Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6279 ( № 24 2010) Страница 29

Мы не знали слова «патриот»

Штрих-код

Мы не знали слова «патриот»

ПАМЯТЬ

История, как правило, хранит имена полководцев. Но фундамент победы – солдаты. Фронтовыми воспоминаниями с читателями «ЛГ» делится гвардии рядовой, кавалер ордена Отечественной войны II степени, медалей «За отвагу», «За боевые заслуги» и «За победу над Германией» народный художник России Сергей ТКАЧЁВ.

Говорят, войну выиграл народ. Правильно говорят. И не столько силой оружия, сколько силой духа. То есть благодаря нашей великой культуре, которой эта сила и питается. Мирная жизнь шла себе день за днём, и мы ей просто радовались. А война заставила понять её ценность. Но главное – понять, что родина – это не абстрактное понятие, воспеваемое в стихах и песнях, потому что традиция такая, а что-то такое, что словами не выразить, но без чего жить невозможно. Это как у моего любимого Есенина:

Если крикнет рать святая:

«Кинь ты Русь, живи в раю!»

Я скажу: «Не надо рая,

Дайте родину мою».

Вот мы за что воевали.

Война застала меня в Витебске, где я учился в художественном училище. Ни бомбёжек, ни эшелона, который через полстраны вёз нас в тыл, мне до конца моих дней не забыть. А дорога на фронт началась для меня в мае 42-го, в Львовском военном пехотном училище, которое было эвакуировано в Киров. Проучился я там три месяца, и вдруг однажды утром вызывают нас с занятий на плац. Начальник училища генерал-лейтенант Давыдов читает приказ Сталина № 227 «Ни шагу назад!». И на следующий день нас рядовыми отправили на фронт. Лейтенантами мы так и не стали. Для меня это, наверное, к лучшему. В семье я был самым застенчивым и тихим, близкие считали, что война именно меня заберёт.

Лейтенант Твёрдохлеб, отвечавший за отправку, построил нас: кто умеет рисовать – шаг вперёд. Я к тому времени три курса окончил, кое-что умел. Он и говорит: нарисуй товарища Сталина, чтобы мы с его портретом шли на вокзал. Я и нарисовал. Сталин для нас был, скорее, олицетворением родины, символом, чем конкретным человеком. Не забывайте, что телевизора тогда не было, лично его мало кто из простых людей видел, а портреты и фотографии этот символизм только усиливали.

Нас привезли в Загорск. Там переформировывалась 21-я гвардейская стрелковая дивизия, вышедшая из окружения под Ржевом. Комплектовали батальон прорывного действия. По сути сказать, смертники. Вызывали нас по одному. Особо не мудрствовали, спрашивали по-простому: если танк на тебя пойдёт, побежишь? Отвечаю: честное слово, не побегу. Наивные мы были. А что взять – мне и двадцати тогда не было.

В Звенигороде нам вручили гвардейское знамя – и в бой. Торопец, Великие Луки. Бои не менее жестокие, чем под Сталинградом. К нам даже на один день Жуков приезжал. Там меня и прихлопнуло. Осколком в плечо. Санинструктор Верочка Ярчак, ей всего 18 было тогда, тоненькая, хрупкая, с километр меня волокла до какой-то баньки, где раненых перевязывали. Больше всего на свете боялся, что руку отнимут и я не смогу рисовать. Но хирург мне её спас. А перед выпиской он специально принёс мне карандаши и бумагу и велел нарисовать портреты всех великих русских полководцев, чтобы на стенах развесить. А на самом деле – для тренировки, чтобы я снова в себя поверил.

Из госпиталя возвращался в часть, заехал к брату в Москву. Школа юных дарований, где он учился, была создана в 39-м году по инициативе Грабаря. Когда началась война, Лёшу забрала семья в эвакуацию. Он вместе с нашим отцом работал на Уралмаше на разметке танковых моторов. Школа его разыскала, прислала вызов, и директор его отпустил: езжай, учись, раз у тебя талант. А ведь каждая пара рук, не исключая детские, на вес золота была. Настоящие государственники тогда руководящие посты занимали. Говорят, Сталин плохой, а ведь у всех ребят из школы отсрочка была. О культуре всё-таки думали наверху. Культура и искусство нуждаются в поддержке государства. Нельзя их на произвол судьбы бросать.

И чем труднее времена, тем они людям нужнее. В 44-м отмечали столетие со дня рождения Репина. Я тогда в запасном полку находился, в Горьком. Решили мы свою выставку сделать в честь юбилея. Мне поручили написать портрет художника. А со мной вместе служил Гриша Куликов, племянник академика Куликова, который помогал Илье Ефимовичу в работе над «Заседанием Государственного Совета». У него в Муроме, а это недалеко от Горького, дядины эскизы остались. Он их привёз, мы свои рисуночки притащили. Развесили. И народ валом на выставку повалил, а ведь военное время было и жизнь лёгкой даже в тылу не была.

