Анатолий Уткин - Как пережить экономический кризис. Уроки Великой депрессии. Страница 3

В Америке утвердилась особая религиозность. Европейский наблюдатель Ф. Шафф в девятнадцатом столетии писал, что здесь «каждое явление имеет протестантское основание» [2]. Религия всегда играла огромную роль в Америке. Религиозное возрождение пришлось на XX век. Сторонники гражданских прав постоянно цитировали Библию. При президенте Эйзенхауэре слова «В Бога мы верим» стали официальным лозунгом Соединенных Штатов. В Капитолии была открыта молельная комната. В официальных клятвенных текстах начало «по воле Божьей» стало обязательным. Христианство было декларируемой религией страны. Другие верования и даже мировые религии выглядели как отклонение. Скажем, об исламе наиболее популярный школьный учебник говорил следующее: «Мухаме-данство, или исламизм, является религией, проповедуемой Мохаммедом, который записал свои доктрины в книге, называемой Кораном. Это учение состоит из смеси фантастически фальшивых идей, воспринятых у Иудаизма и Христианства… Большинство религиозных систем, провозглашающих то, что они культивируют ценности, на самом деле поощряют грехи; это умаляет их духовную и мировую значимость. Христианство является единственной системой, возвышающей человека до подлинного понимания моральных отношений, и способствует его счастью».

Однако видимое благополучие все более подвергалось опасности, источник которой был не ясен, непредсказуем и необратим.

Раздел I Великая депрессия

Глава первая Кризис

Тучи на горизонте

Фондовая биржа оказалась «перекормленной кредитами» в виде брокерских займов и начала «прогибаться» под собственным весом. Цены на готовую продукцию стали падать. Федеральная резервная система сделала свой вклад в приближающуюся катастрофу: увеличила процентные ставки. Экономический рост достиг своего пика. А страны-должники сократили поставки готовых товаров. Это понизило мировые цены. Довольно неожиданно начало иссякать доверие к существующей экономической системе. США (как и европейские страны) стремились поддержать свою валюту. К весне 1927 года валютные курсы, зафиксированные по отношению к золоту, находились в неравновесии. Ослабление денежной политики Федеральной резервной системы стало формой помощи Великобритании, страдавшей от переоцененного фунта, — там была высокая безработица и дефицит торгового баланса. Смысл поддержки английской валюты Америкой в 1927 году состоял в том, чтобы сохранить низкие процентные ставки в Нью-Йорке и не допустить перемещения капитала из Лондона в Нью-Йорк. Золотой стандарт соответствовал установленной Вудро Вильсоном доктрине взаимозависмости стран посредством торговли, которую этот политик воспринимал как гарант мира. Золотой стандарт требовал координации валют мира. Как отмечает историк капитализма К. Поланьи, «вера в золотой стандарт была верой эпохи. У одних она была наивной, у других — критической, у третьих — неким дьявольским исповеданием… Но сама вера была одинаковой у всех: банкноты имеют стоимость, поскольку они представляют золото… Золотой стандарт стал той незримой реальностью, в которой могла искать опору воля к жизни, когда человечество взялось за трудную задачу восстановления распадающихся основ своего бытия» [3]. Но к 1933 году только Франция сохранила привязанность своей валюты к золоту. Великобритания, которой только что помогала Америка, поддерживая общую веру в золотой стандарт, в начале 30-х гг. отказалась от него. Поланьи, чья работа 40-х годов «Великая трансформация. Политические и экономические истоки нашего времени», ставшая именно сейчас невероятно популярной, отмечает: «В начале 30-х наступил резкий перелом. Вехами его стал отказ Великобритании от золотого стандарта, пятилетки в России, начало Нового курса, национал-социалистический выбор Германии, банкротство экономической политики Лиги наций и торжество автаркических тенденций…» [4] Кризис надвигался.

Предшествующий тяжелый кризис имел место в 1893 году — индустриализирующаяся Америка не верила с тех пор в возможность новой катострофы. Будучи до своего президентства министром торговли в 1920-х годах, Герберт Гувер находился в ослеплении от роста индустриальной Америки — его восхищала производительность труда, и он не обращал внимания на уменьшающуюся покупательную способность населения. Через много лет, после того как он покинет Белый дом, он поймет: «Несколько тысяч получали слишком много от национального пирога».

