Н Демурова - Томас Гарди, прозаик и поэт Страница 3

В центре произведений уэссекского цикла - незаурядные личности, люди со своей ярко выраженной индивидуальностью. Клайм Ибрайт ("Возвращение на родину"), Хенчард ("Мэр Кэстербриджа"), Джайлс Уинтерборн ("В краю лесов"), Тэсс ("Тэсс из рода д'Эрбервиллей") и Джуд Фаули ("Джуд Незаметный") - это все личности, которые именно в силу своей нестандартности, душевной или духовной одаренности оказываются зажатыми в тиски социальными условиями их существования. Все они (за исключением лишь Клайма Ибрайта) принадлежат к самым низам общества и, что немаловажно, это люди труда. Стихия народной жизни таким образом получает в творчестве Гарди реальное воплощение не только в некоем "коллективном герое", но и в отдельных, талантливых и незаурядных личностях, представителях трудовых низов (сельская батрачка Тэсс, лесоруб Джайлс Уинтерборн, батрак Хенчард, поднявшийся до положения богатого торговца зерном и мэра и снова вернувшийся к батрачеству, каменотес Джуд). Демократизм Гарди, обратившегося в романах этого цикла к жизни трудового люда, отмечен глубокой любовью и уважением к его героям. Здесь нет и тени высокомерия или ложного чувства.

Конфликт уэссекских романов Гарди трагичен. Викторианская критика, возмущенная тем, что Гарди отказался от общепризнанных канонов, обвиняла его в пессимизме. Гарди, больно переживавший это обвинение, не раз заявлял, что в своем восприятии мира он ближе к Софоклу, чем к тем поверхностным мыслителям, которых обычно называют пессимистами. В его дневниках находим немало размышлений о трагедии и трагичности человеческого существования. "Трагедия, - пишет он в конце ноября 1885 года. - Коротко о ней можно было бы сказать следующее: трагедия представляет такое положение вещей в жизни личности, при котором осуществление его естественного желания или цели неотвратимо влечет за собой катастрофу". А в мае того же года, во время одного из приездов в Лондон, он вслушивается в "рев города" и размышляет: "Из чего он состоит? Спешка, речь, смех, стоны, крики маленьких детей. Люди в этой трагедии смеются, поют, курят, выпивают и прочее, ухаживают за девушками в гостиницах и под открытым небом; и все они играют свои роли в трагедии. Некоторые из них в бриллиантах и перьях, другие - в лохмотьях. Все они пойманные птицы; разница лишь в размере клетки. И это тоже часть трагедии"... Клетка с птицей, которую приносит в подарок дочери ушедший в добровольное изгнание Хенчард, приобретает в этой связи особый символический смысл.

Все же было бы неверно, как это часто делают многие английские критики, приписывать Гарди то понимание судьбы или, вернее, Рока, которое отмечало греческих трагиков. Конечно, в мировосприятии Гарди греческая трагедия сыграла свою роль. Тому множество доказательств в текстах произведений романиста. Обычно в этой связи цитируют заключительную фразу из "Тэсс": "Правосудие" свершилось, и "глава бессмертных" (по выражению Эсхила) закончил игру свою с Тэсс". Можно было бы привести немало других цитат и аллюзий из произведений Гарди. И дело не только в цитатах. Безусловно, концепция трагического у Гарда сложилась под сильнейшим воздействием греческих трагиков. Это, в первую голову, сказывается на той трактовке случайности в причинной связи событий, которая ведет к конечной гибели героя. Однако для Гарди чрезвычайно важно и другое. Уже в "Мэре Кэстербриджа" он цитирует слова Новалиса: "Судьба - это характер". Судьба самого Хенчарда во многом определяется именно этим: его грубость, упрямство, недальновидность, простота, неумение ладить с людьми, отсутствие финансовых способностей и проч. приводят его но только к финансовому банкротству, но и к полному жизненному краху. Таким же образом судьба Тэсс, "чистой женщины", дважды соблазненной ее соблазнителем и оставленной любимым ею мужем, во многом объясняется именно ее душевной чистотой, добротой, мягкостью, незащищенностью, неиспорченностью и проч. Во многом - но, конечно, не во всем. Случайность и характер для Гарди - два мощных рычага, приводимые в движение еще более мощными силами, и было бы ошибкой их игнорировать. Гарди, крупнейший критический реалист последней трети XIX века, укоренен в социальной действительности. Он как никто воссоздает и разоблачает те глубинные социальные процессы, которые шли в капиталистическом обществе тех лет. Отношения между обеспеченными и необеспеченными классами, механизмы подчинения и эксплуатации трудового люда, религия, мораль, отношения между полами, семья, образование - все эти важнейшие аспекты жизни викторианского общества он подверг разрушительному анализу и критике. Викторианцы, скрывавшие основные факты своего социального бытия за фасадом респектабельности, позитивизма и религиозности, не простили Гарди его разоблачений, провозгласив его безбожником и пессимистом. По мере нарастания разоблачительных тенденций в творчестве Гарди нарастали и нападки критиков, превратившиеся с публикацией "Тэсс" и особенно "Джуда" в настоящую травлю. Гарди больно ранила хула критиков, но тяжелее всего ему было то, что и в собратьях по перу он не встретил поддержки. Даже Суинберн, всегда относившийся к нему с величайшим почтением (ему принадлежало сравнение Гарди с Бальзаком), в письме писателю упрекал его в "жестокости" и звал вернуться в "английский рай" под деревом зеленым". После смерти Гарди в бумагах его были найдены свидетельства того, как болезненно переживал он позицию таких писателей, как Генри Джеймс и Г. К. Честертон. Конечно, оба эти писателя были по своим взглядам и художественным установкам бесконечно далеки от Гарди. Все же можно лишь сожалеть о том, что Г. К. Честертон позволил себе назвать крупнейшего реалиста конца века "деревенским безбожником, богохульствующим и стенающим над деревенским дураком" и упрекал писателя в том, что он "ботанизирует на болоте" вместо того, чтобы "устремляться в небеса". Сейчас, конечно, нам нетрудно понять, почему трагическая история простого каменотеса Джуда Фаули, пришедшего к отрицанию церкви и основных институтов викторианского общества, столь разгневала католического автора парадоксальных эссе, сконструировавшего свою "старую добрую Англию", весьма далекую от той, которую создал Гарди. Все же грустно сознавать, что у него недостало чувства меры и широты взглядов и что объективно он оказался в одном ряду с хулителями Гарди. ("Все мы говорим, что сравнения одиозны, писал в одном из своих эссе Честертон. - По существу сравнения вообще применяются для более точного различения степеней и свойств... Когда от природы естественной мы переходим к природе человеческой, сравнение всегда отдает уничижением". Вспомним об этих словах писателя для того, чтобы подчеркнуть, что приводим все эти факты отнюдь не для уничижения, а исключительно для того, чтобы подчеркнуть всю глубину разлада Гарди с викторианским обществом. Пример Честертона, который, несмотря на свою парадоксальность, был, конечно, настоящим викторианцем, весьма наглядное тому доказательство.)

