно, не спрашивал, и мы только переглядывались. А потом обменивались мнениями: он еще в молодости, оказывается, имел склонность к пьянству. Видимо, у него это наследственное. Сталин рассказывал о своем отце, что тот был сапожником и сильно пил. Так пил, что порою пояс пропивал. А для грузина пропить пояс - это самое последнее дело. "Он, - рассказывает Сталин, - когда я еще в люльке лежал маленьким, бывало, подходил, обмакивал палец в стакан вина и давал мне пососать. Приучал меня, когда я еще в люльке лежал". Об отце его не знаю, как сейчас в биографии Сталина написано. Но в ранние годы моей деятельности ходил слух, что отец его - вовсе не рабочий. Тогда придирались, кто какого происхождения. Если обнаруживалось нерабочее происхождение, то считался человеком второго сорта. И это было понятно. Самый революционный и самый стойкий - рабочий класс. Он выносил всю тяжесть борьбы на своих плечах и поэтому к другим классам и прослойкам общества, непролетарским, имел придирчивое, не настороженное, а именно придирчивое отношение. К таковым относились с большим недоверием. Итак, говорили, что у Сталина отец был не просто сапожник, а имел сапожную мастерскую, в которой работало 10 или больше человек. По тому времени это считалось предприятием. Если бы это был кто-либо другой, а не Сталин, то его бы на партчистках мурыжили бы так, что кости трещали. А тут находились объяснения обтекаемого характера. И все-таки люди об этом говорили. Я этот факт здесь просто припоминаю. Он не служит поводом для каких-нибудь особенных выводов, ибо не имеет никакого значения. Я просто рассказываю, как тогда относились к такого рода вопросам. Помню также, как Сталин не раз рассказывал нам и о другой своей ссылке. Он попал в Туруханский край(4) и жил в одной деревне со Свердловым. Они сначала дружили, но потом, судя по его рассказам, было видно, что рассорились или разошлись. По крайней мере, перестали жить в одной крестьянской избе. Свердлов ушел оттуда, нашел себе квартиру и покинул Сталина. Сталин всегда говорил нам, что, когда они жили вместе, чалдоны, у которых они размещались в той деревне, считали, что главный это Яшка, а не Рябой. Сталина называли Рябым, потому что у него лицо было изъедено оспой. Когда Яшка ушел на другую квартиру, они стали говорить: "Мы-то считали, что доктор главный, а оказывается, не доктор, а Рябой". Местные крестьяне называли Свердлова доктором. Он был раньше провизором и, видимо, оказывал какую-то помощь больным, какие-то были у него лекарства. Поэтому и шла о нем слава, что он доктор. Сталин рассказывал: "Мы готовили себе обед сами. Собственно, там и делать-то было нечего, потому что мы не работали, а жили на средства, которые выдавала казна: на три рубля в месяц. Еще партия нам помогала. Главным образом мы промышляли тем, что ловили нельму. Большой специальности для этого не требовалось. На охоту тоже ходили. У меня была собака, я ее назвал Яшкой". Конечно, это было неприятно Свердлову: он Яшка и собака Яшка. "Так вот, - говорил Сталин, - Свердлов, бывало, после обеда моет ложки и тарелки, а я никогда этого не делал. Поем, поставлю тарелки на земляной пол, собака все вылижет, и все чисто. А тот был чистюля". Мы опять переглядывались. Мы сами прошли, кто - крестьянскую, кто - рабочую школу, и не были изнежены каким-то особым обслуживанием. Но чтобы не помыть ложку, тарелку или чашку, из которой ешь? Чтобы собака все вылизывала? Нас это удивляло. Сталин много раз нам рассказывал об этом. И мы заранее знали, когда он начинал, как и что было и чем кончилась. Случались такие рассказы о его жизни в ссылках, о которых дети могли бы так сказать: "Дедушка, а может быть, ты врешь?". Мы-то привыкли, что на позднем этапе своей жизни, когда он уже плохо себя контролировал, многое выдумывал. Например, рассказывал такие вещи: "Пошел я раз на охоту. Взял ружье и пошел за Енисей. В том месте, где я жил, Енисей имел в ширину 12 верст. Я перешел Енисей на лыжах. Дело было зимой. Смотрю, на ветках сидят куропатки. (Я-то, признаться, не знаю, сидят ли куропатки на ветках? Имел я дело на охоте с куропатками, но всегда считал, что это - степная дичь и прячется в траве. Ну, не знаю. Как говорится, за что купил, за