Виталий Севастьянов - Румбы фантастики Страница 3

«1) Изучение Вселенной, общение с братьями.

2) Спасение от катастроф земных.

3) Спасение от перенаселения.

4) Лучшие условия существования, постоянно желаемая температура, удобство сношений, отсутствие заразных болезней, лучшая производительность солнца.

5) Спасение в случае понижения солнечной температуры и, следовательно, спасение всего хорошего, воплощенного человечеством.

6) Беспредельность прогресса и надежда на уничтожение смерти».

Ясно, что даже наметить эти пункты под силу лишь титану мысли и духа. И лишь титан может решиться воплотить эту космогоническую программу в художественно достоверную панораму: в «Туманности Андромеды» намечен путь человечества к звездному будущему; «Час Быка» предупреждает о возможных бедах на этом пути.

«Есть страны, где народ под гнетом власти, тем более сильной, чем выше стало могущество оружия. Когда-нибудь, если смертельная опасность наступит им на горло, народы поднимутся, презирая смерть, и никакое оружие не спасет зарвавшиеся власти. Найдут самую глубокую на земле пещеру и закопают там навсегда порождение злых джиннов», — размышлял Ефремов в одном из рассказов почти три десятка лет назад. Недаром же всю свою жизнь он потратил на то, чтобы противопоставить идее всепланетной фатальной гибели идею нравственного восхождения по ступеням познания, идею единства наций, народов, континентов. Всеединства цивилизаций, соединенных в далекой древности Великой Дугой, а в далекой будущности — Великим Кольцом Миров.

…Среди рассказов, написанных при свете керосиновой лампы, был и «Обсерватория Нур-и-Дешт». Гитлеровские головорезы еще не оставляли попыток создать атомную бомбу и завершить войну все тем же пресловутым «блицкригом», сконструированные в США монстры еще не стерли с лица земли Хиросиму и Нагасаки, а герой рассказа, молодой геолог, уже полон предчувствий, связанных с гибельной тайной радия, как бы пронизан тревожными токами из будущего. И тревожится он не за собственную судьбу — за всю нашу Землю. За киргизов с их сказанием о Полярной звезде — серебряном Приколе неба, где четыре звездных волка неустанно гонятся по кругу за тремя светогривыми скакунами. За древнюю обсерваторию, возведенную уйгурскими астрономами, представителями мудрого народа, о коем упоминали еще Птолемей, Марко Поло, Плано Карпини. За чудо нашего бытия, которое может быть сметено «темными, звериными силами, еще властвующими на земле, тупо, по-скотски разрушающими, уничтожающими драгоценные завоевания человеческой жизни и мечты». И тревога эта — оттуда, из прошлого, из военных лет — передается нам, сюда, в мирные, но начиненные термоядерной, нейтронной и прочими опасностями годы. И мы, вглядываясь в небо, угадываем там, в бесчисленных мирах, другие многообразные цивилизации — хочется надеяться, — дружественные землянам. И мы жаждем с ними общения, взволнованные «смутным предчувствием грядущей великой судьбы человеческого рода».

Но нам уже легче угадывать мели и рифы в плавании утлого кораблика с сообществом землян по океану небес.

Легче хотя бы потому, что одну из лучших звездных лоций начертал Иван Ефремов.

Геннадий Прашкевич

Он был личностью

Люди с годами становятся суше. Как это ни печально, люди с годами склонны забывать свои начала, путь поиска начинает казаться им более прямым, более самостоятельным, отсюда и сложное отношение к помогавшим, к выводившим тебя на цель. Я это говорю потому, что хорошо помню фантастику 50-х годов, как правило, заземленную, не претендующую на многое. Звездолеты, в которых «зайцами» летят пионеры; подземоходы, куда попадают те же самые «зайцы»; тракторы, управляемые по проводам, — галерею подобных «фантастических» положений и идей можно было бы продолжить. Но зачем, если даже в те годы (я учился в школе) все это вызывало некое неясное еще недоумение? Мы, школьники, понятно, обменивались книгами Немцова, Охотникова, Фрадкина, спорили, что бы мы делали на месте тех «зайцев», а позже, пытаясь писать сами, подражали, к сожалению, тем же образцам. По крайней мере, мои первые рассказы писались по тем же рецептам…

Тем более поразили меня книги Ивана Ефремова, вдруг появившиеся на книжных полках. В сущности, все они были очень просты: тайна горного озера (объяснение: испаряющаяся, все отравляющая ртуть), или скала, на которой геолог Усольцев находит меч, кем-то упоминавшийся в легенде… Что ни рассказ — развязка всегда проста, но имя Ефремова, его рассказы сразу запомнились. Чем? Наверное, атмосферой необыкновенного. Его герои не читали скучных псевдонаучных лекций, они жили в науке. А ведь Ефремов — автор сложных романов «Туманность Андромеды», «Час Быка», «Лезвие бритвы», «Таис Афинская» — был еще впереди.