3 октября 1929 г. прозвучал первый сигнал фундаментальности кризиса, нарастающего на протяжении октября. Общая стоимость 4,7 млн акций упала. 19 октября, в субботу, обычно сонная в это время фондовая биржа Нью-Йорка продала акций на 3,5 млн долл. Попытки уйти от судьбы продолжались. 25 октября Ла-монт (близкий в свое время к Моргану) сообщил, что группа крупных банков пытается стабилизировать ситуацию. Все они считали положение «в своей фундаментальной основе стабильным». Уверенность в этом выразили президент Гувер и хозяин «Бетлехем стил» Чарльз Швоб. Президент Гувер созвал в Белом доме конференцию капитанов индустрии, представителей фермеров и рабочих. Он просил их сохранять присутствие духа и работать, даже не получая прибыли. Гувер выступил с воззванием к губернаторам всех штатов, призывая их сотрудничать с федеральным правительством. Республиканцы и демократы в конгрессе снизили налоги на прибыль. Деланый оптимизм преобладал. Джон Рокфеллер сказал: «Бывают дни, когда многие теряют мужество. За 93 года моей жизни депрессии приходили и уходили. Просперити всегда возвращалась, вернется и сейчас» [5]. Чарльз Митчелл из «Нэшнл Сити Бэнк» заявил, что «промышленная ситуация» в Соединенных Штатах абсолютно здорова. Положение с кредитом ухудшилось, но ненамного.

Американское правительство, несомненно, совершило несколько важных ошибок, приведших экономику к октябрю 1929 года, и эти ошибки делались на протяжении всех 1920-х годов. Политика республиканских президентов была, выражаясь современным языком, либерально-консервативной: низкие налоги, минимальное регулирование, ослабление антимонопольной политики. Все десятилетие федеральные власти упорно расчищали пространство для свободной игры рыночных сил. А проблемы в экономике страны накапливались — традиционные производства деградировали: сельское хозяйство, энергетика и угледобыча пребывали в состоянии депрессии. Производство текстиля и обуви, судостроение и железнодорожные перевозки испытали хронический спад. «Стоимость сельскохозяйственных угодий между 1920-м и 1929 годом упала с 30 до 40 процентов. Около шести сотен банков ежегодно становились банкротами. Термин «технологическая безработица» вошел в словарный запас нации, и примерно 200 тысяч человек ежегодно заменялись автоматическими или полуавтоматическими механизмами. Зато производительность труда в период с 1919 по 1929 год повысилась на 43 процента» [6].

Параллельно шел процесс концентрации производства. Доходная дифференциация достигла предела. От нижних 80 процентов получателей доходов даже не требовали налогов, а один процент богатейших владели 40 процентами национального богатства. Средний класс составлял лишь около 20 процентов всего американского населения — это делало американский государственный корабль неустойчивым. В правление президента Герберта Гувера более половины американского населения жило ниже прожиточного уровня или на его минимальной отметке.

Взлет котировок акций основных компаний стал результатом сочетания «новой экономики» своего времени и «иррациональной жизнерадостности». В 1920-е годы в массовое производство был запущен целый ряд новшеств — автомобили, авиация, радио, кино, электроэнергетика. Значительно расширился спектр банковских услуг. Акции банков росли иногда быстрее, чем технологичных компаний. В обоих случаях макроэкономические условия выглядели блестящими — низкая безработица сочеталась со стабильными ценами в 1920-х годах и низкой инфляцией. В рынок стремительно вовлекались новые участники: инвестирование казалось безопасным из-за снизившихся макроэкономических рисков и высоких, достаточно стабильных доходов, полученных как от роста курсов акций, так и от выплачиваемых дивидендов. «Многие исследователи того времени доказывали, что более высокий биржевой курс стал продуктом более высокой предельной производительности капитала, в результате чего наблюдались волны инноваций, увеличивающих прибыль, и, следовательно, ведущих к росту дивидендов. В частности, известный банкир Ирвинг Фишер видел в биржевом буме обоснованный ответ на повышение прибыли в результате систематического приложения науки и изобретений в промышленности и внедрения там новых методов управления Тэйлора. Но не все были такими оптимистами — руководство некоторых компаний и банков, исходя из запланированных дивидендов, уже в 1928 году заявляло, что их акции неоправданно переоценены» [7].