то и продаю. ) Подошел. Стал стрелять. У меня было 12 патронов, а там сидели 24 куропатки. Я 12 убил, а остальные все сидят. Патронов больше нет. Я решил вернуться за патронами. Ушел назад, взял патроны и возвратился. А они все сидят". Тут я его даже переспросил: "Как, все, все сидят?" "Да, - отвечает, - все". Тут Берия ввернул какое-то замечание, поощряющее его рассказ. Он продолжает: "Я застрелил этих куропаток, взял веревку, привязал их к ней, а веревку привязал к поясу и поволок куропаток за собой". Это мы слушали за обедом. Когда уходили и, готовясь уехать, заходили в туалет, то там буквально плевались: за зимний день он прошел 12 верст, убил 12 куропаток; вернулся - вот еще 12 верст; взял патроны, опять прошел 12 верст, снова застрелил куропаток - и назад. Это будет 48 километров на лыжах. Берия говорил мне: "Слюшай, как мог кавказский человек, который на лыжах очень мало ходил, столько пройти? Ну, брешет!"У нас ни у кого не было сомнения в этом. Зачем ему нужно было врать, трудно сказать. Имелась у него какая-то такая потребность. Но это была забавная брехня, которая, конечно, никакого вреда не приносила. Однако велись, конечно, и серьезные разговоры. Потом я узнал, что Сталин, собственно говоря, и стрелять-то толком не умеет. Он взял как-то ружье, когда на ближней даче мы у него обедали, пошел разогнать воробьев и ранил чекиста, который его охранял. Один раз из-за его неумения обращаться с оружием у него за столом выстрелило ружье, и совершенно случайно он не убил тогда Микояна. Он сидел близко от него, выстрелом вырвало кусок земли и забросало песком и стол, и Микояна. Мы смотрели ошарашенные, никто ничего не сказал, но все были потрясены. Сталин много говорил нам о Ленине. Он часто возмущался тем, что, когда Ленин лежал больной, а он повздорил с Крупской, Ленин потребовал, чтобы Сталин извинился перед ней. Я сейчас точно не могу припомнить, какой возник повод для ссоры. Вроде бы Сталин прорывался к Ленину, а Надежда Константиновна охраняла Ильича, чтобы его не перегружать и не волновать его, как рекомендовали врачи. Или что-то другое. Сталин сказал какую-то грубость Надежде Константиновне, а она передала Ленину. Ленин потребовал, чтобы Сталин извинился. Я не помню, как поступил Сталин: послушался ли Ленина или нет. Думаю, что в какой-то форме он все-таки извинился, потому что Ленин иначе с ним не помирился бы. Уже после смерти Сталина в секретном отделе мы наши конверт, а в нем лежала записка, написанная рукою Ленина. Ленин писал Сталину, что он нанес оскорбление Надежде Константиновне, которая является его другом, и требовал, чтобы тот извинился. Ленин писал, что если Сталин не извинится, то Ленин не будет считать его своим товарищем. Я был удивлен, что такая записка сохранилась. Наверное, Сталин забыл о ней. Сталин сильно не уважал Надежду Константиновну. Да он не уважал и Марию Ильиничну. Вообще очень плохо отзывался о них и не считал, что они представляли какую-то ценность для партии, что они сыграли какую-то роль в борьбе за дело партии, в достижении ею победы, какую одержала партия большевиков. Мне становилось очень не по себе, когда я слышал и видел, с каким неуважением относился Сталин к Надежде Константиновне еще при ее жизни. Крупская выступала как-то на партконференции Бауманского района в 1930 г., когда началась борьба с "правым" уклоном - с Рыковым и Бухариным. Она защищала Бухарина и Рыкова, и против нее там выступил ряд делегатов. После этого ее "прорабатывали" без опубликования выступлений в печати по всем партийным ячейкам. Прорабатывали и Марию Ильиничну. О Марии Ильиничне нечего даже было особенно говорить, потому что она была большой приятельницей Бухарина. Бухарин являлся редактором газеты "Правда", а Мария Ильинична была в редакции секретарем. Бухарина в то время все звали Бухарчик. Его любили в партии, и о нем лестно отзывался еще Ленин. Он называл его обычно "наш Бухарчик". Это был видный теоретик, который написал по поручению Ленина книгу "Азбука коммунизма", и все коммунисты того времени приобщались к марксистско-ленинской науке через изучение этой азбуки. Ее изучал каждый, вступавший в партию. Я был воспитан в партии как молодой коммунист с послеоктябрьским