Елена Коровина - Великие авантюры и приключения в мире искусств. 100 историй, поразивших мир Страница 29

Ни словом, ни намеком не обмолвилась она о своем замужестве. Да любая другая и не сочла бы это замужеством, ведь сразу после венчания Капнист отвез Машу обратно в родительский дом. Николай же поехал к себе. С тех пор они ни разу и не встречались наедине. Но Маша истово верила, что Львовинька достигнет успеха и сможет просить ее руки у строптивого обер-прокурора. Но годы шли. Любая другая девушка уже и забыла бы о странном венчании. Но — не Маша. Она верила в своего Львовиньку…

С замирающим сердцем узнавала она, что Львов добился литературных успехов: и как поэт, и как драматург. Что он начал заниматься архитектурой и археологией. В старорусском стиле построил уникальную по форме церковь «Кулич и пасха», Невские ворота Петропавловской крепости, здание столичного императорского почтамта. Императрица удостоила его царственными дарами — бриллиантовым перстнем и золотой табакеркой. Ну а в 1783 году Львов получил чин коллежского советника и был избран членом Российской академии.

Наконец-то даже спесивый прокурор Дьяков не нашел причин для отказа, когда Львов посватался к его дочери в двенадцатый (!) раз. Да и о самой дочери подумать уже стоило: ведь 28-летняя Мария слыла уже старой девой. Вот на какую жертву она пошла ради любви! Но и Львов жил ради этой любви. Ведь не будь этого столь сильного чувства, может, он и не стал бы ни поэтом, ни драматургом, ни архитектором. Недаром Николай называл Машу — «другая часть меня». Любимая была путеводной звездой в его нелегкой жизни. Ведь даже долгожданная свадьба чуть не обернулась трагедией.

Обер-прокурор решил закатить пышное торжество. Сотни гостей, церковь, убранная для торжественной церемонии. И вдруг известие о том, что его строптивая дочь уже давно обвенчана. Да бедного Дьякова чуть удар не хватил. Вторичное венчание — недопустимый грех, и что делать? Положение спас, конечно, Львов. Он предусмотрительно привез в храм чету крестьян, которым вздорный Дьяков не разрешал венчаться. И вот перед гостями прокурор предстает хранителем любви, соединяющим сердца страждущих, даже если они — его крепостные. Маша же с Николаем объявляют, что они повенчались ранее поутру. Но поздравления принимают обе молодые пары.

Талант по наследству

Из вечно хмурого и дождливого Петербурга молодые уехали под Торжок в свое сельцо Никольское. Там, увы, все было как и предсказывал прокурор Дьяков — болото, разорение, нищета. Но теперь Львов был вполне обеспечен и потому твердо сказал: «Здесь будет наш рай!» Маша поверила — она верила Львовиньке всегда. Начались работы по возрождению села, по созданию новой жизни. Маша внесла и свою лепту — уже к концу 1784 года родила первенца — Леонида. Львов же по собственным чертежам создал новый дом — настоящий дворец. Стены украсил живописью друзей — Левицкого, Боровиковского. Создал удивительную ротонду, чтобы его Машеньке было приятно гулять на воздухе. Сам написал о ней так: «Я думал выстроить храм солнцу. чтобы в лучшую часть лета солнце садилось или сходилось. Такой храм должен быть сквозным. чтобы с обеих сторон его лес». И чудо — над селом Никольским теперь и правда почти всегда светило солнце. Даже соседи удивлялись. В своем солнечном крае чета Львовых прожила двадцать счастливых лет. За это время Николая приняли еще в почетные члены Академии художеств, он стал «классиком народной музыки», ибо вместе с другом И. Прачем собрал и издал первый в России сборник народных песен. Еще Львов построил в Гатчине дворец-приотрат для Павла I. И поскольку почва там была болотистая, построил здание из. земли. И это «земляное битое строение» простояло два века, устояв даже под обстрелами во время Великой Отечественной войны, когда другие здания рухнули.

Упокоился неугомонный Львов в 1803 году. Мария похоронила супруга в той самой солнечной ротонде. И сама упокоилась рядом с любимым всего-то через четыре года — жить без любимого она не смогла. Но таланты этой счастливой семьи не прервались: их правнуком стал замечательный русский художник Василий Поленов, который, между прочим, всю жизнь прожил в любви со своей супругой Еленой. Выходит, и талант, и любовь передаются по наследству.

Сокровища подмосковного Версаля

Эта история началась в первые годы XIX века, но длится до сих пор. Ибо тайна ее не разгадана, а события захватывающи и авантюрны. Ведь речь идет о настоящем приключении — поисках реального клада.

Кто бы мог подумать, что и под Москвой вполне можно создать дворец, не уступающий по роскоши самому Версалю? Обставить его антикварной мебелью, обить стены дорогущими гобеленами, а на мозаичный пол бросить ковры стоимостью как золото. Впрочем, и золота, и драгоценных камней в подмосковном Версале было предостаточно. Ну а создал его граф Федор Васильевич Ростопчин, ставший московским главнокомандующим в Отечественной войне 1812 года — фигура неоднозначная даже для современников, ну а спустя века и вовсе легендарно-загадочная.

