Юрий Шинкаренко - Дубовые дощечки Страница 3

И на девушку. Она, усмирив молодую овчарку-альбиноса, замерла напротив своего попутчика. Когда собака пыталась подняться, невесомые груди девушки вздергивались от набранного в легкие воздуха, — но требовательной команды не звучало. Девушка, приоткрыв рот, осторожно выдыхала несостоявшийся окрик…

Я бы обратил на них внимание. Но как-то по-другому, если б прочел утром газеты. Но я не дождался газет, не втянул в себя привычного запаха типографской краски.

И вышел на улицу, так и не извещенный о новой крови, новых пожарах… И вдруг оказалось, что двор еще умеет дышать винным запахом опавших яблок-дичек, что октябрь — ретивый соперник модельера Зайцева — успел придумать своим нежным женщинам — березам, рябинам, яблоням тем же — неповторимые, в разной мере цвета и обнажения, наряды.

И стоял у песочницы малыш. И смотрел, как на бланж промытого дождем песка высветленными бликами ложатся березовые листья.

Мне малыш сказал: «Вот все листья опадут, тогда и моя стрела опадет… Еще летом в ветвях застряла».

И мне радостно стало, что малыш знает: стрела не упадет, а опадет. То были слова не Марса, но Купидона. Ведь только он, Амуришко, разбрасывает свои стрелы так, что они становятся частью природы, частью ее несуетного естества. В свой срок мчатся кверху, в свой срок опадают… И ничто не может повлиять на их лёт: ни национальная самозамкнутость, ни нищета государственных и вызывающее роскошество коммерческих прилавков, ни отголоски разрушенных социальных мифов и ни опасная мимикрия мифов новых, рожденных августом 91-го…

Разве вот эти подростки, которые едут по холодному октябрю в желтом автобусе и которым все сейчас до лампочки, кроме друг друга, — не подтверждение этому?

…Ребята все чаще переглядывались, все смущеннее, все неотрешеннее, все неслучайнее… (Для них, наверное, стрела с осенней березы уже опала, — и какая им теперь разница, чем занято остальное человечество: мастерит ли каменные топоры, изобретает ли порох, подделывает талоны на сахар или читает Фрейда…).

Автобус тряхнуло. Овчарка, взмахнув белыми, пушистыми волосами, испуганно вскочила, провернулась под расслабленным поводком и… лизнула руку, которую успокаивающе протянул к ней — неожиданно для самого себя — парень. Подросток отдернул руку.

— Не пугайся! — сказала девушка неизвестно кому. И парень, торопясь продолжить этот — хоть через овчарку — миг единения, спросил:

— А собака у тебя какой… — немного замялся и добавил: — …фирмы?

Это была оговорка. Обмолвка. Fehlleistung, говоря языком Фрейда, — ошибочное действие.

Слово «фирма», нечаянно произнесенное вместо «порода», выдало ту мысль мальчика, которую он не собирался афишировать, о которой, может, даже не подозревал, но которая была неотъемлемой частью его сути, его мироощущения.

За точность этой потаенной мысли я, посторонний свидетель, не ручаюсь. Но об общем смысле догадываюсь.

То может быть горькая, денно и нощно преследующая юношу мысль о собственно люмпенском «прикиде» (поношеная куртка дает основания для такого предположения)… Когда видишь вокруг разодетых «по адидасу» товарищей, когда знаешь, что многие девочки влюбляются в то, во что ты «упакован», а не в то, чем полна твоя душа, — эта не дающая покоя проблема может оставить в подсознании незаживающую рану.

Вероятно и то, что причина обмолвки — выверенный расчет. Почему бы не познакомиться с девочкой, у которой, судя по фирменным вещам, родители минимум кооператоры… Такое знакомство будет полезным. Привычно срабатывает в голове у паренька компьютер: куртка на девушке — три куска, сапоги — полторы тысячи. И собака не по дешевке куплена. Плюсы… Минусы… Нет, надо знакомиться. И вылетает размаскированное признание: «Какой фирмы собака?»

А может, совсем просто. Может, стоит несчастный потенциал-ухажер, наполненный изнутри сладостно-прохладным мороком предчувствования, и точит его червь сожаления: «Что за страна, где нельзя красиво любить, где трудно сделать своей девчонке подарок, трудно выбраться с ней в уютное недорогое кафе, трудно уберечь ее от грязи и скотства… Что за страна, для которой рядовые фирмы зарубежья — словно икона в алтаре? Что за время? Зачем я родился здесь и нахожусь сейчас?»

Я отвернулся от них от двоих. От тех, которые в отличие от меня, наверное, знают, что все мы — пленники времени, что вечных ценностей нет: каждая эпоха деформирует их по-своему. Но которым предстоит узнать, что в том и смысл каждого сегодняшнего дня, чтобы, как умеется, защищать это вечное от кореженья. Чтобы ни Любовь, ни Дружба, ни Верность, ни Все Остальное не осталось валяться мятыми алюминиевыми чайниками на помойке нашего столетия.