стажем. Привык смотреть на Ленина с уважением, как на вождя, а Надежда Константиновна - это неотделимая часть самого Ленина. Поэтому мне было горько смотреть на нее на партактивах. Бывало, придет дряхлая старушка, ее все сторонятся, потому что она была человеком, который не отражает партийной линии и к которому надо присматриваться, потому что он неправильно понимает политику партии и выступает против ряда ее положений. Теперь я анализирую все то, что делалось в то время, и думаю, что как раз она была в этих вопросах права. Но тогда все смешивалось в одну кучу, забрасывали грязью и Надежду Константиновну, и Марию Ильиничну. Когда я работал уже в Московском комитете партии. Надежда Константиновна занималась разбором жалоб. Не помню, в каком учреждении она тогда работала. Но обиженные и угнетенные партийцы приходили к ней с просьбами и присылали письма. Много недостатков имелось и в работе Моссовета. Тяжелые условия жизни были и у рабочих, и у служащих, и у интеллигенции. Они, если не находили выхода, обращались как к последнему прибежищу к Надежде Константиновне. Крупская сама тоже была во многом ограничена и не имела возможностей удовлетворить справедливые просьбы тех, которые обращались к ней за помощью. Поэтому она часто присылала их ко мне как к секретарю Московского комитета партии. К сожалению, даже я, занимая достаточно высокий пост, тоже был ограничен в возможностях по удовлетворению их запросов. Общим недостатком были плохие жилищные условия. Шли с просьбами о квартирах. Каким-то сплошным кошмаром был этот квартирный вопрос(5). Мы проводили индустриализацию, строили новые заводы и фабрики, но при этом, как правило, совершенно не учитывалось увеличение численности рабочих в Москве. Жилья строилось минимальное количество. Сколько-то домов, которые возводились, не восполняли даже амортизационных разрушений. И вот Надежда Константиновна присылала жалобщиков ко мне, а я, что мог, делал, а потом отвечал ей, что мною сделано, или же отвечал, что мы бессильны. Иногда я лично встречался с ней, так что она меня знала как секретаря Московского комитета партии. Она правильно понимала, что я тот человек, который выражает в столице генеральную линию партии, и ко мне она относилась соответственно. Видимо, полагала, что я есть продукт последнего, сталинского поколения. Таково мое мнение. Так я думаю за Надежду Константиновну. Впрочем, так это и было. Я действительно был предан генеральной линии партии, ее Центральному Комитету и Сталину как нашему вождю, как руководителю страны, и считал, что все, что у нас делается, все, о чем говорит Сталин, - правильно, гениально, и надо это проводить в жизнь. И я делал все, что от меня зависело, чтобы это претворялось в жизнь. Однако человеческие чувства проявляются даже при таком положении. Поэтому я раздваивался, когда Надежда Константиновна попадала в сферу партийного огня. Мне было ее жалко. Сталин в узком кругу объяснял нам, что она вовсе не была женою Ленина. Он иной раз выражался о ней довольно свободно. Уже после смерти Крупской когда он вспоминал об этом периоде, то говорил, что, если бы дальше так продолжалось, мы могли бы поставить под сомнение, что она являлась женою Ленина; говорил, что могли бы объявить, что другая женщина была женою Ленина, и называл довольно уважаемого в партии человека. Та женщина и сейчас жива, поэтому я не упоминаю ее имени. Я не могу быть судьей в таких вопросах, а просто считаю, что тут налицо одно из проявлений неуважения к Ленину. Это именно не клевета, а неуважение к Ленину. Ничего святого у Сталина не было. Даже самого Ленина, даже его имени не щадил. Сталин нигде не выступал с этим, но в узком кругу позволял себе говорить такое. И он не просто так болтал: он хотел тем самым повлиять на нашу психику, на наше сознание, расшатать безграничную любовь к Ленину, чтобы еще больше укрепить собственное положение вождя и первого мыслителя нашей партии и нашей эпохи. Сталин очень осторожно вкрапливал в сознание людей, которые находились в его окружении, мысль, что Сталин вовсе не такого мнения о Ленине, как он публично говорит о том и как пишут об этом. Тут я должен вернуться к рассказу о Кагановиче. Больше всего меня возмущало, да