Разумеется, не все было ровно даже в таком знаменитом романе, как «Туманность Андромеды». Не уверен, что наступит время, когда женщины начнут отдавать детей в специальные дома, но вот в то, что эра Великого Кольца реальна, — верю. И поэтому, впервые встретив Ефремова (случилось это в 1958-м), я не мог его не спросить: но что же это такое — фантастика? Из чего она вырастает? Вообще, для кого она? Почему я, школьник, впервые приехавший в Москву, не бегу смотреть столичные достопримечательности, а сижу в палеонтологическом музее и, не отрываясь, слушаю его — И. А. Ефремова? Впрочем, и в Москву я попал благодаря ему. Известным людям, а Ефремов, без сомнения, был широко известен, часто приходится отвечать на письма разнообразных молодых людей. Ефремов не просто отвечал, он привлекал к делу. А с делом пришло и новое понимание фантастики: она не только в захватывающих книгах, она всегда рядом — в береговых обрывах маленьких речек, под ногами, в окаменевших лесах, наконец, в тебе самом! Стоит взглянуть вокруг, и вот они — бесчисленные и, действительно, фантастические миры!

Думаю, Ефремов научил этому многих. И сейчас, когда Ивану Антоновичу исполнилось бы восемьдесят лет, невольно думаешь, а кто же напишет роман о татаро-монгольском нашествии, о котором он не раз говорил, кто напишет книгу о палеонтологии, написать которую он считал своим долгом?.. Впрочем, настоящий писатель не просто пишет книги, он оставляет учеников. Можно перечислить многих писателей, благодарных ему за начало, но главное, видимо, все же в том, что ему благодарны миллионы и миллионы самых разноязычных читателей.

Семинар

АЛЕКСАНДР БУШКОВ (Красноярск)

ЕЛЕНА ГРУШКО (Хабаровск)

ВАСИЛИИ КАРПОВ (Новосибирск)

ВЛАДИМИР КЛИМЕНКО (Новосибирск)

ЕВГЕНИЙ НОСОВ (Новосибирск)

ВИТАЛИЙ ПИЩЕНКО (Новосибирск)

АЛЕКСАНДР СКРЯГИН (Омск)

ЕВГЕНИЙ СЫЧ (Красноярск)

ВЛАДИМИР ТИТОВ (Барнаул)

ИГОРЬ ТКАЧЕНКО (Новосибирск)

ГАВРИИЛ УГАРОВ (Якутск)

ДМИТРИЙ ФЕДОТОВ (Томская область)

ОЛЕГ ЧАРУШНИКОВ (Новосибирск)

АНАТОЛИЙ ШАЛИН (Новосибирск)

Александр Бушков

Дождь над океаном

3 вандемьера 2026 года. Время — среднеевропейское. Вторая половина дня.

И была Европа, и была золотая осень, именуемая по ту сторону океана индейским летом, и был солнечный день: день первый.

Фотограф тщательно готовил аппарат. Камера была старинного образца, из тех, что не начинены до предела автоматикой и электроникой — ее хозяин по праву считался незаурядным мастером и в работе полагался лишь на объектив, да на то неопределимое словами, что несколько расплывчато именуется мастерством. Или талантом. Те двое за столиком летнего кафе его и не заметили, не знали, что сразу привлекли внимание. Молодые, красивые, загорелые, в белых брюках и белых рубашках, бог весть из какого уголка планеты залетевшая пара, беззаботные влюбленные из не обремененного особыми сложностями столетия.

Он выжидал самый подходящий момент и, наконец, дождался. Пушистые и невесомые волосы девушки красиво просвечивали на солнце, четко обрисовывался мужественный профиль ее спутника, и этот их наклон друг к другу, отрешенная нежность во взглядах и позах, широкая и сильная ладонь мужчины в тонких пальцах девушки, крохотная радуга, родившаяся в узких бокалах, — все и было тем мгновением, которое следовало остановить. Подавив всплывшее на миг пронзительное сожаление о собственной давно растаявшей молодости, фотограф нажал кнопку. Едва слышно щелкнул затвор.

— Нас фотографируют, — сказала девушка.

— Это не то, — сказал ее спутник. — Это Нимайер, тот самый. Будет что-нибудь вроде «Этюда с солнцем». Итак?

Играя его пальцами, девушка с беззаботной улыбкой продолжала: