Андрей Константинов - Коррумпированный Петербург Страница 3

Нестерова сунули в застенок и начали пытать. Любопытно, что решение об этом принял не кто иной, как генерал-прокурор Павел Ягужинский, который, если вы помните, уважаемый читатель, сам признавался Петру в том, что «…мы все воруем…». Дескать, воруем-то мы все, а вот кто попадается на воровстве – тут уж у кого какая планида.

Кстати говоря, несколькими годами ранее Нестеров разоблачил сибирского губернатора князя Матвея Гагарина, который получал взятки за отдачу на откуп винной и пивной продажи. Сенат приговорил князя к смертной казни, при этом взяточник свою вину признал и посылая Петру просьбу о помиловании, писал: «…И я раб Ваш, приношу вину пред Вашим Величеством, яко пред самим Богом, что правил Сибирскую губернию и делал многие дела просто, непорядочно и не приказным поведением, також многие подносы и подарки в почесть и от дел принимал и раздачи иные чинил, что и не подлежало, и погрешил перед Вашим Величеством…» Гагарин был повешен 16 марта 1721 года в присутствии двора и всех своих родственников, а уже в январе 1724 года казнили самого Алексея Нестерова – казнь обер-фискала была обставлена как настоящий спектакль: сам царь наблюдал за действием из окна Ревизион-коллегии. Сначала были отрублены головы трех фискалов – подчиненных Нестерова, а затем самому Алексею Нестерову поочередно раздробили конечности и поволокли по помосту к тому месту, где были отрублены головы его помощников. Обер-фискала бросили лицом в их кровь и палач отсек ему голову. Затем головы всех четырех казненных водрузили на четыре высоких шеста. (Надо сказать, что 1724 год вообще выдался достаточно кровавым для тогдашних питерских взяточников и коррупционеров – видать, кампания такая пошла, так сказать, «чистые руки» того времени. В ноябре 1724 года Петр приказал арестовать камергера Виллема Монса и его сестру статс-даму Матрену Балк. Монса обвинили в том, что он «явился во многих взятках и вступал за оные в дела не принадлежащие ему», камергеру отрубили голову на Троицкой площади с последующим водружением ее на высокий шест. У обезглавленного тела брата выслушала свой приговор и перепуганная Матрена Балк, ей достались пять ударов кнутом и ссылка в Сибирь. В день казни на столбах у эшафота были прибиты «росписи взяткам», судя по всему, это были одни из первых гласных российских документов, изобличающих коррупционеров. В росписи Матрены Балк значилось 23 позиции, и среди тех, кто давал взятки, фигурировали князья Меншиковы, Долгорукие, Голицыны, Черкасские, отметились там и граф Головкин, и Волынский и другие более или менее важные персоны того времени. Дело в том, что перед фаворитом императрицы и его сестрой заискивал чуть ли не весь двор, ища их протекции в разных вопросах).

Однако несмотря на чудовищные показательные казни, взяточничество и коррупция в Петербурге и по всей России продолжают цвести пышным махровым цветом. Посетивший Петербург в царствование Петра немец Вебер писал: «На чиновников здесь смотрят как на хищных птиц, они думают, что со вступлением их на должность им предоставлено право высасывать народ до костей и на разрушении его благосостояния основывать свое счастье».

И вот что особенно любопытно – даже в те «укромные» времена, все титулованные коррупционеры понимали, что красть и брать взятки – это, мягко говоря, нехорошо. Совсем нехорошо. Более того, уже тогда обвинения в коррумпированности делаются эффективнейшим оружием в святом и многотрудном деле внутриполитической борьбы и в интригах между многочисленными дворцовыми группировками и кланами. Руцкой со своими «компроматными чемоданами» в апреле 1993 года в Верховном Совете России был, увы, далеко не оригинален. Еще в петровском сенате государственные мужи пытались решать «кадровые вопросы» обвинениями в коррумпированности – шумные были скандалы, когда сенаторы выясняли, кто из них ворует больше и кто у какого коррупционера «на связи состоит». А предметов разбирательств хватало – в Санкт-Петербурге с горькой иронией горожане говорили: «Сенат и Синод подарками живет». Не затихавшее никогда противостояние между «старой» знатью и «новой» выливалось в разоблачения в этом самом Сенате.

В 1717 году в Сенате начались слушания по, так называемому, «почепскому делу» – и касалось оно, прежде всего, светлейшего князя Меншикова, которому еще в 1709 году Петр подарил город Почеп, ранее принадлежавший Мазепе, – подарок этот был сделан Александру Даниловичу за участие в полтавской баталии. Меншиков из года в год приумножал свои почепские владения самовольными захватами прилегающих земель. Казаки, которых он пытался обращать в крепостных, принялись жаловаться в Сенат… Сенаторы Голицын и Долгорукий, представители старой знати, пытались использовать «почепское дело» для нанесения ударов по «выскочкам», при этом действовали они тонко и не напрямую, а руками «худородного» сенатора Петра Павловича Шафирова. (Барон Шафиров, кстати, был не просто худородным, а все из тех же «петровских выдвиженцев», как свидетельствовал обер-прокурор Сената Скорняков-Писарев: «…Шафиров не иноземец, но жидовской породы, холопа боярского, прозванием Шаюшкин сын, а отец Шаюшкин был в Орше у школьника шафором. Отец Шафирова служил в доме боярина Богдана Хитрова, а по смерти его сидел в шелковом ряду, в лавке, и о том многие московские жители помнят»).