По деревенской улице катит трактор

Мальчик сидит на фундаменте разваленного дома. Осенний воздух волнами прокатывается по раскисшим верхушкам репейников, влажнеет на глазах. Мальчик туже стягивает на груди полы фуфайки. Теплее…

Мальчик никогда не любил осени, но сегодняшний день особенно раздражает его каждой приметой скорого зазимка. Мир выцвел. Все серо: и небо, и бегущие по небу тучи, и тени туч на шиферных крышах. Тишина, несносная мертвая тишина — не только здесь, на окраине деревни, в старых развалинах, куда мальчик сбежал ото всех, но и там, в центре, у сельсовета.

Темнеет. Тучи отчего-то замедляют бег и беспомощно снижаются — не аэростаты ли, теряющие газ? Водяная взвесь приходит в движение. «Ш-ш-ш…» — ровным шорохом заполняются окрестности. Порывы ветра меняют тональность этого шума, и слышится: «Ш-ш-ш… Шиш… Не поедешь… Ш-ш-ш… Шиш… Не поедешь…»

«Ну и не поеду! — зло думает мальчик. — Может, я сам не хочу!»

Он обманывает себя. Он очень хочет в эту поездку. Вечерами, закутавшись в одеяло, он ясно представлял, что стоит вместе с другими счастливчиками на автобусной остановке. Автобус, как всегда, опоздает, и все будут волноваться, не сломался ли он. Но вот бледно-зеленый «ПАЗик» спичечным коробком вынырнет из-за холма на горизонте и долго-долго будет приближаться к деревне, увеличиваясь в размерах. Смешной автобус, рессоры у него подняты высоко, и он похож на голенастого петуха. Милый голенастый автобус! Он лихо тормознет у будки — гравий скрипнет под колесами. Ребята торопливо счистят грязь с сапог и заберутся в теплый салон. И все, и отсюда начнется необычное Долгая туристическая поездка. Невиданный город Рига. Почерневшая (нет, говорят, она зеленеет от времени) медь флюгеров. Узкие брусчатые улицы, которые специально строили такими, чтобы не развернуться рыцарю, врагу-рыцарю-коннику. Средневековые крепости на холмах. Когда их возводили, раствор замешивали на взбитых яйцах, чтобы никакая сила не разрушила стен. Генка, который это вычитал, пообещал: «Проверим, когда приедем. Попробуем отколупнуть камушек…» Мальчик тяжело вздыхает. Генка-то сможет проверить. А мальчика не отпустили. Мать даже разговаривать не стала. Где денег столько набраться? Если б пальто попросил купить, а то — ехать на край света город смотреть, прихоть какая… И кто будет скотину управлять? Кто будет нянчиться с младшей? И пошло, поехало.

Кто-то сейчас уже на автобусной остановке, уже живет по другому времени (интересно, какая с Ригой разница во времени?), а кто-то сидит один-одинешенек в зарослях банальнейших репейников и знает, что и завтра, и послезавтра, и потом будет одно и то же. Встанешь утром — пройдешься по унылому, загаженному двору — вывезешь из сарая навоз — бесцельно побродишь по пустому, давно убранному огороду и пораньше уляжешься в кровать, чтобы побыстрее прошли каникулы. Какое уж тут необычное!

Мальчик поднимает голову. Прислушивается. В шорох дождя ворвался новый звук. Где-то за домами весело гремит трактор.

Мальчик хмыкает. «Все нипочем…» — думает он про трактор, на который не действует, усыпляюще-забубенное шептание осени. Мальчику хочется, чтобы машина промчалась мимо, чтобы двигатели проревели над самым ухом.

Хохоток двигателя нарастает. Наконец, из проулка выныривает остроносая голубая «Беларусь». Широко разворачивается и катит к мальчику. Глубокие колеи топорщатся комками подмерзшей грязи, и трактор бросает из стороны в сторону. Он приближается, и мальчик замирает. Такого он еще не видел.

Колеса трактора покрыл ершистый слой кленовых листьев. Желтых, медовых, опаловых, кричаще-золотых, янтарных, с багровыми, пурпурными пятнами, с прожилками цвета мореного дуба… Видимо, проехал трактор по какой-то вязкой луже, а потом — по ковру осыпавшихся листьев, и листья плотно облегли все четыре колеса. Кленовые ладони часто хлопают по мерзлой земле, стремительно выписывают в сером воздухе огненные круги.

А дождь, оказывается, кончился. Тучи раздвигаются, и неяркий луч спешит к земле, к маленькому кленовому листику, оброненному с колеса. Будто кто-то с неба указывает пальцем на то, что мальчик и без того видит.