Чтобы покончить с вопросом о пессимизме Гарди, приведем слова А. Блока, сказанные им совсем по иному поводу, но имеющие самое непосредственное отношение к нашей теме. Блок говорит об обычном противопоставлении оптимизма и пессимизма. "Оптимизм вообще - несложное и небогатое миросозерцание, обыкновенно исключающее возможность взглянуть на мир как на целое. Его обыкновенное оправдание перед людьми и перед самим собою в том, что он противоположен пессимизму; но он никогда не совпадает также и с трагическим миросозерцанием, которое одно способно дать ключ к пониманию сложности мира". Гарди (из современников в этом его можно сравнить лишь с Батлером, чей роман "Путь всякой плоти" вышел посмертно лишь в 1903 году) в высшей степени обладал таким трагическим миросозерцанием, которое одно дает ключ к пониманию мира. В этом его величие и непреходящая ценность его романов.

"Джуд Незаметный" был последним романом Гарди. Возмущенный и уязвленный хулой критиков, Гарди заявил, что оставляет прозу и отныне полностью посвящает себя поэзии. Он выразил горькую надежду, что в стихах сможет "более полно выразить идеи и чувства, которые противостоят твердому, как скала, инертному мнению".

Стихи Гарди писал на протяжении всей своей жизни. Сам он неоднократно называл поэзию своей "первой любовью", замечая, что лишь стечение жизненных обстоятельств заставило его обратиться к романистике. Читая его "Жизнеописание", куда он включил отрывки из дневников, с первых же страниц встречаешь записи, в которых он фиксирует не только время написания того или иного стихотворения, но и обстоятельства, вызвавшие его появление. И самые ранние, и самые поздние стихи Гарди отмечены тем же обращением к прошлому, что и его рассказы или романы. Стихи Гарди это и лирика, и своеобразная поэтическая летопись Дорсетшира, которому он оставался верен всю жизнь. Первое стихотворение, написанное юным поэтом, "Domicilium", - поэтическое описание родного селения, которое Гарди видит не только своими глазами, но и глазами своего отца, Томаса Гарди-второго, и деда, Томаса Гарди-первого. Стихотворение "Встреча в церкви", опубликованное с пометкой "Меллсток, около 1836 года", было навеяно рассказом его родителей о том, как они впервые увидели друг друга в Стинсфордской церкви, где отец Гарди в юности играл на виолончели. Гарди сопровождает эту запись и стихотворение собственноручным планом Стинсфордской церкви, где отмечает также и место каждого музыканта на хорах. В июньской же записи 1921 года мы читаем о том, как, приехав посмотреть постановку "Меллстокского хора" в Стэрминстер-Ньютон, где начинающим писателем он прожил два счастливых года своей жизни, Гарди отправился вместе с Уолтером де ла Мэром в Стинсфорд. Там он показал де ла Мару местное кладбище, хорошо знакомое ему с юных нет, и, рассказав о могилах покоящихся здесь прихожан, прочитал ему недавно написанное стихотворение "Голоса тех вещей, что растут на деревенском кладбище". Между первым и последним из названных здесь стихотворений пролегла почти вся жизнь писателя. Поэт не отделяет себя от тех, кто живет в Верхнем Бокхэмптоне и кто покоится на деревенском кладбище в Стэрминстер-Ньютоне; личность, род, родной приход и те места в родном Дорсете, где жил поэт в зрелые и поздние годы, соединены в его сознании; лирическое и эпическое начала слиты.