Некоторые, как Лев Толстой, считали его поверхностным и недалеким. Иные, как поэт П. Вяземский, напротив, уверяли, что Ростопчин хоть и «мог быть иногда увлекаем страстною натурою своею, но на ту пору он был именно человек, соответствующий обстоятельствам. Наполеон это понял и почил его личною ненавистью».

Но и те и другие признавали, что граф развил «бурную и нужную деятельность». Конечно, оборонять Москву он не мог, для этого существовали военные власти. Но как штатский градоначальник, Ростопчин налаживал снабжение армии всем необходимым — от провианта до оружия, не допускал в городе мародерства и беспорядков. Поняв, что войск Наполеона не сдержать, Ростопчин первым призвал народ к партизанской войне и начал формирование городского ополчения. Однако москвичи никак не воспринимали Ростопчина всерьез, считали его «квасным патриотом». Однако их мнение резко изменилось после трагически-геройских событий: 19 сентября 1812 года граф лично спалил свою всем известную усадьбу в подмосковном селе Воронове — пусть врагам-французам не достанется ничего!

На двери церкви Ростопчин собственноручно прибил записку, писанную по-французски: «Восемь лет я украшал мое село и жил в нем счастливо. При вашем же приближении крестьяне оставляют свои жилища, а я зажигаю мой дом: да не осквернится он вашим присутствием. Французы! В Москве я оставил вам два моих дома и недвижимости на полмиллиона рублей, здесь же вы найдете один пепел!»

Вот каковы оказались истинный патриотизм и сила ненависти к захватчикам — граф сам бросил первый факел, зажигая родовое гнездо. И сгорело все. А ведь эту усадьбу за роскошь и уникальность величали не иначе как подмосковным Версалем.

В действительности же, как вспоминали современники, Вороново было даже богаче и роскошнее Версаля: прекрасный дворец (главная усадьба) и огромный парк, разбитый вокруг, «голландский домик» для уединения и гроты, фонтаны, оранжереи. Каждая зала напоминала не просто дворец — музей, каждая аллея являла собой произведение искусства под открытым небом. Мраморные и бронзовые статуи для парка и дворца были привезены из самой Италии, античные вазы — из Рима и Афин, мебель и гобелены, картины и серебряные сервизы — из Парижа и Лондона. Книги для богатейшей библиотеки свозили вообще со всего мира. Практически все средства Ростопчина были вложены в его чудо-усадьбу. И вот в тяжелую годину граф, как истинный патриот, пожертвовал всем этим великолепием.

Он примчался в свое имение ночью 2 сентября (по старому стилю), догнав по дороге отступающий главный штаб русской армии. Уже в ночь по Москве, в которую вошел Наполеон, начались пожары. И Ростопчин с ужасом видел их, стоя на высоком берегу Москвы-реки, протекающей через земли его усадьбы. 7 сентября ставка Кутузова расквартировалась в селе Красная Пахра, в 15 верстах от Воронова. Естественно, Ростопчин попытался выведать у фельдмаршала о дальнейших действиях армии. И конечно, Кутузов ничего не сказал. Но Ростопчин был опытным дипломатом-царедворцем. За свою жизнь при дворе он научился понимать власть имущих без слов. Ведь попав в фавор еще при Екатерине II, он удержался в милости и у ее сына Павла, хотя сей император ненавидел всех, бывших в чести у государыни-матушки. И даже когда взошедший на престол Александр I отлучил Ростопчина от двора, расторопный граф быстро нашел предлог, дабы потрафить и новому государю. Словом, Ростопчин был тертый калач и умел действовать быстро. Вот и теперь, прочтя по измученно-усталому лицу фельдмаршала Кутузова, что армия без боя отойдет в глубь страны, Ростопчин отдал собственные распоряжения.

17 сентября, отправив всех крестьян и дворовых в Липецкую губернию, где находилась его семья, граф остался с несколькими доверенными слугами. Дальнейшее описано двумя свидетелями, которые квартировали в усадьбе графа. Лорд Терконель (из ставки Кутузова) написал так: «Я находился вместе с графом, когда он помогал служителям таскать всякие зажигательные вещества в комнаты, и в короткое время весь дом (одно из великолепнейших виденных когда-либо мною) сожжен был до основания. Граф стоял и смотрел, как посторонний зритель, и, казалось, был менее тронут, чем все присутствующие». Однако другой свидетель ужасного и героического действа увидел, сколь тяжело далось оно Ростопчину: «Граф, войдя в комнату супруги своей, казалось, хотел остановиться, но твердость взяла верх — и он собственной своей рукой зажег горючее вещество». Словом, россияне не сдаются — граф-аристократ может стать национальным героем!