и не только меня, но и других, поведение Кагановича. Это был холуй. У него сразу поднимались ушки на макушке, и тут он начинал подличать. Бывало, встанет, горло у него зычное, сам мощный, тучный, и рокочет: "Товарищи, пора нам сказать правду. Вот в партии все говорят: Ленин, ленинизм. А надо говорить так, как оно есть, какая существует ныне действительность. Ленин умер в 1924 году. Сколько лет он проработал? Что при нем было сделано? И что сделано при Сталине? Сейчас настало время дать всем лозунг не ленинизма, а сталинизма". Когда он об этом распространялся, мы молчали. Стояла тишина. Сталин первым вступал в полемику с Кагановичем: "Вы что говорите? Как вы смеете так говорить?" Но произносилось это тоном, поощряющим как бы возражения Сталину. В народе хорошо известен этот прием. Когда мать идет в другую деревню в гости и хочет, чтобы ее девочка или мальчонка пошли с ней, чтобы их там покормили, она кричит: "Не ходи, не ходи, чертенок!" и грозит ему пальцем. А когда никто не видит, манит его: "Иди за мной, иди". Он и бежит за ней. Я сам наблюдал такие картины в деревне. Сталин тоже начинал разносить Кагановича, что это он такое себе позволяет. Но видно было, что сказанное ему нравится. Сталин обычно возражал Кагановичу такими словами: "Что такое Ленин? Каланча. Что такое Сталин? Палец". А иной раз приводил такие сравнения, которые ни в какие записи не вмещаются! Я много раз слышал повторение таких сравнений и бурное реагирование на сталинские утверждения со стороны Кагановича, которого это еще больше подогревало, и он настойчиво повторял свое, потому что видел, что у Сталина явно ложное возмущение. В этом Каганович был большой мастер. Он чувствовал, что Сталину нравится, а что - нет. Вплоть до самой смерти Сталина все чаще возникал такой "спор" Кагановича со Сталиным. Никто из нас не вмешивался в этот спор. Думаю, что если бы Сталин официально согласился с Кагановичем и были бы предприняты шаги по смещению Ленина с прежнего пьедестала и постановки на него Сталина с заменой ленинизма сталинизмом, то никто бы не возразил. Хотя я убежден, что все внутренне возмущались бы. Но Сталин чувствовал, что хотя все молчат, однако не поддерживают Кагановича. Сталин, безусловно, выделял Кагановича и считал, что именно он правильно оценивает роль и исторические заслуги Сталина. Не знаю, результат ли это старческого упадка сил и ослабленной мозговой деятельности Сталина или же это ослабление сдерживающих центров. Если раньше Сталин подавлял в себе такие мысли, то теперь они стали набирать силу, а Каганович хотел это ловко использовать. Однако этого не произошло. И очень хорошо, что не произошло. Чтобы лучше понимать, в какой обстановке выслушивали мы, члены Политбюро, сталинские откровения, полезно будет заметить кое-что о самой этой обстановке, так как от этого во многом зависело восприятие нами сталинских слов. В последние годы жизни у Сталина развился какой-то страх. Это я замечал по многим признакам. Например, когда мы ехали из Кремля после просмотра кинокартин на "ближнюю" дачу, то стали вдруг петлять по улицам и переулкам Москвы, пока проезжали довольно короткое расстояние от Кремля до западной дуги Москвы-реки и еще не выехали за Москву-реку. В машину со Сталиным обычно садились Берия и Маленков, а остальные рассаживались по своему выбору. Я чаще всего садился в одну машину с Булганиным. Я спрашивал потом тех, кто садился со Сталиным: "Чего вы петляли по переулкам?" Они отвечали: "Ты нас не спрашивай. Не мы определяли маршрут. Сталин сам называл улицы". Он, видимо, имел при себе план Москвы и намечал маршрут, и когда выезжали, то говорил: повернуть туда, повернуть сюда, ехать так-то, выехать туда-то. Не надо быть умным, чтобы догадаться, что это он принимал меры, чтобы ввести в заблуждение врагов, которые могли бы покушаться на его жизнь. Он даже охране заранее не говорил, каким поедет маршрутом, и каждый раз менял маршруты. Чем это было вызвано? Недоверием ко всем и страхом за свою жизнь. Потом мы злословили между собой, когда приезжали на "ближнюю" дачу, что там в дверях и воротах усиливались запоры. Появлялись всякие новые задвижки, затем чуть ли не сборно-разборные баррикады. Ну кто же может к