Федор Чешко - Техника в руках дикаря: как и откуда? Страница 3

Особенно разочаровал цикл романов Барбары Хэмбли «Время тьмы». Начало было весьма многообещающим: наш простой американский захолустный технарь оказывается в магической реальности, где свет борется с тьмой в почти буквальном смысле данного выражения. И когда техник делается учеником тамошней модификации Гендальфа, начинаешь верить: вот, наконец-то, прорезается синтез обоих начал… Увы-с! Техника не сыграла, технарь так и остался скверным магом-недоучкой, этаким доктором Ватсоном при своем учителе, каковой учитель магическим образом единолично всех гадов и победил (правда, по принципу «и люди целы, и твари сыты», но это уже нюансы).

Но независимо от сюжетных ходов и мироустройства для магической фантастики характерна убежденность в том, что магия сильнее техники. Даже героям супер-техномира «Заповедника гоблинов» в судьбоносной для Земли ситуации приходится ублажать троллей, дабы те магическим путем отразили инопланетное вторжение. Да и инопланетяне эти, поданные как единственный серьезный противник, встреченный человечеством в космосе – они тоже происходят из малого народца. Наверное, убежденность в превосходстве «загадочной магии» над «прозаическими железками» у человека в крови, как и пиитет ко всему непонятному. Так, например, крестьяне, проникшиеся было священным трепетом перед самобеглым чудом, таскающим по чугунке домики на железных телегах, были страшно разочарованы лекцией инженеров, вздумавших просвещать массы. «А мы-то думали!.. А это просто самовар на колесах!»

Тем не менее, идея, будто некий шаман древности путем напряжения магических сил изобрел техническое средство для убиения, скажем, дичи, вызывает на память известную приговорку о левом ухе и правой руке. С точки зрения магии гораздо рациональнее изобрести способ завлекать дичь прямиком в кипящий котел. Как у Генри Каттнера: в американской глубинке суперэкстрасенс питается исключительно енотами, ибо у данного зверька лапы достаточно ловки, чтобы под соответствующим гипнозом собрать хворост, развести костер, самого же себя освежевать…

Вряд ли даже истовейший поклонник магии станет всерьез рассматривать гипотезу «магического изобретательства технических средств» – несмотря даже на то, что мифы практически любого народа рассказывают о добрых богах, духах и прочих сверхъестественных существах, научивших самых первых людей буквально всему на свете. «Несмотря» – ибо мифы эти прочно узурпированы материалистами.

Не только писатели, возделывающие ниву научной фантастики, но и некоторые ученые (даже из тех, кого в академических кругах принято именовать «серьезными») склонны утверждать, что под маской мифических богов-духов скрываются пришельцы из высокотехнологичных краев. После способов возведения дольменов, Баальбекских веранд, сфинксов и прочих циклопических построек в качестве наиболее расхожего аргумента применяется все тот же, вскользь уже упоминавшийся нами австралийский бумеранг. Дикари, мол, не способны были бы придумать и сделать такой сложный (по своим характеристикам) инструмент. К примеру, украинский фантаст Николай Руденко так и назвал свою книгу: «Волшебный бумеранг». Суть произведения в том, что прогрессивные жители планеты Фаэтон одарили предков нынешних австралийских аборигенов способом производства бумеранга – в тот же исторический период, когда реакционные фаэтонцы разносили свою планету на астероиды. Прошу понять правильно: в принципе эта версия имеет полное право на существование. Один единственный вопрос: зачем? Почему именно бумеранг, и почему если бумеранг, то именно этот?

По Руденко фаэтонцы используют бумеранг в качестве личного и спортивного оружия. «Боевой» фаэтонский бумеранг выглядит, вероятно, как та стальная помесь навахи с сюрикеном, которую позже изобразили в фильме «Воин дороги» (с Мэлом Гибсоном). Оное кинематографическое чудовище швыряли по настильной траектории, в полете оно бешено вращалось (пожалуй, только это и роднит его с настоящим австралийским бумерангом), сносило пару вражьих голов (или иных частей тела), после чего возвращалось и аккуратно падало метрах в двух (не ближе!) от ног своего владельца. Причем кровожадный пацаненок, действующий этим оружием, выбегал далеко за пределы расположения своих соплеменников. Зачем? Да именно по причине возвращения оружия после броска. Конечно, кинопленка и бумага – субстанции терпеливые. Но представьте подлинное боестолкновение с применением такого оружия, когда с каждой стороны хотя бы человек по пять. От чужого бы оружия дай бог увернуться, а тут еще родимое возвращается… Возможно, мудрые прогрессивные фаэтонцы и додумались оснащать свои бумеранги датчиками распознавания «свой-чужой», но сомнительно, чтобы это умение смогли воспринять тогдашние аборигены Австралии.