Петр Павлович – человек, несомненно, образованный, историк и вице-канцлер, – бесстрашно обличал князя Меншикова и стоявших за ним сенаторов. Того же Скорнякова-Писарева он даже пытался шпагой ткнуть, во время пьянки в доме Ягужинского, по случаю вступления русских войск в Дербент в 1722 году Шафиров и письменно разоблачал «сенатских коррупционеров» в доносах Петру, особо отмечая при этом свои заслуги: «…Не захотел я допустить противного Указа вашим», хотя и пытались его, бескомпромиссного, «…склонить… на свою сторону сначала наговорами, потом криком,… гневом князя Меншикова…». Однако пионер хорошего дела борьбы с коррупцией на вершинах российской власти Шафиров не учел одного обстоятельства – того самого, на котором впоследствии спотыкались многие его последователи: если уж берешься кого-то разоблачать, то желательно самому быть чистым и незапятнанным, а иначе и тебя разоблачить смогут… Выяснилось, что сенатор Шафиров употребил свое влияние для того, чтобы брату его Михаилу выдали лишнее жалование при переходе из одной службы в другую – мелочь казалось бы, но ведь это как посмотреть… А 31 октября 1722 года в Сенате начали слушать дело о почте, которой как раз барон Шафиров и управлял. Так вот, Петр Павлович, не имевший по закону права присутствовать на обсуждении, устроил безобразную сцену, не желая покидать заседания. После шумных выкриков, взаимооскорблений и взаиморазоблачений князь Меншиков высказался в том духе, что Шафиров то, однако, – нарушает, и не что-нибудь, а Закон – а стало быть его от сената надобно отрешить… (Не правда ли, уважаемый читатель, все это до боли похоже на некоторые нынешние заседания Думы и Совета Федерации).

В результате, «делом Шафирова» начал заниматься сам Петр, и его суд был назван «Вышним». Царь на решение был скор – суд приговорил барона Шафирова к смертной казни, потому что помимо его недисциплинированного поведения в Сенате и способствования выдачи лишнего жалования брату, вскрылись еще и незаконные траты из госсредств во время поездки Петра Павловича во Францию, а также выяснилось, что Шафиров взял у полковника Воронцовского в заклад деревню под видом займа, но денег полковнику не заплатил…

15 февраля 1723 года сенатору и вице-канцлеру Петру Шафирову должны были принародно отрубить голову, но, когда топор палача уже взмыл в воздух, секретарь тайного кабинета Михайлов провозгласил, что император решил из уважения к заслугам Шафирова заменить казнь заточением в Сибирь. Топор ударил по плахе…

Причины, по которым борец с коррупцией был наказан так строго, Петр объяснил позже, в указе от 5 февраля 1724 года: «Понеже, видя другого неправдою богатящегося и ничего за то наказания не имущего, редкий кто не прельстится, а тако по малу все бесстрашие придут, людей в государстве разорят, Божит гнев подвигнут…»

Однако главная причина осуждения Шафирова, конечно же, заключалась в другом – вице-канцлер осмелился «наехать» на главного коррупционера петровской эпохи, на любимца царя, на светлейшего Александра Даниловича Меншикова…

В жестоком приговоре Шафирову проявился, идущий от царя и господствовавший в те времена по всей России, двойной стандарт, когда одним прощалось то, за что безжалостно карали других. Впрочем, этот двойной стандарт сохранился и доныне… Кстати говоря, Петр, так энергично искоренявший взяточничество и насаждавший «коммерческую честность», так беспощадно каравший мздоимцев – тот же самый Петр широко практиковал обесценивание монет, пуская в оборот деньги «низкопробного достоинства», тогда, когда у него возникала нужда в средствах – при этом сохраняя на монетах прежние обозначения. Деньги обесценивались настолько, что правительство на операциях этих наживало 150 процентов прибыли. Этой порочной практике конец положили лишь объективные экономические законы, проявлявшиеся при перечеканке полноценных монет в неполноценные. Русский рубль XVI в. равнялся примерно ста рублям конца XIX в. – в XVIII в. упал до 9 рублей конца XIX в. Это обесценивание монеты, представлявшее попытку обойти законы экономические и, собственно, государственные, развращающе действовало на все российское общество. При этом глубоко и прочно укоренялась идея, что политической властью можно пользоваться для собственного незаконного обогащения…