Сталину зайти на дачу, когда там два забора, а между ними собаки бегают, проведена электрическая сигнализация и имеются прочие средства охраны? Мы считали, впрочем, что это все правильно: Сталин занимал такое положение, что для врагов советского строя был весьма "привлекательной" фигурой. Тут шутить было нельзя, хотя и подражать ему было бы тоже вредно. Тогда в Кремль никого из обычных граждан не пускали. Кремль был недоступен. То же самое можно сказать и о правительственных ложах в театрах. Абсолютно ни для кого они не были доступны, кроме тех лиц, которые шли туда вместе со Сталиным. Туда, где он сидел, никто и не входил без Сталина. И там тоже принимались все меры предосторожности. Я был раз свидетелем такого факта. Сталин пошел в туалет. А человек, который за ним буквально по пятам ходил, остался на месте. Сталин, выйдя из туалета, набросился при нас на этого человека и начал его распекать: "Почему вы не выполняете своих обязанностей? Вы охраняете, так и должны охранять, а вы тут сидите, развалившись". Тот оправдывался: "Товарищ Сталин, я же знаю, что там нет дверей. Вот тут есть дверь, так за нею как раз и стоит мой человек, который несет охрану". Но Сталин ему грубо: "Вы со мной должны ходить". Но ведь это невероятно, чтобы тот ходил за ним в туалет. Значит, Сталин даже в туалет уже боялся зайти без охраны. Это, конечно, результат работы больного мозга. Человек сам себя запугал. Но тут, видимо, и Берия руку приложил. Сталин с Берией изощрялись в убийствах людей, придумывали для того невероятные способы. Вот он и переносил все на себя: почему к нему не могут применить такие же методы люди, которые захотят его сжить со света? Думаю, что это его начало терзать. Его терзали те действия, которые он применял к людям, к которым он относился с недоверием. И все они были "враги народа". Слишком это вольное толкование, кто враг, а кто не враг. К сожалению, так было. И сейчас все это еще недостаточно разоблачено и заклеймено. Еще не разработаны те меры, которые могли бы послужить средствами предупреждения, чтобы такого не повторилось. Так протекала жизнь в последние годы бытия Сталина. Я уже рассказывал, как он за обедом буквально ни одного блюда не мог откушать, если при нем кто-либо из присутствующих его не попробовал. У нас имелись излюбленные блюда, и повара хорошо их готовили. Харчо было очень вкусное. Его брали все подряд, и тут уж Сталин не сомневался. А что касается закусок, которые стояли на столе, то он выжидал, когда кто-то попробует. Выждет какое-то время и тогда сам тоже берет. Человек уже довел себя до крайности и людям, которые его обслуживали годами и были, безусловно, преданы ему, не доверял. Никому не доверял! Под Новый год особенно все шло, как заведенная машина. Если же он нас вообще не вызывает день-два, то мы считали, что со Сталиным что-то случилось. Видимо, он заболел. Он страдал от одиночества, тяготился оставаться без людей, ему нужны были люди. Когда он просыпался, то сейчас же вызывал нас по телефону, или приглашал в кино, или заводил какой-то разговор, который можно было решить в две минуты, а он его искусственно растягивал. Когда он нас приглашал к себе, то не всегда случалось пустое времяпрепровождение. Другой раз решались важные государственные и партийные вопросы. Но на это уходил небольшой процент времени, а потом требовалось как-то занять Сталина, чтобы он не страдал, не тяготился одиночеством, не боялся его. Берия же все резче и резче проявлял в узком кругу лиц неуважение к Сталину. Более откровенные разговоры он вел с Маленковым, но случалось, и в моем присутствии. Иной раз он выражался очень оскорбительно в адрес Сталина. Признаюсь, меня это настораживало. Такие выпады против Сталина со стороны Берии я рассматривал как провокацию, как желание втянуть меня в эти антисталинские разговоры с тем, чтобы потом выдать меня Сталину как антисоветского человека и "врага народа". Я уже видел раньше вероломство Берии и поэтому слушал, ушей не затыкал, но никогда не ввязывался в такие разговоры и никогда не поддерживал их. Несмотря на это, Берия продолжал в том же духе. Он был более чем уверен, что ему ничто не угрожает. Он, конечно, понимал, что я неспособен сыграть роль дон