А теперь о настоящем бумеранге. Термином этим у австралийцев именовалось (да и по сей день именуется, и не только у австралийцев) целое семейство метательных дубинок. Да-да, именно дубинок: «пропеллерное» лезвие, вроде киношного, можно сделать только из металла, и то не из всякого. По причине отсутствия датчиков распознавания врагов и хозяев, серьезные бумеранги, способные причинить вред человеку, после броска не возвращались к владельцу. Но – как пишет в своем «Заливе» Барри Крамп, «после того, как такая штука хлопнет тебя по голове, очень нескоро начнешь интересоваться, куда она делась потом». Собственно возвращающийся бумеранг – «мелкокалиберное» метательное оружие, предназначенное, главным образом, для охоты на некрупную, преимущественно пернатую дичь. Например, бросок по вспугнутой стае в расчете даже не убить, а подбить (желательно – нескольких), а потом догнать и посворачивать шеи. Полагаю, не нужно объяснять, что при попадании – особенно «плотном», не вскользь – ни о каком возвращении оружия речи быть не может.

Так что снова повторяю вопрос: зачем? Чего ради каким бы то ни было пришельцам взбрело дарить землянам именно такое оружие, которое не способно принципиально решить проблему обороны от хищников и врагов, да и процесс добывания пищи не способно поднять на некий качественно новый уровень? Почему для благодеяния выбраны именно обитатели изолированной Австралии, вследствие изолированности не способные поделиться с остальным человечеством? Пришельцы не хотели искажать естественный ход земной истории? А тогда зачем подарки вообще? Да и насколько долговечными могут быть навыки, вдолбленные со стороны за смехотворный для истории период в несколько десятков лет? А вот на результат многотысячелетнего совершенствования исходного прототипа – метательной дубинки – бумеранг вполне похож.

Но мы увлеклись и уже приступили к анализу… Впрочем, оно и пора. Основные способы создания технических новаций, известные современному человечеству, нами уже проанализированы. Трудно представить, чтобы неандертальцы или даже пусть кроманьонцы обладали неведомой ныне изобретательской методологией…

Хотя нет. То есть про «трудно поверить» – это все правильно. Но мы упустили еще один способ – весьма распространенный, однако же не имеющий ни малейшего отношения к методологии. Случай. Вернее даже две его разновидности.

Досадный пустячок, мешающий исследователю, или какой-нибудь побочный результат иногда способен открыть дорогу к изобретениям не менее (а то и более) важным, чем основная цель. Во время испытаний радиоаппаратов Попова на маневрах черноморского флота сигналы раздражающе часто не доходили с одного корабля на другой. Попов заметил, что всякий такой раз между судами с передатчиком и приемником оказывалось еще одно судно. Заметил и обмолвился ассистенту о возможности с помощью радиоволн отслеживать корабли ночью или в тумане. Если бы одного из претендентов на звание отца радиосвязи в тот момент не поглощала надежда продать свой аппарат военно-морскому ведомству; если бы надежда эта не таяла с каждым недошедшим сигналом… Как знать, может, идея радиолокации созрела бы не ко второй, а к первой из мировых войн?

Другая разновидность – ну вот просто случай и все тут. Внимательно (и, главное, непредвзято) покопавшись в истории техники, можно было бы нарыть весьма изрядную коллекцию случайных изобретений (часть из которых подается как все то же гениально-интуитивное озарение). Ради экономии бумаги и времени ограничимся одним, но весьма показательным – историей с корабельным гребным винтом. Первая его модификация, дошедшая до ходовых испытаний, представляла собой так называемый Архимедов винт – длинный шнек с добрым десятком витков. К счастью, во время испытаний он обломился – еле тащившийся пароход рванулся, будто пришпоренный.

Но судьба случайных открытий может быть не плачевной только в просвещенные века, при наличии прессы, подогревающей общественный интерес, средств связи, или хоть письменности, или хоть развитой речи (типа, по Остапу Бендеру: Длинное Ухо – степная молва – разнесла по окрестным аулам…). Чем меньше наличиствует перечисленных условий, тем длиннее да извилистей путь от изобретения до использования.