Самая дорогая военная реликвия для меня – затрёпанный блокнотик с набросками. Как уцелел, не понимаю. Потом эти рисуночки были моими помощниками в работе над картинами о войне. Художник не имеет права на неправду. Смотрю иногда кино поганое – у нас война совсем другая была и воин совсем другой. А теперь всё переврали.

Мы не задумывались – патриоты мы или нет. Мы и слова-то такого не знали. Мы любили свою землю. Не в переносном смысле, в буквальном. Солдаты ведь в основном из крестьян были. У них с землёй связь духовная, генетическая. Мы, как сказал Тургенев, любили Россию до боли сердечной. А ещё он говорил: я хочу видеть своё отечество не столько славным, сколько счастливым. Вот и мы того же хотели.

Записала Виктория ПЕШКОВА

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 3 чел. 12345

Комментарии:

Неуловимая Экстер

Штрих-код

Неуловимая Экстер

ЛИКИ ВРЕМЕНИ

Работы Александры Экстер в Музее современного искусства. Грандиозная выставка – первая ретроспектива художницы, сделанная на уровне лучших московских музеев. Замечательные работы, сражающие наповал какой-то брутальной «мужской» энергией. Речь не только о картинах маслом, но и об эскизах, и об иллюстрациях…

Не хватает лиц. Особенно лица художницы. Потому что очень хочется представить, как же выглядела эта необыкновенная женщина, смелая авангардистка, футуристка, делившая жизнь между провинциальным Киевом и блистательным Парижем? Общавшаяся с Пикассо и Аполлинером? Покинувшая Россию в 24-м году навсегда (ей было 42 года), но до того неслыханно просиявшая своими невероятно мощными абстрактными холстами и безумными по напору экспрессии эскизами к трём спектаклям Камерного театра, в особенности к «Саломее» Уайльда и «Ромео и Джульетте» Шекспира. Может, она и впрямь вакханка, богатырша, валькирия?

На выставке нет её автопортретов, что удивительно для женщины-художницы. Но нет и вовсе никаких портретов. Её жанры (до абстрактных композиций) – натюрморт и пейзаж. Впечатление такое, что всё личное Экстер стремится оставить за бортом.

Г. Коваленко, автору фундаментального издания, посвящённого художнице, приходится добираться до её личности «кружными путями», через воспоминания друзей, «общий» киевский и парижский круг. Нет дневников, почти нет писем. Судя по всему, мало и фотографий. Ореол загадочности овевает её творческую личность, её жизнь и судьбу.

Её лицо теряется в массе лиц актёров Камерного театра на огромной фотографии, украшающей выставку (дизайн Б. Мессерера). Облик, который можно увидеть в монографии Коваленко (и в Интернете), скорее, удивляет. Так выглядели изнеженные серовские дамы, «буржуазки», на его холодновато-язвительных портретах. Но Экстер! Это воплощённое (но тщательно структурированное, обретшее форму) пламя! Сопоставление лица и работ загадочность только увеличивает.

Несколько загадочно и вхождение в круг футуристов, точнее, кубофутуристов. Тех, кто в пределе и Пушкина отбрасывал, оставляя странные «нечеловеческие» «первые» слова. Георгий Иванов набросал «портрет» Хлебникова: «У него вид жёлтый и истощённый, взгляд дикий. Волосы всклокочены. Говорит он заикаясь, дёргаясь при каждом слове»… Тут налицо и на лице «священное безумие».

Но Экстер и внешне «слишком нормальна», и от культурного прошлого не только не отказывается – оно становится её второй (или первой?) натурой, её религией, способом выбрасывать ненужную в реальности, застоявшуюся энергию. В её театральных эскизах, столь многочисленных, что оторопь берёт – каковы же были спектакли театра, названного Камерным?! – воскресает архаическая Эллада, густо замешанная на Вавилоне и Египте, древняя Иудея, летучий и изысканный итальянский Ренессанс. И всё это опять-таки не в лицах (запоминается внешне, пожалуй, только Иоканаан, сыгранный потом Николаем Церетелли), а в позах, движениях, фантастически причудливых одеждах, удлинённых острых фигурах, контрастных сияющих красках, во всём этом бесконечном экстазе, который запечатлён спокойной рукой мастера. Тут Экстер как бы «вспоминает» библейские эскизы своего тёзки Иванова, киевские эскизы и картины Врубеля. Но там всегда вдохновенные, одушевлённые страстью лица! У Экстер – уход от лица, так что даже обликов Джульетты и Ромео мы не вспомним. Зато вспомним этот явленный в красках порыв, эту силу, шаманскую магию, это неостановимое движение, которыми пронизаны и самые второстепенные персонажи – безымянные слуги и воины.